Чейзер

В ответный взгляд Мак вложил всю накопившуюся в сердце нежность.

Лайза порозовела еще сильнее и отвернулась, а через секунду достала из холодильника столько контейнеров, сколько позволяли обхватить руки.

Опускались сумерки. Темнело небо, застыли у горизонта подсвеченные розовым облака, посвежел ветер. Теперь море казалось темным, таинственным, другим. В таком не хотелось купаться, но за таким хотелось наблюдать: всматриваться в неведомую глубину, представлять, что на дне выстроены города подводной цивилизации. А, может, где-то, присыпанные песком, лежат клады, а мимо, прямо над ними, плавают рыбы.

Палуба стала оазисом — освещенным пятном, где посреди волн тепло и уютно. Здесь позвякивали бокалы, пахло разогретым стейком и овощами, играла музыка.

Лайза прожевала кусочек мяса, следом зеленую фасолину, взмахнула ножом в такт музыке и спросила:

— Вот эти песни, что здесь играют, я не понимаю слов. Так странно? Откуда эти записи? Обычно текст ясен, а тут как будто разные языки, но ни один непонятен. Как так?

Мак, расслабленно откинувшийся на спинку плетеного стула, улыбнулся.

— Все верно. Эти записи из очень далеких мест. Мне их по дружбе привозит коллега по работе — она часто бывает в командировках.

Лайза тут же нахохлилась: что это еще за коллега? Перед глазами тут же предстал образ длинноногой большегрудой блондинки в латексной одежде, с вырезом до пупа и дымящимся кофе на подносе.

Аллертон расхохотался. Видимо, прочитал возникший в сознании образ по глазам.

— Эта коллега — женщина моего Начальника, его вторая половина. Так что твои опасения напрасны.

— Женщина твоего начальника?

— Да.

Образ блондинки тут же сменился другим: сухой надменной теткой с орлиным носом и надменным взглядом. Вторая половина начальника. Такая, наверное, должна быть невыносимой мымрой.

— А кого ты представила теперь? У тебя такое лицо, будто ты вспомнила уборщицу Магду из забытого Богом колледжа, которая всегда бьет учеников палкой от швабры.

Теперь они смеялись вместе.

— Нет, я представила кого-то хуже — эдакую сухобздейку, приказчицу в юбке, мегеру с повадками акулы.

Мак усмехнулся, покачал головой и хлебнул воды.

— Нет, все не настолько плохо, но поводов для беспокойства все равно нет. Однажды мы вместе съездим в те места, где звучит незнакомая музыка. Ведь ты поедешь со мной?

— Поеду.

И она снова запуталась в проступившей в зеленовато-коричневых глазах нежности. Покачивались от ветра стебельки цветов, поставленные в стаканчик, играло на скатерти бликами пламя зажженной низенькой свечки; мягко покачивался пол — море убаюкивало яхту неслышной песней.

Они долго говорили; Лайза предпочитала больше слушать, а Чейзер, наоборот, рассказывать: о себе, о друзьях, о местах, где побывал, о тех, с кем сводила и разводила жизнь. Этот вечер показал его под иным углом: не только, как человека физически развитого, натренированного лишь на нужды Комиссии, но и как личность интеллектуальную, образованную, развитую разносторонне.

Покручивалась в пальцах прозрачная ножка бокала, блестело на мизинце тонкое серебряное колечко.

Она удивлялась: какая бы из граней характера Чейзера ни проступала на поверхность, каким бы он ни становился — легким в общении, расслабленным, веселым, чуть саркастичным, собранным или серьезным, — над ним всегда, словно неотъемлемая часть, висел ореол силы. Она пропитывала каждое слово, каждый жест — сделанный и несделанный, — аура спокойствия настоящего уверенного в себе мужчины.

И этого мужчину Лайза за сегодняшний день видела возле себя слишком близко и слишком часто, чтобы снова не впасть в эмоциональную прострацию, в зависимость от физического контакта. То их локти случайно касались друг друга во время обсуждения мотора, то переплетались в джакузи ноги, то покоилось на соседнем лежаке почти обнаженное тело, то обнимали под водой теплые руки. И все же ничто из этого не содержало подоплеку — исключительно сексуальный подтекст, — скорее, некую чувственность, глубину, тот самый новый уровень, на который незаметно соскользнули их отношения.

Ничто после этого вечера не останется прежним — Лайза откуда-то знала это; невозможно будет притворяться, что охотник, однажды догнавший ее на ночном шоссе, — лишь случайный прохожий на полотне судьбы. Нет, сидящий напротив мужчина, с озорными искорками в красивых глазах, пришел в ее жизнь надолго и уходить, похоже, не собирался.

Знала она так же и другое: этой ночью он не будет настаивать на близости — он слишком умен для опрометчивых шагов — и сделает все, чтобы убедить ее в собственном куда более обширном интересе, нежели только в «горизонтальном».

Покачивалась яхта без названия (может быть, однажды у нее на борту действительно появится слово «Мечта»?), вместе с ней покачивались неспешные мысли.

Пока Чейзер говорил, Лайза украдкой смотрела на его губы — четко очерченные, не слишком толстые, с изгибом к уголкам, красивые, мужские — и думала о том, что после такого чудесного «сегодня», включившегося в себя всевозможные прелести жизни, неплохо бы добраться и до десерта. Не того ванильного желе с ягодными дольками, которое они отыскали в холодильнике и уже съели под вино, а до любимых, существующих лишь в ее воображении, полок с трюфелями.

Создатель, и кто из них двоих теперь думает в «горизонтальной» плоскости?

Но ведь ветер такой ласковый, вечер нежный, а мужчина напротив — крепкий и притягательный. И еще все эти отстраненные разговоры ни о чем; казалось, под них она еще больше сползала в греховные мысли.

Мак тем временем развивал тему коллекционирования антикварных предметов.

— …любая принесенная в дом вещь, если она имеет ценность, поднимает и общий казуал дома, в котором человек живет. Поднимает способность лучше управлять финансовыми потоками, помогает расти в материальном плане. Люди не задумываются об этом, считают, что траты на качество или на старинные предметы далеко не всегда оправданы.

Он на мгновение прервался. Эдакий философ, которого меньше всего интересуют плотские вопросы.

Лайза поймала нужный момент, допила из бокала вино, облизнула губы и невинно, как если бы говорила о погоде, поинтересовалась:

— Мак, а что значит "плохая" девочка?

Взгляд напротив на секунду застыл поверх ее плеча, а потом — будто внутри повернули рычаг — переместился на ее лицо, стал заинтересованным, глубоким и чуть жестким. С хитринкой на дне.

— Так-так. Я, значит, тут о высоких материях…


Щеки Лайзы порозовели — она тут же уставилась на пустой бокал.

— …а кто-то тут, оказывается, думает о более приземленных вещах.

— Да. Думает.

Дерзкая. Смелая. Зачем дергает кота за хвост? Вино? Или опять проявилась та, другая Лайза — бесшабашная и раскрепощенная? Ведь знала же, что этот момент наступит — с ним он всегда наступает, — когда нимфоманская натура вновь проявится. Да, с этим определенно нужно что-то делать: либо принять, либо отторгнуть, запереть на засов в клетке и никогда не выпускать на волю.

Греховно-красивые губы тем временем сложились в улыбку, от которой неизменно сладко и тягуче сводило живот.

— Вообще-то сегодня я планировал быть верхом галантности…

— Да, я заметила.

Нет, точно напросится.

— И?

— Ты действительно был верхом галантности весь день. Прямо душкой…

При слове «душка» у Чейзера во взгляде появились огоньки с надписью «Опасно», но Лайзу несло колесами по льду:

— …такой весь мягкий и пушистый, как расшитая котятами наволочка… — Улыбка Мака сделалась шире; взгляд веселее. В глазах читалось: «Продолжай-продолжай». — И то мне показал, и это рассказал, и сок холодный весь день носил из кухни на верхнюю палубу. И даже поделился тайнами про покупку антиквариата.

Последнее прозвучало и вовсе уничижительно, как если бы Лайзе весь вечер нудно талдычили про метод аборигенов утилизировать отходы после собственных биологических нужд.

— Понятно. Киса напилась, наелась, духовно удовлетворилась и захотела чего-то еще.

— Точно.

— И готова узнать, как обходятся с "плохими" девочками.

— Ну, надо же когда-то платить по счетам. Ведь дырочки-то вырезала, а по попе не получила. Так и распуститься совсем можно.

Быстрый взмах ресниц, прикушенная нижняя губа и капризный взгляд, говорящий: «Ну, сколько можно ждать? Я тоже весь день была хорошая и смотрела на тебя только издалека…»

«Обожаю тебя», — ответил Чейзер не вслух, но глазами. Вместо слов убрал с коленей салфетку, подошел и галантно отодвинул под поднявшейся дамой стул.

Протянул руку, сжал вложенную в нее ладошку.

Лайза не знала, что с ней произошло; наверное, с режима «я нормальная» сорвало вентиль.

Отчего так случилось? Какой смысл теперь размышлять. Но если она и раньше считала себя с ним непозволительно распущенной, то теперь вовсе с цепи сорвалась: стонала, покусывала, оставляла на коже ногтями бордовые дорожки — не до крови, но все-таки следы. Извивалась, просила большего, никак не могла уняться. Чувствовала его на себе, чувствовала внутри и все хотела еще.

— Вот так, — прямо на постели Мак поставил ее на колени лицом к стене, прижал сзади и вошел во влажную глубину, — «хорошая» девочка.

Оба скользкие, потные, до предела возбужденные. Его пальцы, параллельно толчкам, смазанные гелем, поглаживали попку, неглубоко проникали внутрь.

— Что… что ты делаешь?..

— А вот так… — член выскользнул из вагины и прижался головкой к заднему проходу, — «плохая».

— Ты ведь не?…

— О да.

Она шумно задышала и застонала, все смешалось воедино: удовольствие, легкая боль, чувство, что она позволяет проникать в запретную зону. Совсем с ума сошла, что она позволяет с собой делать?

— Расслабься, расслабься моя сладкая… я буду аккуратен.

Его дыхание жгло шею, а слова «О да,… молодец… плохая девочка…» заставляли мозг взрываться; скользкий напряженный пенис медленно проникал все глубже. Когда он оказался полностью внутри, Мак сжал ее груди и зарычал от удовольствия.

— Как же давно я этого хотел.

— Что?…Что ты делаешь?…Это не я, это ты плохой мальчик!

— О да, лапонька…

— Гадкий мальчик…

— Как скажешь…

— Немедленно… перестань…