Час расплаты

Молодые женщины закивали, не распространяясь о том, что несколькими минутами ранее к карте прикасался пончик с вареньем.

Месье Бержерон протянул руку, и его тонкий палец завис над бумагой, словно в попытке ее оживить, как у Адама на фреске Микеланджело в Сикстинской капелле.

Когда палец наконец опустился, это произошло так изящно, так интимно, что Амелии захотелось отвернуться.

Она чуть было не сказала, что это не оригинал, а ксерокопия, но передумала. Этот человек прекрасно отличал копию от оригинала. И тем не менее то, что он видел, сразило его наповал.

– Тюркотт был картографом? – спросила Хуэйфэнь.

– Не просто картографом. Антони Тюркотт стал отцом всей современной квебекской картографии. Он организовал департамент, который занимался картографированием и наименованием всего в провинции. Это произошло в начале девятисотых. Он был гигантом. Он признавал связь людей с тем местом, где они живут. Говорил, что это не просто земля. Наша история, наша кухня, наши рассказы и песни – все порождено местом, где мы живем. Он хотел передать это. Он дал les habitants их patrimoine.

Месье Бержерон использовал старое, местное название жителей Квебека: les habitants. С годами оно превратилось чуть ли не в оскорбительное, вызывая образ неотесанной деревенщины.

Но этот человек, а до него Антони Тюркотт правильно использовали слово. Les habitants – люди, которые ухаживали за этой землей. Они расчистили ее, обработали, построили на ней дома и предприятия. Они жили на квебекской земле и любили ее. Они рождались на ней и уходили в нее.

Без les habitants не было бы Квебека.

Но месье Бержерон использовал и другое слово. Их patrimoine. Их наследство. Их язык, культуру, наследство. Их землю.

– Тюркотт жил в Монреале, но решил переехать сюда, в Восточные кантоны, – сказал Бержерон. – Он открыл картографические кабинеты по всей провинции, однако карту района предпочел сделать сам. Я думаю, он влюбился в Восточные кантоны и их историю.

– Вы хотели сказать, географию? – уточнила Амелия.

– Это одно и то же. – Чиновник посмотрел на нее через стол. – Антони Тюркотт знал, что история и география неразделимы.

– А я могу их разделить, – пробормотала Амелия. – И мои учителя тоже.

– Они глупцы! – Это смелое заявление усиливалось своей простотой. – История места определяется его географией. Если территория горная, то ее труднее захватить. Люди более независимые, но и изолированные. Окружена водой? Если так, то она более космополитична…

– Но завоевать ее проще, как Венецию, – сказала Амелия, проникаясь тем, что имел в виду месье Бержерон.

– Oui, – кивнул он, одобрительно глядя на девушку-готку. – Венеция отказалась от попыток защищать себя и решила открыть двери всем пришельцам. В результате она стала важным торговым узлом, центром знания, живописи и музыки. Благодаря своему географическому положению Венеция стала воротами. География определяет, кто вы: захватчик или тот, кого захватывают.

– Посмотрите на римлян, – сказала Амелия. – А потом на британцев.

– Oui, c’est ca[54], – подхватил месье Бержерон с сумасшедшинкой в глазах. – Британию завоевывали раз за разом, пока она не поняла, что ее слабость одновременно и ее сила. Британия приняла меры к тому, чтобы править морями и, таким образом, всем миром. Этого не случилось бы, не будь британцы островной нацией.

– География есть история, – сказала Амелия, увлеченная этой идеей.

Она любила историю, но ни на минуту не задумывалась о географии.

– Но что это значит для Квебека? – спросила Хуэйфэнь.

– Оказаться между двух мощных сил? – ответил вопросом месье Бержерон. – Американцы на юге, британцы на западе и востоке? Военной защиты не существовало. Одним из способов защиты patrimoine была картография: нанеси на карту и дай название.

– И заяви права на эту землю, – кивнула Хуэйфэнь.

– Есть, конечно, и более ранние карты. Самые знаменитые – карта Новой Франции Шамплена и карты Дэвида Томпсона. Антони Тюркотт не так знаменит, но любят его больше, потому что он не делал карты для правительств, для завоеваний, для коммерции. Он их делал для людей.

Месье Бержерон посмотрел на бумагу так, словно карта тоже была человеком.

– Это… – его рука замерла над картой, – разумеется, не относится к официальным документам. Похоже, она сделана для забавы. Я бы сказал, что это карта для ориентирования.

– Мы тоже так думаем, – сказала Хуэйфэнь. – Вы что-нибудь знаете об ориентировании?

– Конечно. Но она отличается от старых карт.

– Чем?

– Ну, для начала снеговик. – Посмотрев на картинку, месье Бержерон улыбнулся. – Перед нами своего рода гибрид. Реальная карта, показывающая всю топографию, но без единого названия, и карта для ориентирования, на которой присутствуют сооружения, например каменные стены и мельницы. К тому же тут есть такие причуды, как три маленькие сосны, которые словно бы играют. Вероятно, он сделал эту карту ради собственного удовольствия.

Месье Бержерон наклонился еще ниже над картой, словно та могла что-то нашептать ему.

– А может, он сделал ее для сына. – Хуэйфэнь положила на стол айфон. – Мы думаем, это он.

Юноша с витража словно зашагал на карту.

Месье Бержерон перевел взгляд на айфон:

– Примечательное изображение. Откуда оно?

– Это часть витражного окна, мемориального окна в память о тех, кто погиб в Первую мировую войну, – ответила Амелия.

Месье Бержерон откашлялся.


– Бедный мальчик. – Он поднял голову. – Почему вы думаете, что это сын Тюркотта?

Хуэйфэнь увеличила изображение, и глаза Бержерона широко распахнулись, когда он увидел карту, торчащую из котомки солдата.

– Mais, c’est extraordinaire[55], – сказал месье Бержерон, потом покачал головой. – Как подумаешь о том, сколько жизней потеряно из-за клочка земли…

Он трижды цокнул языком, осуждая войну и убийство молодых.

Амелия встала и подошла к громадной карте на стене. Ее палец прошелся по дорогам и речкам и остановился в долине.

Она повернулась:

– Трех Сосен нет.

– Должны быть, – сказала Хуэйфэнь, подходя. – Ни навигаторы, ни коммерческие карты деревню не показывают, но ведь у вас официальная карта, верно?

Месье Бержерон встал и повернулся к карте:

– Если деревни здесь нет, значит ее не существует.

– Как так не существует? Мы сейчас там живем, – возмутилась Хуэйфэнь, уставившись на Бержерона. – Эта карта некорректна.

– Не может быть. Тюркотт сам ее нарисовал, – сказал Бержерон. – В основу была положена его работа. Мы добавляем новые дороги и поселения, но все это основано на первоначальной съемке, проведенной Тюркоттом. Может, он просто ее не заметил. Наверное, совсем маленькая деревенька. Я про нее никогда не слышал.

– Однако Тюркотт сам в ней жил, – сказала Амелия. – Почему он не обозначил свою деревню на официальной карте?

– Может, мы чего-то не поняли и он там не жил, – сказала Хуэйфэнь. – Может, он нарисовал карту для ориентирования и отдал ее кому-то. Кому-то, кто там жил.

– Тогда как она попала на витраж в Трех Соснах? – спросила Амелия. – Non. Эту карту сделал человек, который не только жил в деревне, но и любил ее.

– А зачем он стер ее с карты? – не отступала Хуэйфэнь. – Что вы о нем знаете? – спросила она у Бержерона.

– В общем-то, мало что. Не так уж много людей знали его лично.

– Это было необычно? – спросила Амелия.

Месье Бержерон улыбнулся:

– Меня тоже знают не так уж много людей. Картографическое общество Квебека пыталось написать биографию Тюркотта для Канадской энциклопедии. Сейчас я вам покажу.

Он снял с полки толстенный том, отер с него пыль, нашел нужную страницу и протянул Хуэйфэнь.

– «Антони Тюркотт, картограф, – прочитала она. – Родился в Ла-Сале в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Умер в тысяча девятьсот девятнадцатом».

– Но не в Трех Соснах, – сказала Амелия, читая через ее плечо. – Здесь сказано, что он похоронен в местечке, которое называется Стропила. Стропила?

Она посмотрела на месье Бержерона, и тот улыбнулся:

– Боюсь, что так. Единственная крупная ошибка Тюркотта. Она стала легендой в мире топонимики.

– Он назвал деревню Стропилами?

– Мы не можем это объяснить. Нет, вообще-то, можем отчасти. При въезде в деревню стояла мастерская, которая делала…

– Стропила?

– Oui. Такие деревянные опоры под крыши. По-видимому, он принял название мастерской за название деревни – он плохо говорил по-английски.

– И он никогда не объяснял этого?

– Его никто не спрашивал. Он прислал карту с названиями, но название этой маленькой деревеньки никто сразу не заметил. Только годы спустя.

– Тогда почему вы думаете, что он не сделал и других ошибок? – спросила Хуэйфэнь.

Месье Бержерон посмотрел на нее обиженным и даже слегка возмущенным взглядом, словно мысль еще об одной ошибке Антони Тюркотта казалась ему немыслимой.

– Все-таки он был человеком, – подсказала она, – невзирая на всю последующую мифологизацию.

– Антони Тюркотт больше не совершал ошибок, а ту, что он совершил… с ней он остался навечно, выбрав ее как место упокоения, – произнес Бержерон отрывисто.

Амелия хотела напомнить, что Тюркотт также не показал на карте Три Сосны, но в последний миг передумала. Она подозревала, что это случилось не по ошибке.

– В биографии не упоминаются ни жена, ни дети, – заметила Хуэйфэнь.