Царица парижских кабаре

После всего решили ехать в Кейп-Код на летние каникулы. Никита проводил нас и вернулся в Нью-Йорк.

Мы остались на курорте. И в один лунный вечер, когда я сидела в зале отеля, болтая с новыми знакомыми, на пороге появился молодой человек.

Очень красивый молодой человек. С огромной коричневой охотничьей собакой по кличке Гун-Герль на поводке.

Вдруг со мною что-то произошло, не знаю что, но все во мне как будто вспыхнуло!

Самое поразительное – что-то произошло и с ним! Он замер, подошел ко мне и сказал: «Я потерял голову от одного вашего взгляда, я умираю, я вас люблю!» Я ничего не ответила. Но жизнь вдруг перевернулась. Не могу объяснить, как это случилось: за несколько минут я потеряла чувство самосохранения, потеряла голову. И не хотела думать ни о чем!

Он был военный летчик, награжденный медалью за храбрость. Был в бою контужен, недавно демобилизован и готов на любые безумства.

Послевоенный воздух – по обе стороны Атлантики – был полон эйфорическим, безоглядным, ликующим безумством тех, кто остался жив.

Это было несравнимо с безумием самой войны.

Но тоже довольно опасно.

Прошло несколько дней – и я позвонила Никите: «Ухожу, не могу иначе. Возьми Делано».

Дальше – была, конечно, драма, много слез, бесконечные и бесконечные переговоры. В конце концов за Делано в Кейп-Код приехал верный Раймонд Дюбок. А я уехала с моим безумцем Фрэнком – ничего не зная, ничего не соображая, в сандалиях, синей джинсовой юбке и малиновом кашемировом свитере.

С маленьким чемоданчиком.

Не буду рассказывать все последующее – ни хорошее, ни плохое. Чувствуя себя виноватой, я решила просить у Ники развод. Поехала в Лас-Вегас. Прожила одна полтора месяца в изнурительной жаре, среди пустыни, роскошных отелей, ресторанов, тотализаторов, мюзик-холлов и казино.

Получила развод и отправилась обратно в Нью-Йорк.

В аэропорту меня встречал Фрэнк с букетом васильков. Поцеловав меня, он небрежно-покровительственно сказал: «Частушка, в пятницу женимся!»

Я задумалась и тихонечко ответила: «Увидим, я теперь очень устала».

Он прошептал зловещим голосом: «Или ты будешь моя, или я тебя убью!»

Проводил меня в отель. Я улыбнулась на пороге: «До завтра…»

Не помню как, не знаю почему (вероятно, все это было необыкновенно сложно по тем временам), но через несколько недель я очутилась на пароходе «Куин Мэри», который увез меня в Шербург. А оттуда я уехала в Париж.





Вскоре изменилась и жизнь оставленного мною Никиты. Дела привели его в Венесуэлу, в Каракас, он навестил там старого друга, товарища по гимназии и по университету, сына венесуэльского посла во Франции. За минувшие годы посол успел стать премьер-министром Венесуэлы.

Никита рассказал старому другу о своей драме: ушла жена… В семье это произвело большое волнение. На следующий день за завтраком появилась Финита, незамужняя сестра друга. Конечно, она сразу влюбилась в Ники: телеграммы, письма полились к нему в Нью-Йорк.

Через несколько месяцев Никитушка женился и стал подолгу жить в Каракасе. Он вошел в круг важных государственных деятелей этой страны. Купил большой дом – с бассейном и с двумя тысячами орхидей в оранжерее…

Впоследствии в Венесуэле произошел государственный переворот. И в 1958 году все родственники бывшего премьер-министра улетели в Европу, взяв с собой лишь остатки былой роскоши – золотые сервизные тарелки.

А я – я после окончательного разрыва и с Никитой, и с Фрэнком – сняла в Париже квартиру у моего дяди в Пасси. Иногда приятно быть одной: плакать, смеяться, грустить, мечтать… и заснуть крепким сном.

И проснуться.

И снова стать самой собой.





Глава пятнадцатая




«Динарзад», «Казанова», «Ночь в Париже»






Закипела жизнь – прежние знакомые и друзья все так же любили «Темную ночь» и все так же были мне рады. Мой двоюродный брат закончил войну полковником французской армии, получил орден Почетного легиона – блестящий, умный человек! У его жены Франсуаз – чудесной, сильной, доброй, никогда не бывало проблем вчерашнего дня, потому что каждый день жизнь для нее начиналась снова.

Они часто принимали друзей в своем доме. И я бывала у них.

Послевоенный Париж не изменился ни в своей красоте, ни в своем величии. Но люди были совсем другими: устали, в душах накопилась ненависть ко всему, что связано с войной. Так много семей потеряло своих близких, столько женщин надели черные траурные платья…

Но была и лихорадочная радость: война кончилась! Париж дышал смесью этих чувств: кафе и кабаре были переполнены, еще действовали продуктовые карточки, но в то же время рестораны, в те годы совсем не по-парижски отгороженные бархатными занавесями от улиц, от понурых женщин в башмаках на деревянных подошвах, добывали на черном рынке все, что можно только вообразить. Конечно, по очень высоким ценам.





Оркестры играли, цыгане пели, и люди хотели забыться.

Однажды Нина Дмитриевна Демидова, мать известного режиссера театра «Ателье», сказала мне: «Людмила, на рю де-ля-Тур открывается новый ресторан “Динарзад”. Говорят, это будет великолепно. Пойдем, познакомимся с хозяевами».

Рестораном владели четверо: мадам Усова, Нагорнов, бывший владелец «Шехерезады» и «Флоранс», Чистяков и еще один русский полковник, фамилии которого не помню.

Мы пришли днем. Я спела, и все четверо сразу решили меня пригласить к ним. Я должна была выступать уже на открытии ресторана.

У меня был экстравагантный для тех лет сценический костюм – бархатная черная туника, вышитая жемчугом, на подкладке из белого тюля, от дома Ланвен. И был успех!

Но я никогда не зарабатывала миллиарды, не умела жестко ставить условия. Мне казалось, что упорный, холодный разговор о гонораре не соответствует ни моему воспитанию, ни романтическому образу певицы. Когда мне давали заработанное, я безразлично смотрела на конверт: «Спасибо».

Вероятно, думаю я теперь, для работодателей были очень-очень удобны и мое хорошее воспитание, и мой вежливый образ мыслей. И еще я думаю иногда: совсем не случайно во французском языке понятия «завоевывать», «выигрывать в состязании», «схватывать, добывать» и «зарабатывать деньги» обозначаются одним и тем же глаголом: gagner. Да и у немцев есть похожий по сумме смыслов глагол: kriegen.

Это делает честь здравомыслию обоих народов.

Но я – русская. А у нас в языке такого глагола нет.

К сожалению…

С Ники мы были уже разведены. Вся его венесуэльская семья – тогда еще с оранжерейными орхидеями и золотыми тарелками – восклицала с ужасом: «Бедная Людмила! Как, она оставила мужа и поет, сама решила работать, сама решила зарабатывать?!»

Их ужас и сочувствие, несомненно, были искренними.

«Динарзад» быстро завоевал высокую репутацию в Париже. Хозяева очень хорошо знали свое дело, и я многому научилась у них. Атмосфера по вечерам – необыкновенная, персонал – опытный, оркестр – прекрасный, много хороших артистов в программе. «Динарзад» был рестораном небольшим, на восемьдесят человек. Но публика там бывала самая изысканная: королева Голландии Юлиана с мужем, принцем Бернардом, бывший король Сербии Петр Карагеоргиевич со свитой, герцог Виндзорский с миссис Уоллес Симпсон… Я хорошо ее запомнила. Помимо всего прочего ее прославила фраза: «Женщина не может быть ни слишком худой, ни слишком богатой». Эта американка из Шанхая была, безусловно, роковой страстью монарха, оставившего ради нее корону и жившего в добровольном изгнании.

Я подружилась с Бронимиром Владимировичем, бывшим гувернером и другом короля Петра Сербского – умница, блестяще образованный человек, он был еще и хорош собою, как Гарри Купер. Они с королем Петром часто приходили в «Динарзад» кутить, приглашали меня то завтракать, то ужинать с ними. Даже бывали у меня в гостях: я угощала их фазанами в сметане и вином «Шато-неф-дю Пап». Но из-за безнадежности положения изгнанной династии Бронимир Владимирович решил не оставаться в Париже навсегда. Он уехал за океан и потом долго работал в Библиотеке конгресса в Вашингтоне.

Так продолжалось два сезона. В этом ресторане были темные залы, гарсоны меняли скатерти с белой на синюю, ставили свечи в позолоченных подсвечниках, подавали шампанское, а из окон открывался замечательный вид на ночной освещенный сад…

Увы, блестящее заведение позже погибло по не– осмотрительности хозяев. Владелец помещения, увидев, каким прибыльным быстро сделался новый ресторан, захотел повысить арендную плату. Четверо владельцев дружно отказали. Тогда им было отказано в аренде… Это было гибелью для «Динарзад». Легенда о «великом кабаре» живет в Париже до сих пор. Она оказалась куда более прочной, чем реальное дело.





Мелочность – ужасная вещь.

Она утомительна. Она неосмотрительна.

И она губит замыслы, которые так много обещали…

О моем пении в «Динарзаде» вскоре заговорил Париж, и не только русский. Николай, хозяин кабаре «Казанова», предложил мне выступать у него со словами: «Хочу, хочу, хочу, чтобы вы нам пели!»

Кабаре «Казанова» было известно по всему миру. Это был зал с интерьером в стиле Людовика XV, с русскими «гарсонами» (все одинакового роста – 1 м 83 см, все в костюмах эпохи Людовика XV и в белых париках). У хозяина было три жены, все чудесные, но помогали они Николаю главным образом пить… Впрочем, это как-то подходило к общему стилю, и шампанское лилось, и оркестр играл, и атмосфера была туманно-чудесной.

Я там пела «Мы никогда друг друга не любили» и «Василечки». Иногда выходила на сцену с огромной борзой собакой. Девушка приносила мне на эстраду пышный букет красных роз. Оркестр в этот момент падал ниц.

Скрипач Костя становился на колени, а гитаристы ему подыгрывали.

В моем репертуаре были старые русские песни, такие простые и нежные, а когда Ренато, португальский певец, выходил после меня со своей коронной «Авриль о Портюгаль», публика была в полном восторге.

Жизнь проходила сумбурно, но очень приятно. В «Динарзад» и «Казанове» было легко дышать, смеяться, плакать и ни о чем не думать… Там и тут у меня было немало поклонников: все милые, блестящие люди.

И рецензент Скаржинский писал об этих «русских ночах»: «У Людмилы каждый вечер столько роз, что пора ей иметь свой большой сад…»

Однажды мы пошли к «Мартьянычу» с прелестной певицей Ириной Строцци и известным адвокатом Женей Лорье. Ели шашлык, пили… и вдруг Ириночка говорит: «Вот этот господин за столиком напротив все время смотрит только на вас».

Прошло около двух недель, раздался звонок, и я услышала очень приятный голос: «Людмила, наконец я нашел вас, никто в Париже не хотел дать ваш адрес и номер телефона… Умоляю, поедем ужинать к “Нови”! Не бойтесь, я серьезный человек, сейчас мы снимаем фильм в Париже. Жду вас внизу».

Я задумалась: как быть?.. И все же решила спуститься. Незнакомец был прекрасен – высокий, элегантный, с милой скромной улыбкой. В «Нови» цыгане окружили наш стол, подошел сам Новский, хозяин и душа заведения – он, между прочим, чудно пел! – и начался пир.

Мне всегда говорила Валя Димитриевич: «Учись, Людмила, учись петь по-цыгански!» – «Стараюсь, – отвечала я, – но что-то не выходит!» Тем не менее цыганское пение я оценить могла. В тот вечер все были полны пыла и пламени – и мы, и цыгане Анатолии, и мой спутник, который окончил Кембридж, был в Англии сценаристом и режиссером. Теперь каждый вечер мы проводили вместе, часто в компании известных английских актеров и актрис Майкла Кейна, Шона О’Коннери, Натали Блюм. Бывали и французские звезды, например Брижит Бардо.