Блеск шелка

Наконец легата проводили к святому отцу.

Паломбара вошел с надлежащим смирением. Иннокентию было за пятьдесят, он почти полностью облысел. У нового папы было просветленное лицо с мягкими чертами. Он был облачен в роскошные одежды, соответствующие его новому сану.

Выполняя официальный ритуал, Паломбара преклонил колени и поцеловал его кольцо, а затем по знаку Иннокентия снова поднялся на ноги.

– Я ознакомился с твоими взглядами на Византию и в целом на православную церковь, – начал Иннокентий. – Ты проделал большую работу.

– Спасибо, святой отец, – почтительно ответил легат.

– Его святейшество папа Григорий сообщил мне, что посылал тебя в Тоскану, чтобы выяснить, какой поддержкой мы можем там заручиться в организации нового Крестового похода, – продолжал Иннокентий. – Конечно, подготовка к походу займет немало времени, возможно, пять или шесть лет. Однако, если мы хотим добиться успеха, торопиться не следует.

Паломбара был согласен с этим утверждением. Но в то же время он пытался понять, что на самом деле имел в виду папа. Легат внимательно посмотрел на его спокойное, непроницаемое лицо. Он не заметил в Пьетро де Тарантасиа никаких перемен, кроме нового облачения и уверенности, появившейся в его манерах. Теперь от него исходило умиротворяющее тепло, но тем не менее время от времени он оглядывал комнату, будто хотел удостовериться, что находится именно здесь.

– Есть вопросы, касающиеся преобразований в наших рядах, которые в данный момент невозможно решить, – сказал Иннокентий.

Его слова расходились с воззрениями Григория, которые Паломбара разделял, уверенный в том, что они угодны Господу. А может, он ошибался? Или же Иннокентий не прислушивается к Гласу Господнему?

Снова под ногами Паломбары разверзлась пропасть. Его охватил страх. А что, если не было никакого откровения, а лишь хаос и люди, которые во что бы то ни стало пытаются оправдать собственные амбиции?

– Я много думал о Византии и молился за нее, – продолжил Иннокентий. – Мне кажется, что ты хорошо разбираешься в людях…

– Да, последнее время я стал понимать их гораздо лучше, чем раньше, – ответил Паломбара, приняв его слова за вопрос.

Он чувствовал необходимость проявить себя с лучшей стороны и старался не допустить ни малейшего намека на свои сомнения.

– Не думаю, что их легко будет убедить отказаться от своих убеждений, в особенности тех, кто встал на позиции, от которых невозможно отойти.

Иннокентий поджал губы.

– Жаль, что мы им это позволили. Нам следовало вступить в переговоры гораздо раньше. В любом случае, судя по твоим словам, без потерь не обойтись. Еще ни одна война во имя матери Церкви не проходила без кровопролития. – Он слегка покачал головой. – Представь мне отчет о результатах своей работы в Тоскане. А потом я отправлю тебя в другие города Италии, за поддержкой местных жителей. – Папа улыбнулся. – Возможно, скоро ты поедешь в Неаполь или в Палермо. Посмотрим.

– Да, святой отец, – изо всех сил стараясь говорить с воодушевлением, ответил легат. – Завтра я передам вам отчет о Тоскане и буду готов отправиться в любой город на ваше усмотрение.

– Спасибо, Энрико, – мягко произнес Иннокентий. – Возможно, ты начнешь с Урбино. А затем, может быть, поедешь в Феррару?

Паломбара одобрял этот выбор. Он открыто взглянул в лицо Иннокентия, начиная осознавать его могущество. Но легату не давало покоя тревожное предчувствие. Возможно ли осуществить Крестовый поход без очередного разрушения Константинополя?

Быть может, его новая миссия заключается в том, чтобы уничтожать то, чего он достиг за свою предыдущую жизнь? Вера все больше ускользала от него.





Глава 26




Но пребывание Паломбары на новой должности оказалось недолгим. Папа Иннокентий умер всего через пять месяцев после избрания. После недолгого совещания конклав избрал на папский престол Оттобоно Фичи, который взял себе имя Адриан Пятый. Невероятно, но через пять недель этот понтифик тоже преставился. Его даже не успели посвятить в сан! Это было похоже на безумие. Как Господь мог допустить такое? Или таким образом Он говорил им, что они сделали неправильный выбор? Все это постепенно превращалось в фарс. Неужели никто не услышал Божественного Гласа?

Или, как в глубине души всегда боялся Паломбара, не было никакого Гласа Божия? Даже если Господь действительно создал этот мир, Он уже давно потерял интерес к Своим творениям, их низменным устремлениям, беспрестанным бессмысленным сварам. Человек слишком занят самим собой, чтобы услышать Глас Божий.

На улице было жарко – типичный римский зной в середине лета. А кардиналам со всех уголков Европы придется вернуться сюда, чтобы все начать сначала. Некоторые из них еще не успели добраться домой с предыдущего конклава. Абсурд!

Паломбара медленно прошелся по дому, который когда-то так любил. Он взглянул на красивые картины, которые собирал на протяжении многих лет, полюбовался мастерством художника, композицией, совершенством линий. Но на сей раз жар в душе живописца не вызвал отклика в его собственной душе.

Легат вознамерился лично пойти к Карлу Анжуйскому, не тратя времени на разговор с Масари. Он узнает, по-прежнему ли Карл готов поддержать его кандидатуру. А прежде решит, что предложит королю Неаполя, а что предлагать не станет.

Спустя тринадцать дней Паломбара прибыл на огромную виллу Карла Анжуйского, расположенную в предместье Рима. Король, широкогрудый мужчина, обладающий огромной физической силой, пышущий энергией, как кузнечный горн – жаром, казалось, не мог стоять на месте. Он двигался по комнате, от стопки приказов, написанных в его навязчивой манере в трех экземплярах, к заметкам и еще к какой-то пачке бумаг. На столе стояли чернильницы, и Карл исправлял в документах то, что считал ошибочным. Его широкий лоб лоснился от пота, тяжелое лицо раскраснелось.

– Ну, – спросил Карл, – и зачем же вы ко мне приехали, ваше высокопреосвященство?

На умном лице появилась ироничная усмешка. Паломбара остро осознал, что не сможет манипулировать этим человеком, – глупо даже пытаться.

– Вы сенатор Рима, и ваш голос будет иметь большое значение на папском конклаве, сир, – ответил он.

– Всего один голос, – сухо возразил Карл.

– Думаю, он будет иметь значительный вес, ваше величество, – ответил Паломбара. – Для многих очень важно ваше мнение.

– В собственных целях, – согласился собеседник.

– Конечно. Но также ради будущего всего христианского мира, – подчеркнул Паломбара. – Сейчас на чашу весов положено больше, чем когда-либо со времен святого Петра. – Он улыбнулся. – И, возможно, над всем этим стоит вопрос: сможем ли мы присоединить к себе Византию – во всех смыслах, – не сделав ее источником постоянного противостояния.


– Византия… – Карл повторил это слово, перекатывая его на языке. – Да уж.

Повисла пауза.

– Ты был легатом в Константинополе, – сказал Карл, снова зашагав по комнате. Его ноги, обутые в кожаные сапоги, громко стучали по мраморному полу. Он шагнул из тени в квадрат льющегося из высоких окон солнечного света, а затем – обратно в тень. – Ты сказал его святейшеству, что византийцы не желают покоряться Риму. – Карл резко повернулся и успел заметить на лице Паломбары удивление, прежде чем тот смог его скрыть. – Эти настроения достаточно сильны, чтобы продлиться еще, скажем, года три?

Паломбара сразу все понял.

– Это может зависеть от того, какие условия станет выдвигать Рим.

Карл тихо вздохнул:

– Так я и предполагал. А если бы ты был папой, от каких условий ты посчитал бы невозможным отказаться, даже ради того, чтобы подчинить православную церковь и объединить весь христианский мир?

Паломбара знал, что он имел в виду.

– Мы говорим о политическом единстве, – сказал он осторожно, но таким тоном, словно они хорошо понимали друг друга. – Единство целей никогда не было возможным. Может быть, подчинение, но не объединение.

Карл ждал. На его лице медленно расплывалась улыбка.

– Я не вижу ничего добродетельного в содействии этому союзу, если он предполагает отказ от догматов веры, которым мы остаемся верны в других случаях, – ответил Паломбара.

Это было ханжеством, но он знал, что Карл его поймет. Королю нужен такой понтифик, который будет оттягивать заключение союза, выдвигая требования, на которые Византия не сможет согласиться. Кто, как не Паломбара, обсуждавший этот вопрос с Михаилом, сможет безошибочно определить такие условия?

– Это мнение в точности совпадает с моим собственным. – Карл расслабился и отошел от собеседника. Его движения стали заметно легче, словно напряжение покинуло его тело. – Я считаю, что Богу угоден понтифик, который понимает истинную природу людей, а не стремится к идеалу, который не соответствует действительности. Я использую все свое влияние ради того, чтобы на папский престол взошел именно такой человек. Спасибо, что нашли время пообщаться со мной и поделиться своими знаниями, ваше высокопреосвященство. – Улыбка Карла стала еще шире. – Мы сможем быть полезными друг другу – и Святой матери Церкви, конечно, тоже.

Паломбара откланялся. Он прошел в густой тени аркады и оказался под палящим солнцем. Даже кипарисы, словно застывшие языки пламени в неподвижном воздухе, выглядели усталыми. Ни единое дуновение ветра не шевелило их ветви.

Глупо было предполагать, что папы умирают, потому что не принимают волю Бога, но Паломбара не мог избавиться от этой мысли. Она все время балансировала на краю его сознания как единственное возможное объяснение происходящего.

Легат позволил своей фантазии разгуляться, примеряясь к идеям, наслаждаясь ими, словно разомлевший на солнце кот теплом.

Конклав делился на две большие группировки – одна, состоявшая в основном из французов, поддерживала Карла Анжуйского, другая, итальянская, выступала против него. После первого тайного голосования Паломбара оказался на гребне волны – до избрания ему недоставало всего двух голосов. Его вытянутые пальцы слегка коснулись папской тиары.

Тринадцатого сентября состоялось окончательное голосование. Паломбара ждал результатов. Все эти дни он почти не спал. Его разум метался в смятении и самоиронии, в душе жила надежда. Стоя перед зеркалом, Паломбара представлял себя в папском одеянии, смотрел на свою сильную, изящную руку – и видел на ней кольцо рыбака.

Теперь он ждал, как и все остальные, – слишком напряженный, чтобы усидеть на месте, слишком утомленный, чтобы продолжать ходить туда-сюда. Паломбара потерял счет времени. Он был голоден – и очень хотел пить, но никак не мог заставить себя уйти.

Наконец все было кончено. Толстый кардинал в развевающейся одежде, с мокрым от пота лицом, объявил о том, что христианский мир снова обрел понтифика.

Сердце Паломбары билось так громко, что заглушало другие звуки. Понтификом был избран семидесятиоднолетний португальский философ, теолог и доктор медицины Петрус Ребули Юлиани. Он взял себе имя Иоанн Двадцать Первый. Паломбара злился на самого себя. Как он мог быть таким глупцом? Энрико стоял в красивом зале с застывшей улыбкой на лице, как будто внутри его не давило свинцовым грузом горькое разочарование и не выворачивало внутренности невыносимой болью. Он улыбался людям, которых ненавидел, потворщикам и приспособленцам, расположения которых добивался всего несколько часов назад. Действительно ли этот португальский философ и бывший лекарь – Божий избранник на трон святого Петра?

Человеческие голоса вокруг звучали слишком громко, некоторые были наполнены фальшивой радостью, а некоторые, как и его собственный, казались резкими от разочарования и страха за собственное положение. Все знали, кто за что ратовал прилюдно. Но мало кому было известно, какие сделки заключались, какие предложения принимались, какие цены назначали втайне.



Всего через несколько дней Паломбару вызвал к себе новый понтифик. И опять легат пересекал площадь, поднимался по невысоким ступеням, проходил через аркаду. Войдя во дворец, он проследовал по знакомым коридорам в папские апартаменты. Паломбара преклонил колено, поцеловал кольцо папы римского и уверил понтифика в своей преданности, лихорадочно соображая, зачем его вызвали. Какое ужасное задание ему поручат, чтобы отослать подальше от Рима и охладить разыгравшиеся амбиции? Может, куда-нибудь на север Европы, где он будет мерзнуть зимой и даже летом?

Подняв взгляд на понтифика, Паломбара увидел, что тот улыбается.

– Мой предшественник, да упокоит Господь его душу, расходовал попусту твои таланты, для того чтобы обеспечить поддержку идеи Крестового похода здесь, в Италии, – сказал папа ровным голосом. – Так же, как и папа Иннокентий.

Паломбара ожидал удара.

Иоанн вздохнул.

– У тебя есть неоценимые знания о том, что касается раскола между нашей и греческой православной церковью. Я изучал твои письма, посвященные этой теме. Ты послужишь Богу и всему христианскому миру гораздо больше, если вернешься в Константинополь в качестве папского легата со специальной миссией: продолжать работу по преодолению раскола между нами и нашими братьями по вере.

Паломбара глубоко вдохнул и медленно выдохнул, не произнося ни слова. Солнечный свет в комнате был настолько ярким, что резал глаза.

– Это очень важно, – веско сказал Иоанн. Он тщательно подбирал слова, произнося их с легким португальским акцентом. – Ты должен усердно работать, чтобы положить конец разногласиям. – Папа улыбнулся. – Нам нужно, чтобы византийцы поддерживали союз с Римом не только на словах, но и на деле. Мы должны видеть их повиновение, и весь мир тоже должен его увидеть. Дни, когда мы могли позволить себе быть снисходительными, ушли в прошлое. Ты понимаешь меня, Энрико?

Паломбара изучал лицо нового папы. Не был ли Иоанн Двадцать Первый гораздо хитрее, чем кто-либо догадывался? Готов ли он использовать любые доступные ему средства для достижения своих целей? Было ли это новое назначение вызвано желанием держать Энрико подальше от Рима, в Константинополе, который он знал и любил, как никто другой? Кому он обязан этой милостью? Кто-то очень хотел, чтобы Паломбара был у него в долгу, но кто?

– Да, святой отец, – ответил легат. – Я сделаю все, что смогу, чтобы послужить Господу и Церкви.

Иоанн снова кивнул, продолжая улыбаться.





Глава 27