Безмолвный крик

Повернувшись, она вышла, чтобы сообщить Уормби.

Артур Кинэстон медленно поднялся по лестнице; на его мальчишеском лице читалось беспокойство.

– Вы медсестра? – спросил он, остановившись перед Эстер.

– Да. Мое имя Эстер Лэттерли.

– Мне можно с ним увидеться?

– Да. Но я должна предупредить вас, мистер Кинэстон: он очень болен. Полагаю, вам уже сказали, что он не может говорить.

– Но он же сможет… потом, скоро? Я хочу сказать, речь вернется, не так ли?

– Не знаю. В настоящий момент он не говорит, но в состоянии кивнуть или покачать головой. И ему нравится, когда с ним разговаривают.

– О чем мне можно с ним беседовать? – Артур казался смущенным и несколько испуганным. Он был очень юн – похоже, лет семнадцати.

– О чем угодно, только избегайте упоминания о Сент-Джайлзе и смерти его отца.

– О господи! Я имею в виду… он ведь знает, правда? Кто-нибудь ему рассказал?

– Да. Но Рис был там. Мы не знаем, что произошло, но, кажется, от потрясения он лишился речи. Говорите о чем-нибудь другом. У вас должны быть общие интересы. Вы учитесь? Чем собираетесь заниматься?

– Классическими языками, – без колебаний ответил Артур. – Рис любит рассказы о древности даже больше, чем я. Нам хотелось бы поехать в Грецию или в Турцию.

Улыбнувшись, мисс Лэттерли отошла в сторону. Не было нужды говорить, что он сам ответил на свой вопрос. И он это знал.

Едва Рис увидел Артура, как лицо его просветлело, но сразу же по нему пробежала тень из-за осознания собственного положения. Он лежал в постели, такой беспомощный, не имея возможности даже приветствовать друга…

Если Артур Кинэстон и не знал, как ведут себя в подобных обстоятельствах, то весьма успешно скрывал это. Он вошел с таким видом, словно явился на самую обычную встречу, и, не обращая внимания на Эстер, сел в кресло возле кровати лицом к Рису.

– Полагаю, времени для чтения у тебя теперь в избытке, – грустно начал он. – Посмотрю, нельзя ли подобрать для тебя несколько новых книг. Я только что прочел нечто совершенно захватывающее. Поверишь ли, мне удалось достать ту книгу про Египет, написанную итальянцем Бельцони. Написана она почти сорок лет назад, если быть точным, в двадцать втором[6] году. Посвящена открытию древних гробниц в Египте и Нубии. – Артур не смог скрыть восторга. – Это просто поразительно! Убежден, там еще много чего можно найти, если знаешь, где искать! – Он склонился к Рису. – Я еще не говорил папе, но хотя я всем сообщаю, что буду заниматься классическими языками, думаю, что на самом деле стану египтологом. Фактически почти уверен, что стану.

Эстер, оставшись у двери, с облегчением перевела дух.

Рис смотрел на Артура широко открытыми от восхищения глазами.

– Я должен рассказать тебе про то, что там нашли! – продолжал тот. – Хотел поделиться с Дьюком, но ты же его знаешь! Он не проявил ни малейшего интереса. Человек, лишенный воображения. Для него время похоже на череду комнатушек без окон. Если ты сегодня находишься в одной, то других не существует. Я же воспринимаю время как единое целое. Каждый день не менее важен, чем другие, и так же реален. Ты так не думаешь?

Улыбнувшись, Рис кивнул.

– Можно я расскажу тебе про это? – спросил Артур. – Ты не против? Мне так хочется кому-то рассказать. Папа бы просто рассердился на меня, что зря трачу время. Мама выслушала бы вполуха и сразу забыла. Дьюк считает меня глупцом. Но ты поневоле станешь слушать… – Он покраснел. – Прости… Я сказал глупость. Надо было прикусить язык.

Неожиданно Рис весело улыбнулся. Все его лицо изменилось и стало необычайно обаятельным. В нем появилась теплота, какой Эстер раньше не видела.

– Спасибо, – сказал Артур, слегка кивнув. – Знаю, ты всегда поймешь, что я имею в виду. – И голосом, звенящим от восторга, он принялся описывать открытия, сделанные Бельцони в Египте. Его руки порхали в воздухе, обозначая контуры найденных сооружений.

Эстер незаметно выскользнула из комнаты. Она была совершенно уверена, что Артур Кинэстон не причинит Рису ни малейшего вреда. Он рассказывает о других временах, о жизни и неудержимых стремлениях, которые наполняли их, но Рис тоже размышляет об этих вещах. А если Артур и допустит какой-то неловкий намек, так тому и быть. Все равно лучше оставить их одних.

Внизу горничная Джанет сообщила Эстер, что миссис Дафф будет рада, если она зайдет в гостиную на чай.

Такого любезного приглашения Эстер не ожидала. Она не относилась ни к домашней прислуге, ни к гостям. Наверное, Сильвестре хотелось, чтобы она узнала о друзьях семьи как можно больше; вероятно, рассчитывала, что так Эстер сумеет объяснить себе его приступы злости и как-то помочь ему. Должно быть, миссис Дафф чувствовала себя ужасно одинокой, а Эстер являлась единственным мостиком между ней и сыном – не считая Корридена Уэйда, но тот приходил ненадолго.

Ее представили Фиделис Кинэстон, и та не выказала удивления, что Эстер присутствует при встрече двух подруг и принимает участие в беседе.

– Как он?.. – нервно начала Сильвестра.

Мисс Лэттерли ответила довольной, успокаивающей улыбкой.

– Они прекрасно проводят время, – доверительно сообщила она. – Мистер Кинэстон описывает открытия, совершенные синьором Бельцони в долине Нила, и оба они в полном восторге. Признаюсь, я сама очень заинтересовалась. Думаю приобрести эту книгу, когда появится свободное время.

Облегченно вздохнув, Сильвестра позволила себе расслабиться – плечи и спина больше не натягивали шелк ее платья – и повернулась к Фиделис.

– Большое вам спасибо, что зашли. Это всегда нелегко – навещать больных или тех, кто понес утрату. Никогда не знаешь, что сказать…

– Дорогая моя, что это за друзья, которые не оказываются рядом в самый нужный момент? Не припомню, чтобы вы так себя вели! – заявила Фиделис, подавшись вперед.

Сильвестра пожала плечами.

– Это случалось так нечасто…

– Похожего не случалось, – поправила миссис Кинэстон. – Но бывали неприятности, которые, быть может, широко не обсуждались, но вы их чувствовали и всегда являлись с дружеским визитом.

На слова признания хозяйка дома ответила улыбкой.


Разговор перешел на общие темы, повседневные события и семейные дела. Сильвестра пересказала последние письма от Амалии из Индии; конечно, там еще не знали о происшествии в Лондоне. Амалия писала о наблюдаемой ею нищете, но особенно о болезнях и нехватке чистой воды – похоже, эти темы сильно волновали ее. Подруги тактично вовлекли в разговор и Эстер. Фиделис расспрашивала о крымских впечатлениях. Интерес ее казался искренним.

– Должно быть, после всех опасностей, пережитых на столь ответственной работе, вам было странно вновь оказаться дома, в Англии, – заметила она, хмуря брови.

– Было трудно изменить свое отношение к окружающему, – уклончиво отвечала Эстер. На самом деле по возвращении она обнаружила, что это совершенно невозможно. Целый месяц иметь дело с умирающими и тяжело раненными, принимать решения, от которых зависела их жизнь, – а еще месяц спустя ей предложили занять место послушной и благодарной иждивенки, имеющей право высказывать свое мнение лишь по таким важным вопросам, как покрой юбок и рецепты пудингов!

Фиделис улыбнулась; в глазах у нее вспыхнули веселые огоньки, словно она понимала, о чем идет речь.

– Вы познакомились с доктором Уэйдом? Ах да, естественно, познакомились… Вы знаете, что он долго служил на флоте? Мне представляется, что у вас должно быть много общего. Просто замечательный человек. Целеустремленный и с сильным характером.

Эстер вспомнила лицо Корридена Уэйда во время разговора на площадке второго этажа. Он говорил про моряков, которых знал, про людей, служивших под началом Нельсона и видевших великие морские баталии, изменившие течение истории пятьдесят пять лет назад, когда Англия в одиночку противостояла огромным армиям Наполеона, имея в союзниках только Испанию, а судьба Европы висела на волоске. Эстер видела огонь воодушевления в его глазах, осознание всей важности тех событий и понимание цены, которую пришлось заплатить за победу, – жизнями и болью.

В его голосе слышались нотки восхищения решимостью этих людей и их способностью к самопожертвованию.

– Да, – с внезапной горячностью подтвердила она. – Да, он замечательный. Он рассказал мне кое-что из пережитого.

– Знаю, что мой муж очень ценил его, – заметила Сильвестра. – Он знал его почти двадцать лет. Вначале, конечно, не так близко. Это было еще до того, как доктор покинул флотскую службу. – Ее лицо вдруг стало задумчивым, словно ей вспомнилось что-то такое, в чем она не разобралась. Потом все прошло, и Сильвестра повернулась к Фиделис. – Странно, сколь многого мы не знаем о людях, которых видим каждый день, обсуждаем с ними самые разные темы, живем одним домом, одной семьей, и даже судьба у нас общая… И все же значительная часть того, что определило их мысли, чувства и приоритеты, произошло с ними в местах, где вы никогда не бывали и которые так не похожи на все, что вы видели.

– Полагаю, так и есть, – медленно произнесла Фиделис, слегка хмуря брови. – Очень многое человек видит, но не понимает. Мы наблюдаем вроде бы одни и те же события, и все же, когда начинаем говорить о них, описания получаются несхожие, будто мы обсуждаем не одни и те же вещи. Раньше я думала, что это связано с памятью, но теперь понимаю, что на первом месте стоят особенности восприятия. Полагаю, перемена мнения у меня была вызвана процессом взросления. – Она едва заметно улыбнулась, словно смеялась над своей глупостью в молодые годы. – Начинаешь понимать, что люди вовсе не обязательно думают и чувствуют то же самое, что и ты. Некоторые вещи невозможно передать.

– Вот как? – удивилась Сильвестра. – Но разве не для этого существует речь?

– Слова – всего лишь ярлыки, – задумчиво возразила Фиделис. Эстер чувствовала, что сейчас было бы дерзостью выразить собственные мысли. – Способ описания идеи. Если вы понятия не имеете об идее, ярлык вам ничего не объяснит.

Сильвестра выглядела явно озадаченной.

– Я помню, как Джоэл пробовал объяснить мне некоторые греческие и арабские идеи, – пояснила Фиделис. – Я не поняла, потому что в нашей культуре отсутствуют такие понятия. – Она сочувственно улыбнулась. – В конце концов ему пришлось использовать их слова для обозначения данных понятий. Это ни в малейшей степени не помогло. Я до сих пор не представляю себе, что они значат. – Фиделис перевела взгляд на Эстер. – Вы можете рассказать мне, каково это – наблюдать умирающего от холеры молодого солдата в Скутари[7], или видеть телеги, груженные искалеченными телами, прибывающие из Севастополя или Балаклавы, или раненых, погибающих от голода и холода? Я хочу сказать, сумеете ли вы поведать мне об этом так, чтобы я испытала ваши чувства?

– Нет. – Одного слова было достаточно.

Теперь Эстер смотрела на эту женщину с необычным лицом внимательней, чем прежде. Сначала она показалась ей просто состоятельной женой еще одного преуспевающего мужа, явившейся выразить сочувствие подруге, понесшей утрату. В разговоре, начавшемся как обычная послеобеденная беседа, миссис Кинэстон сумела затронуть одну из загадок, связанных с одиночеством и взаимным непониманием, скрывающихся за фасадом внешне благополучных отношений. Эстер заметила в глазах Сильвестры внезапные вспышки непонимания. Возможно, пропасть, разделяющая мать и сына, связана не только с потерей Рисом речи? Может, он не сумел бы и словами объяснить, что же с ним на самом деле произошло?

И что насчет Лейтона Даффа? Насколько хорошо знала его Сильвестра? Даже сейчас Эстер видела, что эта же мысль отражается в глазах вдовы.

Фиделис тоже наблюдала за хозяйкой дома, и на ее неправильном лице лежала печать тревоги. Что ей рассказали и о чем она догадывалась, размышляя о той ночи? Есть ли у нее предположения насчет того, зачем Лейтон Дафф направился в Сент-Джайлз?

– Нет, – повторила Эстер, нарушив молчание. – Я думаю, у любого из нас найдутся переживания, который он не сможет выразить во всей их полноте.

Фиделис сдержанно улыбнулась, но в ее глазах мелькнула какая-то тень.

– Самая мудрая вещь, дорогая моя, это прикинуться слепой и не винить слишком уж сильно ни себя, ни других. Вы должны следовать собственным правилам, а не чужим.

Это любопытное высказывание вызвало мимолетное впечатление, что оно имеет скрытый смысл, доступный Сильвестре. Эстер не смогла бы с уверенностью сказать, относилось оно к Рису, Лейтону Даффу или просто являлось общим принципом жизни, приведшим к последним, столь прискорбным, событиям. Как бы там ни было, Фиделис Кинэстон рассчитывала, что Сильвестра ее поймет.

Когда чай остыл, а крошечные сэндвичи были съедены, вернулся Артур Кинэстон, слегка раскрасневшийся, но гораздо менее скованный, чем вначале.

– Как он там? – спросила его мать, опережая Сильвестру.

– Похоже, в хорошем настроении, – поспешно отвечал Артур. Слишком молодой и простодушный, он не умел врать. Его явно потрясло увиденное, но он пытался скрыть это от Сильвестры. – Уверен, что когда все его раны и ушибы заживут, он будет чувствовать себя другим человеком. Рис действительно заинтересовался Бельцони. Ничего, что я пообещал принести ему несколько рисунков?

– Ну конечно! – быстро ответила Сильвестра. – Да-да, конечно, приноси. – Похоже, она испытала облегчение. Наконец-то хоть что-то возвращалось на круги своя и вещи начинали выстраиваться в прежнем, разумном и привычном, порядке.

Поднявшись, Фиделис взяла сына за руку.

– Это было бы очень любезно. А теперь, я думаю, нам нужно дать миссис Дафф возможность отдохнуть. – Повернувшись, она попрощалась с Эстер, потом взглянула на Сильвестру. – Если вам что-нибудь понадобится, дорогая, дайте только знать. Если захочется поговорить, я всегда готова выслушать и потом забыть… выборочно. У меня замечательная способность забывать.

– Как многое мне хотелось бы забыть, – ответила Сильвестра едва слышно. – Но я не умею забывать того, чего не понимаю! Глупо, не так ли? Ведь это, казалось бы, легче всего. Почему Сент-Джайлз? Об этом постоянно спрашивает полиция, а я не могу ответить!

– Возможно, и не ответите никогда, – пожимая плечами, сказала Фиделис. – Ради вашего же блага могу только посоветовать, чтобы вы не строили предположений. – Она легко расцеловала Сильвестру в обе щеки и направилась к двери; Артур шел в нескольких шагах позади.

Эстер предпочла не комментировать, а Сильвестра не стала возвращаться к этому вопросу. Мисс Лэттерли была приглашена из вежливости, и дамы ничего не обязаны были ей рассказывать.

Они обе поднялись посмотреть, пребывает ли Рис все еще в хорошем настроении, как уверял Артур, и нашли его дремлющим, в весьма удовлетворительном для таких повреждений состоянии.

Вечером зашла Эглантина Уэйд. Зная, без сомнения, как тяжело болен Рис, она явилась впервые после похорон, чтобы не доставлять беспокойства. Эстер было интересно посмотреть на сестру доктора Уэйда. Она почему-то надеялась, что Эглантина будет похожа на него – отважная, с развитым воображением, яркая индивидуальность – и, возможно, на Фиделис Кинэстон.

В итоге она оказалась довольно симпатичной, но куда более заурядной особой, и Эстер почувствовала разочарование. Конечно, ожидания ее были неразумны. Почему сестра должна обладать умом и духовной мощью брата? Ее собственный брат, Чарльз, совсем на нее не похож. Он по-своему добр, честен и абсолютно предсказуем.

Когда Сильвестра представила их, Эстер вежливо приветствовала гостью, высматривая в лице мисс Уэйд отблески внутреннего огня, и не увидела ничего подобного. Лишь невыразительный взгляд синих глаз – без всякой мысли и почти без интереса. Даже замечание Сильвестры о ее службе в Крыму не вызвало удивления – только обычную дежурную фразу о заслуживающих уважения героях Балаклавы и Севастополя. Казалось, Эглантина Уэйд даже не слушает по-настоящему.

Сильвестра предложила Эстер, если есть желание, распорядиться вечером по своему усмотрению – сходить куда-нибудь, навестить друзей или родственников. Оливер Рэтбоун как-то говорил Эстер, что если у нее выдастся свободный вечер, то они могли бы вместе поужинать, поэтому еще днем она отослала записку в его контору. Ближе к вечеру получила ответ, что он сочтет за честь, если ему будет позволено прислать за ней экипаж, чтобы они встретились за ужином. Поэтому в семь мисс Лэттерли уже ждала в прихожей, одетая в свое единственное по-настоящему хорошее платье; когда зазвенел колокольчик и Уормби уведомил, что это за ней, Эстер почувствовала, как екнуло сердце.

Вечер выдался студеный – булыжники мостовой обледенели, от лошадей валил пар, клочья тумана вились вокруг фонарных столбов и уплывали удушливыми липкими сгустками. В воздухе висели дым и сажа, закрывающие звезды, и кинжальный ветер пронзал туннели, образуемые стенами высоких домов по обеим сторонам улиц.