Безмолвный крик

– Да. – Миссис Дафф отвечала автоматически, словно замечание звучало вполне естественно и ей оставалось только соглашаться. Для нее оно не имело значения. Нищета и постоянные опасности Сент-Джайлза находились от этого дома дальше, чем битвы и боги «Илиады». – Да, удобно. Полагаю, я так привыкла к дому, что не обращаю внимания. Вы, должно быть, работали в совершенно других условиях, мисс Лэттерли. Я восхищена вашей смелостью и чувством долга, вашей поездкой в Крым. Моей дочери Амалии особенно захотелось бы встретиться с вами. Думаю, она вам тоже понравилась бы. У нее очень пытливый ум, и ей достает смелости идти за своей мечтой.

– Великолепное качество, – искренне согласилась Эстер. – У вас есть все основания гордиться ею.

Сильвестра улыбнулась.

– Да… благодарю вас. Спасибо. Мисс Лэттерли…

– Да?

– Рис помнит, что с ним случилось?

– Не знаю. Обычно люди помнят, но не всегда. У меня есть друг, переживший несчастный случай; он получил сильный удар по голове. Обо всем, что было до этого дня, у него остались самые смутные воспоминания. Временами какой-то вид, звук или запах заставляют вспомнить о чем-то, но лишь фрагментарно. Теперь ему остается лишь сложить эти обрывки воедино, больше ничего. Впрочем, он создал себе неплохую новую жизнь. – Она перестала делать вид, что ест. – Но Риса не били по голове. Он знает, что дома, помнит вас. Он просто не помнит ту ночь, и, возможно, это к лучшему. Существуют невыносимые для нас воспоминания. Через потерю памяти природа помогает нам не лишиться разума. Таким образом мозг исцеляется – когда нельзя забыть естественным путем.

Сильвестра уставилась взглядом в свою тарелку.

– Полиция хочет заставить его вспомнить. Им нужно узнать, кто напал на него и кто убил моего мужа. – Она подняла глаза на Эстер. – Что будет, если воспоминания окажутся невыносимы для него, мисс Лэттерли? Что, если его принудят говорить, предъявят доказательства, приведут свидетеля или что-нибудь еще, заставят пережить это снова? Это не сведет Риса с ума? Вы можете остановить это? Есть ли способ оградить моего сына? Должен быть!

– Да, конечно, – отвечала Эстер, не успев хорошенько подумать. Ей вспомнились отчаянные попытки Риса заговорить, его наполненные ужасом глаза, пот, струившийся по телу, когда он боролся с ночным кошмаром, оцепеневшие от напряжения мышцы, кадык, дергавшийся в безмолвном крике… Его пронизывали боль и ужас, но никто не слышал, никто не спешил на помощь. – Рис слишком болен, чтобы его тревожить, и я уверена, что доктор Уэйд так им и скажет. Во всяком случае, поскольку ни говорить, ни писать он не в состоянии, Рис мало что может – только обозначить утвердительный или отрицательный ответ. Им придется разбираться с этим делом другими методами.

– Я не представляю, какими! – Голос Сильвестры зазвенел от отчаяния. – Я не могу им помочь. Они задавали мне какие-то бесполезные вопросы о том, во что был одет Лейтон и когда он ушел. Такие расспросы ни к чему не ведут!

– А что им могло бы помочь? – Эстер вылила остывший чай в миску для помоев и протянула руку к заварному чайнику, тактично предложив налить и Сильвестре. Та кивнула, и Эстер наполнила обе чашки.

– Хотелось бы мне знать, – ответила миссис Дафф еле слышно. – У меня голова идет кругом от предположений, что Лейтон мог делать в таком месте. Единственное объяснение заключается в том, что он отправился за Рисом. Он… он был очень зол, когда уходил из дома; он разгорячился куда сильнее, чем я говорила тому молодому человеку из полиции. Мне показалось неправильным обсуждать семейные ссоры с незнакомыми людьми.

Эстер понимала – она имеет в виду не столько незнакомцев, сколько людей иного социального положения, к которым относила Ивэна. Сильвестра не знала, что его отец являлся служителем церкви, а сам Джон выбрал работу в полиции из-за обостренного чувства справедливости, а не потому, что это было место, уготованное ему в обществе.

– Конечно. Даже самой себе больно признаваться в ссоре, которую теперь ничем не загладишь. Остается смириться с тем, что она присутствует в истории отношений, и рассматривать ее просто как их составную часть, только по несчастной случайности оказавшуюся финальной. Весьма возможно, что проблема не столь важна, как кажется. Если б мистер Дафф остался жив, то, уверена, они уладили бы свои разногласия. – Эстер постаралась, чтобы последняя фраза не прозвучала как прямой вопрос.

Сильвестра отпила свежего чаю.

– Они были очень не похожи друг на друга. Рис у нас самый младший. Лейтон говорил, что я потакаю ему. Может, так и есть? Мне… мне казалось, я так хорошо понимаю его… – Лицо ее исказилось от муки. – А теперь получается, что я его совсем не понимала. И, возможно, эта ошибка стоила моему мужу жизни… – Ее пальцы судорожно сжали чашку, и Эстер испугалась, что та лопнет, Сильвестра обольется кипятком и порежет руки об осколки.

– Не терзайте себя такими мыслями, пока не узнаете правды! – попыталась успокоить ее мисс Лэттерли. – Вам необходимо подумать о том, что может помочь полиции понять, зачем они направились в Сент-Джайлз. Не связано ли это с событием, имевшим место накануне того вечера. Место и в самом деле страшное. Должно быть, у них имелась очень веская причина пойти туда. Может, они сделали это ради кого-то? Друга, попавшего в беду?

Сильвестра быстро подняла взгляд на Эстер, глаза ее загорелись.

– Это имело бы некоторый смысл, не правда ли?

– Да. С кем дружит Рис? О ком он заботится до такой степени, чтобы пойти в такой район им на помощь? Возможно, они заняли денег. Такое случается… карточный долг, о котором они не посмели рассказать родным, или девушка с сомнительной репутацией…

Сильвестра усмехнулась. Улыбка получилась горькой, но она не растеряла самообладания.

– Боюсь, это похоже на Риса. Респектабельных юных леди он находил довольно скучными. В основном по этой причине и ссорился с отцом. Ему казалось несправедливым, что Констанс и Амалия получили возможность уехать в Индию и познакомиться со всякого рода экзотикой, а он вынужден остаться дома, учиться, жениться и затем заняться семейным бизнесом.

– Чем занимался мистер Дафф? – Эстер определенно сочувствовала Рису. Получалось, что страстные мечты влекли его на Ближний Восток, а ему приходилось оставаться в Лондоне, в то время как старшие сестры переживали не воображаемые, а настоящие приключения.

– Муж был нотариусом, – ответила миссис Дафф. – Дарственные, недвижимость. Состоял старшим партнером. Имел конторы в Бирмингеме и Манчестере, не только в Сити.

Положение в высшей степени респектабельное, подумала Эстер, но отнюдь не предел мечтаний. По крайней мере, семья, по-видимому, располагает значительными средствами, и финансы не стали бы лишним поводом для огорчений. Эстер вообразила себе, как все надеялись, что Рис поступит в университет, а потом пойдет по стопам отца в бизнесе – возможно, для начала младшим партнером – и быстро сделает карьеру. Все его будущее уже было выстроено и четко определено. Естественно, оно предполагало подходящую женитьбу, если повезет, то на состоятельной невесте. Эстер ощутила, как вокруг нее стягивается сеть, словно это она попала в ловушку. А между тем десятки тысяч молодых людей с радостью пожили бы такой жизнью.

Она попробовала представить себе Лейтона Даффа, его надежды на сына, а потом гнев и раздражение из-за того, что Рис неблагодарен и не видит собственной выгоды.

– Должно быть, он был очень одаренным человеком, – сказала мисс Лэттерли, чтобы нарушить молчание.

– Был, – согласилась Сильвестра с отстраненной улыбкой. – Мой муж пользовался огромным уважением. Многие выдающиеся личности считались с его мнением. Он умел видеть возможности и опасности там, где их не замечали весьма искушенные и знающие люди.

Теперь поездка мистера Даффа в Сент-Джайлз казалась Эстер еще менее объяснимой. Не считая амбиций, связанных с сыном, и явного недостатка мудрости в выборе средств их реализации, личность этого человека оставалась для нее загадкой. Опять же, она не знала, каким был Рис до нападения. Возможно, он отличался крайним своеволием и вместо того, чтобы заниматься делом, попусту тратил время. Может быть, не умел выбирать себе друзей, особенно подруг. Он мог вырасти баловнем собственной матери, не желающим взрослеть и принимать на себя ответственность взрослого человека. Вероятно, у Лейтона Даффа имелись все основания злиться на сына. Наверное, мать не в первый раз встала на его защиту, но достигла прямо противоположного ее желаниям результата: теперь он не годился для сколько-нибудь прочной счастливой жизни и стал иждивенцем, а значит, не мог претендовать на роль чьего-либо мужа.

Сильвестра погрузилась в собственные мысли, воспоминания о старых добрых временах.

– Лейтон мог блеснуть удальством, – задумчиво сказала она. – Увлекался скачками с препятствиями, когда был помоложе. В этом деле он очень хорошо разбирался. Сам лошадей не держал, но по просьбе друзей выступал вместо них на скачках. Очень часто выигрывал, потому что обладал отвагой… и, конечно, талантом. Я любила наблюдать за ним, хотя ужасно боялась, что он упадет. На такой скорости падение может закончиться крайне печально.

Эстер попробовала представить в седле степенного, каким она рисовала себе Даффа, мужчину, сухаря-юриста, заключающего сделки с недвижимостью. Как глупо судить о человеке по нескольким фактам, когда не знаешь стольких вещей! Возможно, обязанности нотариуса занимали в его жизни лишь незначительную часть, так сказать, практическую, материально обеспечивающую семью и, вероятно, дававшую деньги на похождения и фантазии, к которым имело склонность его истинное «я». Должно быть, именно от отца Констанс и Амалия унаследовали отвагу и тягу к мечте.

– Полагаю, с возрастом ему пришлось отказаться от скачек, – задумчиво произнесла она.

Сильвестра улыбнулась.

– Да, это так. Он понял, что надо заканчивать, когда один из наших друзей сильно разбился. Лейтон так переживал за него… Бедняга покалечился, ему пришлось заново учиться ходить – и это после шести месяцев, проведенных в постели. Но ходьба вызывала боли, и он вынужденно отказался от практики по профессии. Раньше он работал хирургом, но после того случая ему недоставало твердости в руках. Всего-то в сорок три…

Эстер молчала, думая о человеке, посвятившем себя профессии и потерявшем всё в один момент из-за падения с лошади. И он даже не занимался чем-то необходимым, просто участвовал в скачках… Как он сожалел, как винил себя в трудностях, которые навлек на семью!

– Лейтон очень ему помог, – продолжала Сильвестра. – Он сумел продать кое-какую его недвижимость и так вложил деньги, что обеспечил семью доходом.


Эстер ответила быстрой улыбкой, показывая, что слышала и оценила слова хозяйки.

Лицо Сильвестры снова помрачнело.

– Так вы думаете, Рис мог отправиться в этот ужасный район выручать друга, попавшего в беду?

– Это кажется возможным.

– Надо будет спросить у Артура Кинэстона. Возможно, он придет навестить Риса, когда сыну станет лучше. Ему это может понравиться.

– Мы можем пригласить его через день или два. Он привязан к Рису?

– О да. Артур – сын одного из ближайших друзей Лейтона, директора школы Раунтриз; это превосходное заведение для мальчиков недалеко отсюда, в Первом квартале. – На минуту лицо ее смягчилось, а голос наполнился воодушевлением. – Джоэл Кинэстон, блестящий ученый, решил посвятить жизнь воспитанию в мальчиках любви к знаниям, особенно к классическим языкам. Оттуда и знакомство Риса с латынью и греческим, и его любовь к истории и древним культурам. Это один из величайших даров, которые может получить юноша. Или человек любого возраста, полагаю.

– Конечно, – согласилась Эстер.

– Артур – ровесник Риса, – продолжила Сильвестра. – Его старший брат, Мармадьюк – или Дьюк, как они его называют – тоже дружит с сыном. Он несколько… несдержан, быть может? Такое иногда бывает с умными людьми, а Дьюк очень талантлив. Лейтон считал его упрямцем. Сейчас мальчик в Оксфорде, изучает классические языки, как его отец. Конечно, приехал домой на Рождество. Должно быть, они страшно огорчены случившимся.

Доев тост, Эстер выпила остатки чая. По крайней мере, она узнала о Рисе чуть больше. Это не объясняло случившееся с ним, но открывало некоторые возможности.

Однако новые сведения ни в коей мере не подготовили ее к тому, что произошло после полудня, когда Сильвестра пришла к сыну в третий раз за день. После второго завтрака, к которому Рис едва притронулся, он заснул. Больной страдал от физической боли. Пребывание в одной позе вызывало неприятные ощущения, да и ушибы заживали медленно. Определить, какие внутренние травмы причиняли ему боль, было невозможно. Рис испытывал сильное неудобство, но после успокоительного травяного настоя, позволившего несколько облегчить боли, погрузился в глубокий сон.

Когда Сильвестра зашла в комнату, он проснулся.

Подойдя к постели, она села в стоявшее рядом кресло.

– Как ты, дорогой? – мягко спросила мать. – Отдохнул?

Рис пристально смотрел на нее. Эстер стояла в ногах кровати и видела, как потемнели и наполнились болью его глаза.

Протянув руку, Сильвестра осторожно погладила сына по голому предплечью, повыше шин и гипсовой повязки.

– С каждым днем будет все легче, Рис. – Ее голос, дрожавший от эмоций, звучал чуть громче шепота. – Все пройдет, и ты поправишься.

Он мрачно смотрел на нее, потом его губы медленно скривились, обнажив зубы в холодном презрительном оскале.

Сильвестра выглядела так, будто ее ударили. Ладонь на руке сына оцепенела. Она была так ошеломлена, что не могла пошевелиться.

– Рис?..

Лицо его выражало дикую ненависть, словно, будь у него силы, он бросился бы на нее, раня, терзая и упиваясь ее болью.

– Рис… – Сильвестра открыла рот, чтобы продолжить, но не нашла слов, отдернула руку и, словно испугавшись, прижала ее к себе.

Лицо его смягчилось, жесткое выражение исчезло, и он весь как-то обмяк.

Мать снова протянула руку – быть может, в знак того, что не обижается.

Рис взглянул на нее, словно оценивая чувства матери, потом поднял руку и ударил ее, отчего шины под повязкой сместились. Очевидно, он ощутил мучительную боль в сломанной руке, потому что лицо его стало пепельно-серым, но взгляда не отвел.

Глаза Сильвестры наполнились слезами; она встала, теперь уже испытывая настоящую физическую боль, хотя и несравнимую с внутренними страданиями, вызванными чувством смятения, обиды и беспомощности. Медленно подойдя к двери, вышла из комнаты.

Губы Риса сложились в удовлетворенную злобную ухмылку; качнув головой, он перевел взгляд на Эстер.

У мисс Лэттерли все похолодело внутри, словно она проглотила кусок льда.

– Это ужасно, – отчетливо выговорила она. – Ты унизил себя.

Рис смотрел на нее, и на лице его проступало смятение и удивление. Этого он от нее не ожидал.

Мисс Лэттерли была слишком возмущена и слишком хорошо знала, как горюет Сильвестра, чтобы выбирать слова. Никогда раньше она не испытывала такого отвращения; чувство жалости смешалось с испугом, и вместе с тем Эстер ощутила нечто такое темное, что даже представить себе не могла.

– Это жестокий и бессмысленный поступок, – продолжала она. – Ты мне отвратителен.

Его глаза гневно сверкнули, а губы снова скривились – словно в ухмылке самоиронии.

Эстер отвернулась.

Она слышала, как Рис ударил рукой по постели. Должно быть, это причинило ему боль, а сломанные кости еще больше сместились. Однако у него не имелось другого способа привлечь внимание, если не считать колокольчика, который он мог уронить. Но колокольчик могли услышать другие, особенно Сильвестра, если она еще не спустилась.

Эстер снова повернулась к нему.

Рис отчаянно пытался заговорить. Голова дергалась, губы шевелились, кадык конвульсивно дрожал. Рис пробовал произнести хоть звук. Ничего не получалось – он только хватал ртом воздух, задыхался, давился и снова хватал.