Аспект дьявола

Greetings from Hell[46]





Затем он вытащил из шкатулки предмет, завернутый в темно-красную бумагу, положил на стол и осторожно развернул. Некоторое время молча смотрел на него, затем снял трубку и позвонил сначала Вацлаву Бартошу, а затем дактилоскописту, попросив обоих зайти к нему в кабинет.

Бартош прибыл первым. Увидев, что лежит на измятом листе, он насупил брови.

– Хорошо бы проверить шкатулку на наличие отпечатков пальцев, – сказал Смолак. – Хотя не думаю, что мы найдем их.

Вацлав Бартош наклонился поближе, чтобы осмотреть ступню, отрубленную примерно на пять сантиметров выше лодыжки. На срезе обнажилась идеально ровная плоскость серо-красной плоти и кремово-белой кости. Сама ступня была изогнута под неестественным углом к лодыжке.

– Talipes equinovarus[47], – сказал Бартош, закончив осмотр и выпрямившись. – Надо искать жертву с косолапостью, но, насколько я понимаю, вы уже догадались, кто это.

Смолак кивнул.

– Боюсь, я это знаю точно.





9


Вспоминая события последних дней, Виктор не мог отделаться от чувства, что все это происходило не с ним. Внезапное изменение личности Младека, демоническое лицо Арлекина, вязкий кровавый ореол на каменном полу вокруг разбитого черепа… Поездка в Прагу, квартира Филипа, рукопись о темных богах в искусно украшенной папке… Все это казалось плодом разыгравшегося воображения или странным сном.

К нему зашла Юдита. Она принесла начисто перепечатанный рапорт и сказала, что уже отправила с курьером копию майору Хромику в Млада-Болеслав. Виктор рассказал Юдите, что он так и не нашел Филипа, но зато нашел его научный труд, написанный на редкость логично.

– То, что я читал, нельзя назвать бредом сумасшедшего, – голос Виктора дрогнул. – Я не могу поверить, что Филип действительно имеет отношение к этим убийствам. Он не маньяк.

– Ну. Не знаю… Тот факт, что он напал на кого-то с ножом, который носит с собой, по-моему, гораздо важнее, чем анализ его литературно-философских навыков… В любом случае, то, что ты читал прошлой ночью, могло быть написано несколько месяцев или даже несколько лет назад.

– Так что же мне делать?

– Виктор, я уже говорила тебе. Все же следует поговорить с этим полицейским из Праги, Смолаком. Возможно, твой друг не сделал ничего плохого, но это плохая идея – носиться по Праге, искать Филипа и пытаться расследовать дело самостоятельно. Ты не знаешь, с чем имеешь дело.

– Вот именно. Как психиатр, я могу распознать наличие или отсутствие серьезного психоза. Рукописи Филипа говорят о его отсутствии. Но если я приду к Смолаку, мне придется рассказать о нападении с ножом, и Филипа могут посадить за это…

– Ты сам себя слышишь? Нападение с ножом! Я не говорю, что Филип – Кожаный Фартук, и даже не говорю, что он безумен. Но о своих подозрениях нужно сказать Смолаку. Вот где твой Филип шлялся прошлой ночью?

– Этому может быть невинное объяснение. Женщины… Выпивка… В любом случае, то, что я обнаружил в его рукописи, заставило меня задуматься о наших пациентах. Задуматься о том, насколько они следуют мифам. Если я копну глубже, возможно, я буду ближе чем когда-либо к нейтрализации аспекта дьявола, а в том, что он существует, я не сомневаюсь. Мы вытаскиваем ангелов и демонов из тех форм, которые живут внутри нас всех. Каждая религия, каждый миф, неважно у какого народа, основаны на одних и тех же образах. Мистер Хоббс – это проявление такого образа, и мне, как ученому, нужно поговорить с ним.

– С кем, с мистером Хоббсом? Ты опять хочешь достучаться до него через Павла Зелены? – Юдита нахмурилась. – Я думаю, профессор Романек будет против, если узнает об этом. Особенно сейчас, когда он снова закрылся от всех. Я не видела его с тех пор, как ты уехал в Прагу.

– Я договорюсь с профессором. Но да, Зелены – единственный путь к Хоббсу. Зелены это и есть Хоббс. Но, к сожалению, придется немного подождать. У меня намечен другой сеанс, и он будет непростой.

– Скала? – Юдита нахмурилась еще сильнее, в ее глазах загорелось беспокойство.

– Да, Войтич Скала, – подтвердил Виктор. – Последний из «дьявольской шестерки», сеанса с которым пока еще не было.





10


Виктор должен был признать, что не ожидал такого поворота событий. Он считал своим долгом сообщить Ондрею Романеку о своем намерении провести сеанс со Скалой, но не смог связаться с профессором. Юдита говорила ему, что бывают периоды, когда профессор запирается в своем кабинете на несколько дней. Обычно это объяснялось тем, что ему нужно полное уединение для решения административных вопросов, но дело явно было не в этом. Скорее всего, как и предполагала Юдита, Романек был подвержен приступам депрессии и боролся с ними наедине с самим собой.

Уезжая в Прагу, Виктор не предупредил профессора – было достаточно того, что он предоставил ему отпуск, и Романек не знал о его кратковременном отсутствии. Взвесив все «за» и «против», Виктор решил, что обстоятельства складываются в его пользу – так или иначе, сеанс со Скалой был запланирован, и если провести его сейчас, когда профессор закрылся ото всех, это не будет таким уж нарушением. Да, он лукавил, но такое объяснение Виктора устраивало.

Пока за стенами башни садилось невидимое солнце, четыре санитара катили Демона по подиуму в комнату для сеансов. Его не собирались перемещать на кушетку – Скала надежно был прикован к креслу, похожему на средневековый трон, металлическими обручами, скрепленными болтами. Руки и ноги стягивали кожаные ремни, застегнутые на пряжки.

Пока коктейль из лекарств не подействовал, глаза Скалы горели злобой, словно раскаленные угли, которые вот-вот вспыхнут. В присутствии санитаров Виктор внимательно проверил все крепления. Оплошность, допущенная с Дровосеком, могла плохо закончиться, но если что-то пропустить сейчас, никаких шансов уцелеть не останется.

Когда наркотики стали брать свое, Виктор кивнул санитарам, и те вышли, чтобы занять свой пост за закрытой дверью. Он включил магнитофон и записал формальные данные: дату, время процедуры и имя пациента.

– Я собираюсь убить вас, – это было первое, что сказал Скала. Его голос был спокойным, но неожиданно высоким. – Вы же знаете об этом, не так ли?

– А зачем вам это делать? – спросил Виктор, присаживаясь и закуривая сигарету.


– Мне не нужна причина. Это то, чем я занимаюсь. Я убиваю людей и животных. Но в вашем случае причина все же есть.

– И какая же? – рассеянно спросил Виктор.

– Вы меня раздражаете. Привилегированный выскочка. Тот, кому всё приносят на тарелочке.

Виктор рассмеялся.

– Насколько мне известно из вашего личного дела, Войтич, ваше происхождение гораздо более высокое, чем мое, да и роскоши в вашей семье было побольше. Мои корни куда скромнее.

Скала внимательно посмотрел на Виктора.

– Правда? – переспросил он. – А мне всегда казалось, что вы богаты. У вас манеры и взгляд, как у аристократа. – Он на мгновение умолк, изо всех сил пытаясь собрать остатки своего эго, быстро растворяю щегося в наркотиках. – Ну да ладно, я все равно собираюсь убить вас. Ваше самодовольное красивое лицо будет отлично смотреться, когда я натяну его как маску. Может быть, все подумают, что я сын графа.

– Не надейтесь, Войтич, этого не произойдет, и вы знаете это.

– Отчего же? Все, что нужно, это чтобы кто-то совершил ошибку. Все ошибаются рано или поздно. Я буду на страже и воспользуюсь шансом. Знаете что? Люди думают, что все вокруг одинаковы: все следуют одним и тем же правилам. Но мы-то, доктор Косарек, и вы, и я, понимаем, что на самом деле все иначе. Нечто может иметь форму человека, а человек может быть не тем, за кого себя выдает. Вот я, например, другой. И вы другой. Все совершают эту ошибку, когда пытаются оценить других.

– Вот как?

– Люди – мои игрушки, – продолжил Скала. – Да, всё верно, они называют меня Демоном. Но разве они могут понять то, что кроется внутри меня? Я творю зло, но в этом зле я вижу особую красоту.

– Разве вы не понимаете, что это зло? – спросил Виктор.

– И да, и нет. Я поклоняюсь злу, я признаю его высшей силой, но ирония заключается в том, что я никогда не смогу по-настоящему понять или оценить его. Только мои жертвы могут – через боль, которую я причиняю. Я вижу отражение зла в их глазах. Возьмем, к примеру, ту семью из Пезинка. Вы читали материалы дела и знаете подробности. Я направлялся в Братиславу, когда встретил их, просто пересекся с ними на пути. Я видел, как они счастливы и довольны: ярко светило летнее солнце, они были молоды, вся жизнь впереди. И я решил отнять у них все это. Узнал, где они живут, позвонил в дверь, и молодой муж открыл мне. Он видел стоящего на пороге человека, но не дьявола, однако, как я уже заметил, то, что кроется внутри, никому не ведомо. Он ожидал, что я буду вести себя как человек, а я вел себя как демон. Я провел полтора дня в их доме. Эта семья познала истинную природу зла.

– А вас не мучает совесть по этому поводу? – спросил Виктор. – Вас не тревожит то, что вы сделали с ними?

– У меня есть своя этика, своя мораль. Например, я никогда бы не попросил замужнюю женщину поцеловать мужчину, который не является ее мужем. Поэтому я вырезал лицо ее мужа и носил его как маску. И я предложил ей выбрать, как злу проявить себя. Я рассказал молодой матери очень подробно, что именно собираюсь сделать с ее ребенком. Но пообещал, что если она займет место ребенка, я его не трону. Конечно же она согласилась, а на исходе ее собственной жизни я заставил ее смотреть, как Демон нарушает свое слово.

Виктор некоторое время молчал, и Скала завершил свою мысль:

– Рано или поздно вы ошибетесь, и я воспользуюсь шансом. Тогда мы с вами… о, тогда мы с вами пустимся в пляс.

– Хорошо, Войтич, – вздохнул Виктор. – Боюсь, ваши угрозы становятся утомительными. Напомню, что я здесь, чтобы помочь вам. Мы вместе должны докопаться до причин той ярости, что поглощает вас.

– А, понимаю. Вы хотите добраться до моих детских травм. Позвольте мне сэкономить нам обоим время. Мои родители отправили меня в религиозную школу-интернат, когда мне было десять лет. Там священник насиловал меня, по крайней мере, два раза в месяц, ну, когда подходила моя очередь. Что еще?

– Это правда?

– Это правда, и вы знаете об этом. Записи о сем прискорбном факте есть в моем личном деле. Я рассказал об этом вашему Романеку, и ему не потребовалось обкалывать меня наркотиками, чтобы вытащить этот факт. Теперь вы все знаете: грязный извращенец-педофил посеял семена зла. Эй, доктор, почему бы вам не отстегнуть меня от этой штуковины, чтобы я мог поработать над вами? Я все сделаю аккуратно, вы не умрете, пока я примеряю ваше лицо. Будет возможность посмотреть на себя со стороны.

– Нет, Войтич, мы это отложим. Давайте лучше сосредоточимся на том, с чего все начиналось. Я хочу, чтобы вы как можно подробнее рассказали мне о времени, когда учились в школе.

Скала внимательно посмотрел на Виктора.

– Хорошо, доктор, я пока поиграю в вашу игру. Но скоро вы будете играть в мою.

– Школа… – напомнил Виктор.

– Вы правы, я из хорошей семьи. В моей семье все были примерными христианами, словацкими католиками. Система ценностей моего отца была непоколебима. Он никогда ни в чем не сомневался, ни по какому поводу. Мы жили в Трнаве. Вы бывали в Трнаве? В Словакии это центр католицизма. Трнаву даже называют «маленьким Римом». В своей набожности мои отец и мать доходили до одержимости. Мой отец, я бы сказал, был самым настоящим фанатиком. Он считал чехов безбожниками-гуситами, а словаков-протестантов – предателями крови и традиций. Излишне говорить, как я разочаровал своих родителей, – Скала злорадно улыбнулся. – Я старался быть хорошим мальчиком, вот честное слово. Но вы не можете изменить свою природу, как не можете изменить свой рост или цвет ваших глаз. Но в одном мой отец не ошибался. По его словам, у меня была черная душа, и он считал своим долгом попытаться изменить неизменное.

– Вы действительно были плохим? – спросил Виктор. – Плохим с самого начала?

– Хм, не знаю… Я пытался сделать так, чтобы отец гордился мной, но он, казалось, просто не замечал меня. А когда я стал совершать дурные поступки, о, я тут же привлек его внимание. Вы примете это к сведению, доктор Косарек? Разве это не классический случай? Собираетесь ли вы обсудить со своими коллегами, как бедный малыш Скала, томимый жаждой отцовской любви, преступил порог допустимого?

– И что же сделал ваш отец, чтобы изменить вас? – Виктор решил подождать пару минут, прежде чем ввести вторую дозу лекарств.

– Ничего нового в педагогике: он избил меня. Он считал, что хорошей поркой можно выколотить из меня дурь, как пыль из старого ковра. Но он просчитался. Раскаленный стальной стержень внутри меня в результате всех этих порок становился тверже, как металл под молотом кузнеца.

– А потом?

– А потом мой отец отказался от меня. Мне было десять, как я уже сказал, когда он отправил меня в школу-интернат на северо-западе Венгрии, школу под управлением иезуитов, славившуюся строгим режимом и телесными наказаниями провинившихся учеников. Мать ничего не имела против.

– Вас избивали?

– Да почти каждый день. Легкие подзатыльники не в счет. Забавно, но эта школа располагалась в точно таком же замке. Меня, десятилетнего, заперли в замке, как и сейчас. Знаете, там повсюду висели распятия. Я вырос в доме, где тоже повсюду висели распятия, но в школе они были другими. На них Иисус был совсем уж исхудавшим, его лицо искажали смертельные муки, а во взгляде читалось разочарование. Иногда я думал, что администрация школы закупила именно такие распятия как раз из-за выражения разочарования. Каждый день нам рассказывали, как Иисус страдал за нас, и что теперь мы должны страдать за него. Он умер за наши грехи, а мы, паршивцы, все еще продолжаем грешить.

Нашими учителями были монахи-иезуиты. Все наше образование опиралось на суеверия и крайнюю жестокость. Предполагалось, что иезуиты, избивавшие нас, были воплощением добра, что они были примером благочестия и совести. Но на самом деле они были бессердечными извращенцами. Среди них был единственный добрый монах, он проводил с нами уроки естествознания, брат Эрно. Он никогда не бил нас, и все вели себя тихо на его занятиях. Так мы выражали ему свою благодарность за то, что он давал нам передышку от истязаний других монахов.

Особенно мы боялись троих. Один из них – брат Ласло. Между собой мы называли его Стентор, был такой греческий глашатай, который мог перекричать целую толпу. За малейшее нарушение брат Ласло ставил ученика перед собой и ревел ему прямо в лицо. И без того запуганные мальчишки как огня боялись его голоса. Но и не только голоса – кулаки у брата Ласло были пудовые.

Двоих других звали брат Иштван и брат Ференц. Оба искали причины, чтобы побить нас, и, конечно же, находили. Они всегда носили с собой плети, такие длинные полоски из кожи, на концах которых были завязаны тугие узлы, они больно впивались в кожу с каждым ударом. Это было кошмаром.

Брат Ференц был самым страшным из них троих. Когда он выпивал, а такое случалось с ним нередко, он превращался в неконтролируемого садиста. С тех пор горьковато-сладкий абрикосовый запах палинки ассоциируется у меня с болью и страхом. Если дыхание брата Ференца пахло палинкой, то становилось понятно, что расправы не избежать.