Апокриф. Давид из Назарета

– Кто за то, чтобы впустить в крепость первосвященника? – задал вопрос Давид.

Большинство подняли руки.

Когда Каифа ступил на развалины храма, Варавва ждал его, сидя на ступеньках алтаря.

– Спасибо, что согласился принять меня, Варавва.

– Я лично был против, но у нас каждый имеет право голоса.

– Я принес… письмо от прокуратора.

– Я не умею читать, первосвященник, к тому же совершенно не доверяю Пилату, как, впрочем, и тебе. Ты напрасно теряешь время, я не попадусь на крючок твоего дружка.

– Он мне не друг.

– Ах вот как? А кто правит Иерусалимом рука об руку с ним вот уже десять лет? Кто бросает в тюрьмы зелотов, кто их пытает?

– Я преследую лишь тех зелотов, которые совершают разбойные нападения, – запротестовал Каифа. – Если стражники Храма не будут заставлять соблюдать порядок, этим займутся римляне.

– Они и так этим занимаются, – сказал старый разбойник, вставая.

Он направился к остаткам колоннады, сохранившимся после того, как сто лет тому назад было разрушено святилище. Под священными аркадами веял свежий ветерок, к тому же отсюда открывался великолепный вид на Мертвое море и Иудейскую пустыню.

Каифа пошел за ним.

– Тебе удалось сплотить все иудейские секты впервые в истории. Здесь самаритяне, зелоты, фарисеи и даже ессеи…

– Все, кроме саддукеев, – вскипел Варавва. – Они слишком заняты ведением переговоров с противником.

– Я не веду переговоры с противником, я сражаюсь с ним другим оружием!

Каифа облокотился на балюстраду возле зелота и тоже стал смотреть на Мертвое море, которое принадлежало всем иудейским сектам.

– Я знаю, насколько трудно объединить их, но тебе это удалось, – признал первосвященник. – И сделал ты это не ради власти, не ради славы, ты это сделал, чтобы не допустить осквернения Храма. Ты сделал это во имя Бога, который является и твоим, и моим. Разве это не важнее, чем твоя гордыня?

– Моя гордыня? – переспросил Варавва, возвращаясь к алтарю. – Плевал я на свою гордыню!

– Тогда сдайся и спаси своих собратьев.

– Нам удалось объединиться только потому, что я пообещал всем, что в Храме не будет идола. Но если я сдамся и допущу статую…

– Сколькими женщинами и детьми ты готов пожертвовать ради того, чтобы статуя не была установлена в Храме? Или ты думаешь, что наш Бог предпочтет это осквернению?

– Если он не хочет этого, – крикнул Варавва, – пускай тогда пошевелится, чтобы спасти свой народ! Пусть он нашлет бурю, которая уничтожит все их осадные башни и орудия! Это ведь не сложнее, чем заставить Красное море расступиться, а?

Каифа глубоко вздохнул, подошел ближе к Варавве с письмом в руке и спросил:

– Есть среди вас тот, кто умеет читать?

– Дай мне письмо, саддукей, – услышал он за собой чей-то голос.

Каифа повернулся и увидел юношу, подходящего к ним. Его лицо показалось ему знакомым… Глаза… голос… Первосвященник помрачнел. То, что сын Иешуа оказался одним из главарей этого восстания, усложняло его задачу.

– Так, значит, это правда, – сказал он, отдавая ему свиток.

Пока Давид разворачивал его, Каифа осмотрелся. Предводители кланов собрались возле храма. Он не увидел ни одного дружелюбного лица.

За ними стоял Лонгин.

Первосвященник нахмурился, заметив его. Каким образом здесь оказался этот римлянин?

Предложение Пилата было озвучено в храме Давидом:

Если вы не сдадитесь, мы уничтожим вас всех до одного, заберем статую императора, чтобы установить ее в святая святых. Если вы сдадитесь, статуя будет установлена во дворе язычников, чтобы ее присутствие не оскверняло святая святых, а просто напоминала о божественности Калигулы. Мое предложение остается в силе до наступления сумерек.

Понтий Пилат, прокуратор Иудеи





62





Рабы и наемники сотнями прибывали в лагерь, а за ними мулы тянули недостающие для установки пандусов материалы, заказанные Сильвием. Следом двигались повозки с провиантом и водой, поскольку теперь нужно было кормить в три раза больше людей, чем изначально.

Несомненно, какие-то три сотни повстанцев не смогут противостоять римскому войску.

Надев свои лучшие доспехи и алый плащ, Пилат направился к трибуне, возле которой его уже ждали старшие офицеры, легионеры и священники. Луций стоял по стойке смирно у подножия помоста, а Макрон со своими людьми не знал, какое место им занять.

Было так жарко, что стало трудно дышать. Напыщенный прокуратор горделиво улыбался. Именно отсюда начнется его овеянное славой возвращение в Рим, он был в этом уверен. Здесь состоится его триумф, который позволит ему вырваться из этой дыры, как он называл подвластную ему провинцию. Он не испытывал ненависти к иудеям и даже с некоторым уважением относился к Варавве, мечтающему о независимости. Но он должен был от него избавиться. Честь Рима была поставлена на карту.

Пилат поздоровался с четырьмя жрецами бога Марса, на которых были расшитые туники и шапочки. Потом он взошел на трибуну, чтобы обратиться с речью к солдатам, и посмотрел на них взглядом старого легата, знающего жизнь каждого из них. Как все политики, он умел притворяться. Он не был великим воином, но был великим трибуном и еще раз доказал это.

– Господа, прошло время, когда можно было выиграть сражение по всем правилам военного искусства и продемонстрировать превосходство Рима. Сегодня мы имеем дело с бандитами, которые действуют совершенно по-другому. В своей жизни я встречал немало пустых мечтателей, но этот Варавва верит в то, что говорит. Он завоевал сердца этих фанатиков, которые готовы умереть ради него. Нам остается лишь исполнить их желание.

Отовсюду раздались взрывы хохота. Макрон взглянул на офицеров. Пилат завоевывал их расположение.

– Теперь о том, как обстоят дела. Наши подкопщики вскоре закончат рыть траншеи, а Сильвий, наш талантливый зодчий, сказал мне, что пандусы будут готовы к назначенному часу. Мы обрушим на них огонь такой силы, какого еще не было в истории войн. Наша единственная цель – вернуть главный символ нашего могущества, статую нашего императора, и смыть позор унижения. – При этих словах Пилат посмотрел в глаза Макрону. – Для меня великая честь командовать элитным Третьим Галльским легионом. Я знаю, что Иудея не ваша провинция, но она является частью империи. Так вот, во имя императора, всех иудеев, которые не запятнали себя связью с бандитами, и, наконец, во имя самой великой империи в мире я требую от вас… победы!

Когда прокуратор закончил говорить, легионеры, возбужденные его речью, стали стучать эфесами мечей по своим щитам. Ритм ударов становился все более и более быстрым по мере того, как рос энтузиазм легионеров.

Пилат торжествовал.

Окрыленный своей резко возросшей популярностью, он с чувством превосходства посмотрел на Макрона. Префект преторианской гвардии ждал, что Пилат совершит неверный шаг, рассчитывая вернуть себе главенство, но прокуратор сделал все безукоризненно.

Грохот заполонил все пространство до крепостных стен, на которых стояли Давид, Лонгин, Варавва и Каифа, с ужасом наблюдая за распятием еще одного ребенка. Они также видели, что работы по подготовке к штурму продолжаются. Осадные башни были уже подведены к пандусам, а таран стоял за одной из башен, готовый пробивать ворота.

Эти громадные военные орудия произвели сильное впечатление на Давида. Ему казалось, что враг непобедим.

– Если они будут продолжать в том же темпе, завтра утром римские солдаты будут уже у стен крепости, – сказал Лонгин. – Когда они окажутся на расстоянии выстрела от нас, солнце будет светить нам в глаза.

Варавва поймал на себе взгляд первосвященника, который все еще надеялся образумить его, и выражение его лица говорило, что он умоляет зелота обдумать его предложение и положить конец этому безумию.

Давид сошел с крепостной стены. Повернувшись лицом к внутренней части цитадели, он увидел, что женщины и дети различных кланов собрались в разрушенном храме, чтобы молиться вместе с Эли, Мией и остальными ессеями. Пришедшие в ужас от глухого грохота приближающихся осадных орудий, матери прижали к себе своих детей, словно хотели вернуть их в свое чрево, которое защищало их от этого мира с его кошмарами.

Увидев сына Иешуа, юная ессейка подошла к нему и, печально глядя на него, спросила:

– Я могу поговорить с тобой откровенно, Давид?

– Разумеется, Мия.

– Эти женщины доверились Варавве, и сегодня они знают, чего стоит его слово. Он пообещал им, что римляне падут духом, что они ни за что не выдержат этой жары, взбунтуются, не желая сгореть на солнце. Он также говорил, что Дух Божий сожжет их башни и обратит против них же римские осадные орудия. И они в это поверили.

Давид, вздохнув, согласился с ней и посмотрел на Варавву, что-то обсуждающего со своими воинами.

– Я заметила, что тебя он уважает, – продолжала Мия. – Нужно, чтобы ты поговорил с ним и убедил его пожалеть детей. Такая жертва не имеет никакого смысла. Ни один ребенок не заслуживает того, чтобы его убили за гиблое дело его родителей.

Во взгляде прекрасной ессейки было все то, чего недоставало Давиду: невинность, наивность и слепая вера.

– Я попытаюсь, – ответил он. – Я ничего не обещаю, Мия из Вифании, но… я попытаюсь.

Большие глаза девушки наполнились слезами, у нее задрожал подбородок. Не в силах справиться со своими чувствами, она подошла к Давиду и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – пробормотала она, пятясь к храму.

Чуть позже Мия увидела, как Давид страстно и убежденно говорил с Вараввой, и по его жестикуляции было понятно, о чем. Зелот слушал его, ничего не отвечая. Через какое-то время он повернулся к женщинам и не смог выдержать их взглядов. На их лицах было написано, что они полностью ему доверяют. Это напомнило ему о его благочестивой лжи. Заметив сидевшего поодаль Каифу, он понял, что нужно делать.

– Эли! – крикнул Варавва, подходя к храму. – Можно с тобой поговорить?

Предводитель ессеев покинул свою паству и отошел с зелотом в сторону. Мия вопросительно посмотрела на Давида, а тот лишь незаметно кивнул ей, отчего на ее лице расцвела улыбка.

– Ты был прав, когда говорил о детях, – прошептал Варавва Эли. – Собери всех родителей, мне нужно с ними поговорить.

Для своей команды Лонгин отобрал лучших воинов из различных сект: самаритянина Досифея, сикария Рекаба, зелота Моше, фарисейку Саломею и Давида, которого центурион хотел держать в поле зрения.

– Я тоже хочу быть с вами, – заявил Эли.

– Было же сказано: лучшие воины, – пояснила Саломея.

– Ессеи тоже должны быть в их числе. А я как раз самый настырный из всех.

– Подтверждаю, – вырвалось у Досифея.

– И к тому же самый чистый, – уточнил Рекаб, вызвав всеобщее веселье.

– Ритуальное омовение служит для очищения души, а не тела! – парировал Эли. – Тебе следует это испробовать, сикарий, это пойдет тебе на пользу.