Апокриф. Давид из Назарета

– А назавтра они отправят на крест сотню наших собратьев в наказание за эту вылазку, – произнес Эли.

– Нужно будет решиться причинить вред нашим собратьям, – сказал Рекаб. – Ошпарить их кипятком, засыпать их стрелами, если придется. Поскольку только страх не позволяет им восстать против римлян. Нужно, чтобы страх покинул их, и тогда они станут нашими союзниками.

– В распоряжении римлян десять тысяч рабов. Ты хочешь их всех убить?

– Почему бы нет? Если это поможет спасти наши семьи.

– Иными словами, убить десять тысяч иудеев, чтобы спасти три сотни? Да простит меня Господь!

– А простим ли мы его? – отозвался Варавва. – Чего ждет наш Бог? Почему не вмешивается? Или он оглох и ослеп? Не позднее чем через два дня восстание будет подавлено! Кто тогда будет защищать его дом? Римляне?

Варавва в своей обличительной речи был столь убедителен, что никто не осмелился перечить ему, лишь Давид почувствовал, что должен это сделать, и заговорил:

– Мы не должны рассчитывать на Бога, Варавва, только на самих себя. Моисей не ждал помощи Всевышнего, чтобы привести свой народ в Землю обетованную. Он действовал сам, движимый нерушимой верой, и именно эта вера в Бога заставила расступиться Красное море! Именно она. А у нас есть такая вера?

Выступление Давида заставило замолчать всех собравшихся. Сын Иешуа вопросительно смотрел на предводителей кланов. Каждый по очереди кивнул, в том числе и Варавва, впечатленный зрелостью суждений молодого человека.

– Давид из Назарета произнес золотые слова, как часто делал его отец, Иешуа, которого кое-кто из вас знал. Раз он решил пожертвовать ради нас своей жизнью, значит, он уверен в справедливости нашего дела. Не важно, что он еще так юн. Давид из Назарета грозный боец, которого воспитал зелот Шимон, и в нем живет дух того, кого некоторые из нас считают Мессией. Какими бы ни были наши верования, нам понадобится этот дух в ближайшие дни. А пока за работу, братья! И пускай наша вера укрепит вас всех.

По залу пролетел одобрительный гул, и предводители кланов разошлись. Варавва остановил Досифея и спросил у него:

– Ты можешь найти приличную комнату для наших гостей?

Самаритянин утвердительно кивнул. Он по-дружески похлопал по плечу Варавву и ушел вместе с Давидом и остальными. Прежде чем выйти, юноша оглянулся на Лонгина и по его взгляду понял, что заставило его остаться.

Варавва видел, что центурион даже не шелохнулся.

– Если мужчина хочет остаться для разговора с другим мужчиной, значит, он будет откровенен. Давай, римлянин. Я тебя слушаю.

– В день штурма мои планы тебе не пригодятся, потому что перед тобой будет не воин, а демон.

– Когда в моей руке оружие, я и сам демон, римлянин.

– Я знаю, – ответил трибун, рассматривая человека, погубившего его близких. – Но я служил под командованием прокуратора и знаю, как он будет действовать. Он получает удовольствие не от победы, а когда унижает других. Когда они страдают. Здесь с тобой не только воины, но и женщины и дети. И ему об этом известно.

– Наши женщины и дети – тоже воины, – сказал Варавва. – И более грозные, чем некоторые мужчины. Они будут сражаться плечом к плечу с нами, потому что Храм Всемогущего такой же их, как и наш.

Лонгин молча кивнул в знак согласия, потом повернулся, собираясь уйти, но мозолистая рука легла на его плечо.

– Откуда ты знаешь? – спросил Варавва.

– Что?

– Что я – демон, когда в моей руке оружие?

Лонгин смотрел на него, ничего не отвечая. Перед ним стоял насильник его матери, убийца его отца. Может, это было еще одно испытание, которое Бог ему послал, чтобы проверить крепость его веры?

– Мой отец был врачом-хирургом римского гарнизона в Сепфорисе, – сказал центурион. – И мы с матерью жили там вместе с ним. Мне было шесть лет, когда я впервые увидел тебя в деле…

В глазах Лонгина заблестели слезы, зелот видел, что он все еще жаждет мести, хотя и подавляет это желание.

– Значит, ради этой встречи Бог уберег меня от распятия и гибели на галере! – произнес он. – За эти преступления я наверняка попаду в ад, римлянин. Впрочем, я уже там, когда гляжу в твои глаза. Что ж, открой мне туда дверь!

Он вытащил свой меч и протянул его Лонгину. Центурион с ужасом смотрел на лезвие, словно увидел на нем кровь своего отца. Возможность отмщения была на расстоянии вытянутой руки шестилетнего ребенка. Он мог совершить это. В один миг поквитаться.

Лонгин отвернулся и, сделав несколько шагов к выходу, остановился.

– Твоя смерть не вернет мне моих родителей, Варавва. Я и сам грешник, а прощение Божье нельзя добыть местью.

– Если ты пришел сюда не для того, чтобы мстить, то для чего же тогда?

– Защищать сына Иешуа на всем выбранном им жизненном пути.

Варавва вложил меч в ножны и, повернув руку центуриона, посмотрел на запястье, на котором было вытатуировано ’IXΘΥΣ.

– Что тебя подвигло на обращение, римлянин?

Лонгин, собираясь ответить на этот вопрос, почувствовал, как комок подступает к горлу.

– Взгляд Учителя у подножия креста. Мне было поручено казнить его, но… в его глазах было то, что заполняло пустоту в моей душе…

– В моих глазах ты бы этого не увидел, если бы меня распял на кресте.

– Пожалуй, что так.


Они оба усмехнулись, и центурион направился к выходу. Голос Вараввы остановил его у порога.

– Возможно, Давид и есть тот Мессия, которого мы все ждем. Если это так, им нас не победить.

Лонгин повернулся и встретил взгляд человека, сделавшего его сиротой. Он вышел, больше не проронив ни слова.





60




Каифа и его сопровождающие поили коней в канаве с грязной водой, когда на них наткнулись римские дозорные. Первосвященник не знал, радоваться ему или беспокоиться в связи с этой встречей.

– Ты так далеко заехал, первосвященник, – заметил старший дозорный.

– С кем имею честь говорить? – спросил Каифа.

– Кассий Максим, дозорный Третьего Галльского легиона. Зачем ты сюда приехал?

– У меня встреча с Понтием Пилатом.

– Встреча? Здесь ведутся военные действия. Он в курсе твоего приезда?

– Нет. У меня не было времени… уведомить его об этом.

– Хм, хм… – произнес Кассий, с подозрением глядя на него. – Значит, у тебя встреча с человеком, который тебя не ждет.

Каифа начал выходить из себя.

– Я должен с ним переговорить! И дело весьма срочное, так что не задерживай меня.

– Ты должен был предупредить нас об этом, – упрекнул его дозорный, внимательно рассматривая оружие двух охранников Храма, стоявших слева и справа от первосвященника. – Мы бы прислали тебе сопровождение, достойное твоего сана. Сейчас на этой дороге не так безопасно, как раньше.

Кассий повернулся к крестьянину, ехавшему за дозорными на ослике:

– Ты уверен, что это именно они? – спросил он его.

– Конечно. Я видел, как они ходили вокруг продовольственного склада.

– Что?! – воскликнул пораженный Каифа. – Мы просто искали дорогу!

– Дайте этому крестьянину монету, – приказал Кассий своим людям. – А этих арестуйте.

Охранники Храма хотели было вытащить мечи из ножен, но их тут же пронзили стрелы, выпущенные из гастрафетов.

– По местам! – крикнул главный палач.

Шесть человек потребовалось, чтобы поднять в вертикальное положение крест с распятым на нем. Они тянули за канаты, привязанные к перекладине. Нижнюю часть креста поднесли к краю ямы, и крест стал вертикально, упершись концом в дно. Вместе с крестом было поднято обнаженное тело маленького мальчика, раздираемое в момент подъема.

Свидетелем этого гнусного действа стал Каифа, когда он въезжал в римский лагерь, теперь уже с сопровождающими, подобающими его сану. Пилат заметил его издалека, но он был слишком занят, ожидая реакции осажденных, чтобы обращать внимание на своего пленника. Всполошенные криками распятого ребенка, осажденные стали подниматься на крепостные стены, и теперь маленькие фигурки заполнили их. Ультиматум прокуратора, написанный на латинском, греческом и арамейском, попав за крепостную стену, нанес больший удар, чем любой метательный снаряд.

Пилат откинул полог своей палатки и увидел Каифу, чьи руки были привязаны за спиной к перекладине столба.

– Я сожалею, что мои солдаты повели себя с тобой таким образом, первосвященник. С человеком твоего звания нельзя так поступать!

– Так отвяжи меня, в конце концов! – завопил Каифа, пытаясь высвободить руки.

– Но, судя по тому, что мне рассказали, тебя подозревают в шпионаже, – произнес прокуратор, наливая себе вина в чашу.

– В шпионаже? – Первосвященник захохотал. – И что же я выведывал?

– Наши позиции. Я тебе напомню, что ты такой же иудей, как и наши враги. Но успокойся, как только я узнаю, зачем ты сюда прибыл, я сразу же отвяжу тебя, даю слово.

– Твое слово? Ха! Можно подумать, что слово человека, который отправляет на крест детей, что-нибудь значит.

– Поостерегись, первосвященник, ты должен пробудить во мне желание освободить тебя…

Каифа закрыл глаза и набрал полные легкие воздуха, чтобы успокоиться. Прокуратор обошел своего пленника, словно хищник, играющий с добычей:

– Если смерть одного ребенка может спасти жизнь трехсот иудеев и сотен римлян, – продолжил он, – значит, оно того стоит. Итак, я последний раз тебя спрашиваю: зачем ты сюда приехал?