Акулы из стали. Ноябрь

– Не больше трех книг в одни руки. Там стоят классики, а современное у меня за спиной и налево, нужна будет помощь – обращайтесь.

Ну наконец-то. Толик так давно не выбирал книг, что даже немного разволновался. Прошел к стеллажам с классиками, погладил корешки и по очереди взял в руки несколько книг. Ну и как тут можно выбрать только три, если они тут все стоят рядком и смотрят на тебя сурово? Ну не последний же раз я здесь, оправдался Толик перед классиками, взял томик с рассказами Чехова, потому что его все время же читаешь как в первый раз, и, кивнув на прощание остальным корешкам, перешел в раздел с современной литературой.

Стеллаж современной литературы стоял у окна и пестрел незнакомыми аляповатыми названиями, кричащими фамилиями авторов и кислотными цветами обложек. С большинства обложек смотрели герои американских боевиков, одетые кто во что – от лат до формы десантника, и полуголые красавицы. Ну как красавицы – по задумке они точно должны были быть красавицами. Даже как-то неудобно, засомневался Толик, это же надо в руки взять и той строгой тетеньке отнести, чтоб она в карточку записала, и вот что оно обо мне подумает? А, блин, не обязательно, есть же Стивен Кинг еще, наверняка же что-то новенькое уже вышло.

В окно с улицы скреблась метель, а внутри было так тепло и так хорошо пахло книжной пылью, что Толик решил побродить еще и посмотреть, что тут у них есть вообще из литературы. Например, есть ли технический отдел? Он ему был без надобности, но вот просто интересно – есть или нет?

Есть – прямо за спиной у библиотекаря и даже подшивки каких-то журналов, чего Толик совсем не ожидал увидеть. Листая одну из них, Толик ненароком бросил взгляд на стол, через плечо библиотекаря и вернулся к журналам, но тут же тряхнул головой и посмотрел обратно – на столе стояла фотография Кати.

На берегу какого-то, но явно не этого, моря Катя стояла в пене убегающей волны, смеялась и придерживала руками подол белого платья, который развевался ветром, и Толик обратил бы внимание на то, как красиво она смеется и какие у нее красивые коленки и грудь, да мало ли на что еще он обратил бы внимание, если бы не черная полоска наискосок по фото, наклеенная на правый нижний уголок рамки.

В горле пересохло и Толик прокашлялся, чтобы спросить:

– Простите?

– Да? – обернулась к нему библиотекарь.

– А вот фотография у вас на столе, извините…

– Это Катя, библиотекарь наш, – женщина вздохнула, – я тут временно сижу, пока нового не найдут…

– А… с ней что?

– Похоронили вчера. Так нелепо, попала под машину, шла кого-то встречать вечером, меня попросила подменить ее и… Боже, как это нелепо все. Вы ее знали?

– Нет, в общем… ну как сказать, встречались однажды и… собирались познакомиться, но все никак не выходило, то служба, то… все остальное…

– Она одинока была последнее время, все ждала чего-то, искала. Грустила. Боже, как это нелепо все.

Женщина достала платок и промокнула глаза.

– Погодите, молодой человек, куда вы? А книги?

Толик вышел на крыльцо библиотеки, шагнул на тропинку и остановился. Куда было идти и что делать вот прямо сейчас, он решить не мог, а отсюда так красиво было смотреть, как рушатся все его планы, как завораживающе горят надежды и как проваливаются куда-то в тартарары мечты. Вот они с Катей занимаются сексом в отчищенной ванной – прочь; вот она встречает его со службы в халатике и смеется, когда он щекочет ее холодными руками, – красивый синий огонь; вот они отдыхают вместе на теплом Черном море и едут на катере в Голландию, погулять, там же так красиво гулять, – едут, едут, да уже никогда и не приедут. А еще был детский смех, ворчание мамы, запах домашних котлет, затекшее плечо, на котором Катя лежала и они вместе смотрели фильм по видику, поиски дежурного по кораблю и он: нет, ребята, у меня сегодня планы, простите, но теперь не как всегда, – да чего там только не было, как оказалось теперь, в этой голове.

Библиотекарь, уходя с работы, о чем-то его спросила, он что-то ей ответил или нет, но она лишь постояла возле него миг, пожала плечами и ушла. Проходил мимо какой-то знакомый, и Толик даже кивнул ему в ответ, и жизнь вокруг текла и медленно замирала, укладываясь на ночь, а Толик все стоял и не мог решиться сделать хоть один шаг потому, что шагать ему было некуда.

Ужасно замерзли руки. Когда их начало щипать невыносимо, Толик пошел в сторону дома. Но домой он идти не хотел – вдруг почувствовал, что ему становится тесно даже здесь, на улице среди домов, а в квартиру свою он сейчас просто не втиснется.

Проходя мимо своего дома, он отметил, что забыл выключить на кухне свет и его окно едва не единственное, которое горит во всем доме, и значит, уже довольно поздно и свет бы надо зайти выключить, потому что мотает счетчик, а всех же призывают сейчас к экономии, потому что времена тяжелые и электричество, как и тепло, доставлять сюда стране очень дорого, а дешево сюда доставлять ей только людей, хотя зачем она их сюда доставляет, раз все остальное так дорого и так подчеркнуто ненужно, – непонятно.

Тропу в сопках замести не успело. Метель, едва разыгравшись, устала, хоть и не сдалась совсем, и опять припала к земле. Мороз сверкал на небе звездами, и вообще было красиво, если бы было кому сейчас смотреть вокруг и вверх, в бездонное черное небо. Толик шел в сторону дивизии, пирсов и лодок и не знал зачем, но он чувствовал, что ему нужно куда-то идти и что-то делать, а куда тут еще можно было пойти?

Он не сразу заметил, что сбился с тропы и на какой из лысых почти верхушек сопок свернул не туда. Он просто продолжал идти, выбирая места, где снег был не очень глубоким и все равно проваливался в него, выбирался и брел дальше.

Когда совсем устал и выбился из сил, то нашел местечко поуютнее, под нависающим камнем, уселся и закурил. Пополам с дымом от Толика валил пар и стелился по куску скалы вверх, но там быстро замерзал и конденсировался. Сначала Толик озяб, потом его даже начало колотить от холода, но недолго, – стало тепло, сонно и захотелось расслабиться.



Далеко на горизонте там, где, как думал Толик, было море, началось северное сияние зелеными сполохами по небу. Сначала скромно и несмело, будто кто сыпал по небесному столу зеленоватую муку, а потом разыгралось и засияло всеми красками, переливаясь и катаясь, как радостный ребенок на ледяной горке. И стало светло и красиво, как в сказке. И хоть жизнь наша и не сказка, думал Толик, но красиво бывает, да и вообще, пока ты жив и достаточно здоров, то жить в общем-то и неплохо, если постараться и не думать о том, за что мне все это и как могло бы лучше, если бы тогда я то, а не это. И смысл в любой жизни есть, даже если он и заключается просто в поисках смысла.

Глаза слипались, и метель, до того сторонившаяся Толика, начала потихоньку лизать его ботинки и брюки снежинками, будто пес, сначала боявшийся незнакомого человека, а потом увидевший, что человек хороший и с ним можно даже поиграть, если показать, какой ты дружелюбный.

На черных брючинах сначала видны были отдельные снежинки, крупные и красивые, потом их становилось все больше и больше, они сцеплялись лучиками и плотно укутывали Толика, словно зима, безраздельная хозяйка этих мест, хотела спрятать его от всех и насладиться его обществом в одиночку. Хотя бы до весны.





* * *


Однажды Толик вышел из родного прочного корпуса своей подводной лодки прямо в середину ноября.

И если бы метель не лизнула ему ласково руку, то, возможно, и не заметил бы этого, а так – метель шершавым языком из снежинок так обрадовалась его появлению, что решила лизнуть ему руку лично. Толик, конечно, обрадовался тоже, что хоть кто-то ему рад настолько, что готов лизать руки, но подумал, что перчатки сейчас не помешали бы совсем.

Его совсем не удивило то, что в его сумке оказались перчатки: спроси его, и он бы не смог ответить с полной долей уверенности, достает ли он их оттуда на время так называемого лета или нет. Ведь зима здесь почти все время полноправная хозяйка этих краев. Именно она, а не быстрая весна, хлипкая осень или истыканное комарами и мошкой лето.

– Удивительно! – вслух удивился Толик. – Кажется, что вчера еще август был, а теперь ты посмотри: зимушка-зима!

– Не это удивительно, – не согласился трюмный Андрей, – а то, что это еще для кого-то остается удивительно!

– А что еще более удивительно, коллеги, – поддержал Антон, – это то, сколько раз можно использовать слово «удивительно», когда говоришь про что-то совсем не удивительное, как, например, наша зима.


– И это тоже удивительно, да, соглашусь. – Андрей закурил.

– И то еще удивительно, что ты со мной соглашаешься, несмотря на свой скверный характер!

– Я? Я так, чтоб ты расслабился и потом ух тебя под дых!

– Вы, трюмные, коварны, как сарацины!

– Сарацины – дети, по сравнению!



Они о чем-то говорили и дальше, но Толик их уже не слышал – он шел сзади и смотрел на высокого, статного Антона, больше похожего на гренадера, чем на доктора, и на Андрея, залихватски сдвинувшего шапку на затылок, широкоплечого и всегда улыбчивого соседа по каюте и думал, что как все-таки быстро летит время. Казалось бы – только вчера они собирались на шашлыки в сопки, но у них не вышло, потому что надо было срочно в море, спасать чьи-то горящие планы боевой подготовки, а потом никак было не собраться, то вахты, то задачи, то испорченная погода, и лето, вроде бы и не занятое ничем особенным, пролетело с таким оглушительным свистом, что эхо его, вон, до сих пор аукается.

И быстро это или нет, если думать не о временах года, а о своей собственной жизни, Толик решить не мог: с одной стороны – быстро, но с другой – не скучно и некогда даже подумать, а чем бы заняться в свободное время, а это наверняка лучше, чем тухнуть от безделья и серой рутины, на что многие одноклассники жаловались, когда Толик приезжал в отпуск. И все они боролись за выживание в том, что творилось в стране, и большинство из них справлялось плохо, но Толику хотя бы некогда было скучать. А жизнь, ну что жизнь – она все равно пройдет, и все равно в конце будет ее мало, и обязательно не будет чего-то хватать, и будут сожаления о том, что все могло бы быть иначе, но штука-то в том, что иначе быть не могло, а могло быть намного хуже, но кого это заботит, когда все время хочется, чтоб было лучше?

Под ногами звонко скрипел замерзший пирс, потом хрустел снег и мороз бодрил, хотя от залива полз клубами туман и могло показаться, что не так уж и холодно, если смотреть только на море, которое здесь никогда не замерзает потому, что где-то рядом бежит Гольфстрим и он теплый, и зима давно с ним смирилась и не пытается уже сковать льдом заливы, проливы и бухты, довольствуясь речушками и озерами.

А все-таки холодно. Толик натянул поглубже шапку и вспомнил, что одним из ценных советов, которые ему дал механик, когда он был здесь на практике курсантом, был совет брать шапку на пару размеров больше, а не выебываться этими модными в Севастополе «пирожками», потому что здесь Север и северные люди – это не те, кто не мерзнет, а те, кто тепло одевается. А мерзнут здесь все без исключения и даже наверняка северные медведи тоже. Потому что холодно же.

Поднявшись на первую сопку, Толик оглянулся на базу: лодки стояли красивые и строгие, покрытые белым снегом, будто специально замаскированные, а их борт скоро станет черным, им же в море идти, и они его чисто вымоют от снега, и сразу будет видно, кто тут морячит, а кто просто сторожит. И Толик подумал, что хорошо, что он попал в ходовой экипаж, хотя сидеть все время на берегу спокойнее, но еще более бессмысленнее, чем вообще находиться здесь, когда вообще не понятно, нужен ты здесь кому-то или нет, ведь кроме горстей пафосных слов на торжественных мероприятиях, редких и мало кому нужных, ничего на них сверху и не сыпется. Да им и не надо, в общем, – они же просто служат, и все.

И скоро все должно измениться, Толик знал это точно. И потому что вообще все всегда меняется, и потому что перемены эти он чувствовал, как и все вокруг, и не знал, к лучшему они будут или к худшему, но был готов и мало чего боялся вообще, а уж перемен и подавно. Рано или поздно все равно все будет хорошо. Пусть и не настолько, как хотелось бы, но ровно настолько, как достаточно.

Когда скрылась база, а поселок еще не показался, вокруг их троих засверкала снежная целина – бесконечная и всегда безразличная к тому, что происходит вокруг и над ней: она здесь была всегда и останется даже после того, как люди уйдут, забросив свои дома, базы и лодки, и так же равнодушно и спокойно будет она смотреть только на то, что важно для нее одной, – на небо. А люди найдут себе другое место и другое занятие и будут преодолевать, несмотря ни на что, и доказывать себе, что именно они и есть то, для чего все это вокруг затевалось и все это служит им, а не наоборот. Хорошо, что с ними никто активно и не спорит, а то как бы они иначе чувствовали свою исключительность?



– …идешь с нами, говорю, алле, ты где? – дергал Толика за рукав Андрей.

Они уже вышли из сопок и стояли у края поселка.

– А куда вы собрались?

– Будто тут такой выбор огромный, что и не угадать! Собрались мы в кабак: выпить огненной воды и безумно танцевать, привлекая к себе бледнолицых скво!

– Не, ребята, слушайте, я сегодня не могу, у меня дела.

– Что у тебя? Дела-а-а? Ну надо же, как стыдно стало нам, бездельникам, да, Антон?

– Не то слово! А что за дела у вас, загадочный мусчинка?

– Мне надо в библиотеку, ребята, прямо срочно и сейчас! Давайте ведите себя хорошо и до завтра!

– Вот унизил так унизил! Не ожидали мы от тебя такого! Только не в этот прекрасный день!

– Ладно, все, давайте, хорош ржать, я побегу, а то опоздаю!



Они пожали друг другу руку и Толик побежал в библиотеку, думая о том, что как же хорошо, что у него есть друзья и жизнь его, в принципе, не так уж и бессмысленна, раз есть кому над ним посмеяться, а ему есть кому рассказать, что у него за дела.



* * *





notes


Примечания




1




БИП – боевой информационный пост.