Акулы из стали. Ноябрь

– Нет, мы не можем, мы опаздываем. Что ты придумываешь, Толик?

– Да остановка же – вот она, тут пять минут на все пойдет времени, ну десять.

– А сеанс уже начинается. Извините, бабушка, вы не могли бы кого-то другого попросить?

– Да, детки, могла бы.

И ответила бабушка таким обыденным тоном: ни обиды в нем не было, ни презрения, и именно этот спокойный тон, а еще новое белье, которое Лена обещала показать позже, подтолкнули Толика от бабушки в сторону кино.

Потом, пока они что-то толкались в фойе, пробирались на свои места в уже полутемном зале, Толик сомневался, что поступил правильно. А когда Лена прижалась к нему коленкой и взяла за руку, ему стало стыдно. И отчего бы – никто же не видел и не узнает, да и плохого он ничего не сделал, а просто не сделал хорошего, а считается ли это одним и тем же? Но когда стыдно, дело ведь всегда не в том, знает ли кто-то, а в том, что об этом знаешь ты.

Толик забрал свою руку (как потом оказалось, бесцеремонно и грубо) у Лены и пробормотав что-то типа «я сейчас вернусь», спотыкаясь о коленки сидящих, поминутно извиняясь, выскочил из зала, выбежал из кинотеатра и побежал к бабушке. Но бабушки на месте не было, Толик растерялся, хотя было бы наивно предполагать, что во всем городе Севастополе один хороший человек и этот человек – он. Пробежался до остановки, заглянул за ларьки, но бабушки нигде не было. Логично было предположить, что кто-то ей уже помог или, отчаявшись натыкаться на толиков, она как-то доползла сама и уехала, но в эту логику никак было не уложить желания исправить свой досадный промах.

Толик покурил и чего-то подождал, послонялся немного у ступеней. Он понимал, что ждать нечего, идти в кино ему уже не хотелось, но пришлось, потому что иначе обиделась бы Лена.

– Ты где был? – зашептала ему она, едва он уселся.

– В туалет ходил, – соврал Толик и не понял, зачем соврал, и Лена поняла тоже, что он врет, и обиделась.

О чем там был фильм, Толик не вспомнил бы ни за что, хотя он его смотрел и делал это усердно – надо было не замечать, как на него периодически поглядывает Лена. И коленка ее, и ее рука в его руке казались ему неуместными, и новое ее белье, которое Лена надела бы лишь для того, чтоб он его немедленно снял, уже не волновало почти совсем. И конечно, Лена это чувствовала тоже. Как ни старался он поглаживать ее руку, но оба знали, что делает он это не оттого, что ему хочется и доставляет удовольствие, а оттого, что думает, что этого хочется ей. А не хотелось обоим, но никому в голову не пришла мысль об этом просто сказать; обидевшись друг на друга, оба боялись незаслуженно обидеть другого.

После сеанса Толик провожал Лену домой, и они говорили, но лучше бы молчали, настолько пусты, до звонкости, их разговоры.

– Ну, как тебе фильм?

– Хороший. А тебе?

– Да, неплохой.

– Актеры хорошие.

– Да. Старались. Вот этого только момента я не поняла…

А что ответить, если ты этого момента и не запомнил?

– Зайдешь?



А как не зайти, если уже заранее договорились и ждали того, что будет после кино. Хотя на хрен бы сдалось это кино – чего сразу было не заняться сексом?



– Да, только ненадолго, а то мне к вечерней поверке надо бы успеть.

Можно было еще сказать, что плохо себя чувствую, но это прозвучало бы еще нелепее.

– Чаю?

– Да.

– Может, поужинаешь?

– Нет, спасибо, я сыт.

И никому дальше не хватило смелости прекратить все – не совсем, но вот на сегодня и было потом это белье, безусловно красивое на безусловно красивой Лене, и оба они возбудились физически, в чем мало чего чудесного в возрасте немногим за двадцать. Но вот морально остались сухими оба и оба это чувствовали, хотя старательно делали вид, что все так хорошо, что лучше и не бывало.

– Проводить тебя? – спросила Лена, одеваясь.

– Мне же потом придется провожать тебя обратно, и я опоздаю. Давай в следующий раз.

– Давай, – с готовностью согласилась Лена, и формула эта «давай в следующий раз» возникла у них тогда впервые, возвращаясь впоследствии не раз и не два и удлиняя постепенно паузы между теми моментами, которые они полагали за любовь. Сначала полагали, после делали вид, что полагают, а потом просто привыкли.

– Товарищ курсант! – остановил Толика патруль на Графской пристани. – Вы почему честь не отдаете патрулю?

– Задумался, товарищ капитан третьего ранга! – Кап-три был знакомый, с соседней кафедры, и патрульные из своих же, училищных, второкурсников.

– О чем? Как сессию удачно сдать?

– Никак нет.

– Ну так о чем тогда? Развлеките старшего по званию, раз уж не удосужились его поприветствовать.


И Толик взял и зачем-то все выложил начальнику патруля. Потому что в роте сейчас никого не было, возвращаться туда так рано не было нужды, но ехать к маме не хотелось, оставаться у Лены не хотелось тем более, а поговорить с кем-то надо было.

– Пошли-ка перекурим за кустами. Бойцы, тут дежурьте.

– Дурак ты, – выдохнул первую затяжку офицер. – Но поступил правильно, – выдохнул вторую.

– А почему тогда дурак?

– Потому что тяжело тебе дальше будет жить с такой чувствительностью.

– А почему правильно поступил?

– Да потому что я такой же, потому и правильно. Но это, понимаешь, мое субъективное мнение и в жизни оно тебе ничем не поможет.

– А вам?

– Что мне?

– Помогло?

– Нет. Но привык уже. И ты привыкнешь. Если, конечно, раньше не сопьешься.

– Да я не особо…

– Ага. Остальные-то все – особо, ты думаешь, да? Тебе вот, видишь, эгоизм не понравился, а кому-то не нравится марксизм или, например, капитализм, а деваться-то куда от реальности? Или привыкать надо, или чем-то компенсировать. Но я мало знаю таких, кто просто привык.

– А вы?

– Мне повезло. Удалось привыкнуть. Давай ладно, топай, не зевай только – там дальше комендантская машина стоит и они с тобой, сам понимаешь, рассусоливать про любовь не будут.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Разрешите идти?

– Разрешаю. Бойцов ко мне пришли – пойдем по темным местам пройдемся.

И все может стать не так в один момент и по причине, описать которую почти невозможно. Толик понял это, когда стоял на корме катера: так же ласково шлепали внизу волны и так же стояночные огни кораблей плыли по воде, и пахло тем же морем, и так же ласково трепал ветер, а все стало не то и не так. И хотелось напиться, – в те годы казалось, что любая мало-мальская неприятность ведет если и не к краху всех надежд и мечтаний, то к началу их заката точно.

Но это и хорошо, рассуждал Толик, идя по тропе со службы, когда маленькие неприятности кажутся большими проблемами – тогда больших проблем не замечаешь совсем, они просто не попадают в поле твоего зрения. Или если и попадают, ты не можешь охватить их своим детским мозгом и понять, что смотри, дурачок, вот это важно, а вот это, по поводу чего ты собираешься страдать, пройдет быстрее, чем фаза луны обернется по полному циклу. А вот в шестьдесят, если я доживу, о том, что у меня сейчас, я буду рассуждать так же, или сейчас я уже достаточно взрослый, чтоб понимать, по какому поводу мне нужно страдать, а по какому просто чихать и отворачиваться. И Толик решил запомнить этот момент, а то и записать его в какую-нибудь записную книжку, чтоб потом и ответить на этот вопрос.

Мороз стал еще крепче и, будто мало того мороза, начинало вьюжить – пока еще несмело и аккуратно, вдоль земли над сугробами, но везде, куда хватало глаз, снежная целина двигалась будто живая и вращалась вихрями. К ночи, пожалуй, совсем разыграется.

На площадке у квартиры валялись обрезки проводов и какой-то еще мусор, Толик обрадовался, и не зря – свет дома был, значит, соседка не подвела. А жизнь-то налаживается, легко уговорил себя Толик: дома со светом было приятно и даже начинало казаться, что уютно, хотя это был, пожалуй, первый раз за все время, когда Толик задумался о том, что в квартире может быть уютно, и не обязательно считать домом подводную лодку, и домой можно приходить не только для того, чтоб переодеться и переночевать, а еще и для того, чтобы в нем жить.

Он походил по квартире и представил, что в ней живет Катя (интересно, есть ли у нее дети), и как она ходит из комнаты в кухню и обратно, и как встречает его со службы, а дома вкусно пахнет едой и женщиной. И еще представил, где и как они будут заниматься сексом, и поискал регенеративный патрон, чтоб почистить ванну, потому что в ванной же тоже будут. Патрона не нашел, хотя помнил, что он у него оставался с прошлого раза. Но это ничего страшного – возьмет завтра у начхима. Мысли эти Толика грели, и хотя он не понимал еще, нашел ли свой смысл в жизни, но точно чувствовал, что жизнь его теперь станет как минимум выносимой. А что такое счастье, он не знал и никогда об этом не думал. Но когда жизнь хотя бы выносима, то почему бы и не считать это счастьем? Конечно, всегда можно желать чего-то большего, и мало того, что желать, этого нужно хотеть. Но если ты не мечешься, как язык колокола, и не бьешься о стенки, то и жаловаться не на что, потому что от чего стало Толику так плохо и в какой момент так сильно ухудшилось, Толик не знал, но понимал теперь, что хуже может стать в любой момент, и причин для этого искать не нужно – они найдут тебя сами.

Толик взял под мышку банку с лещами, в руку три шоколадки и вспомнил, что забыл попросить икры у интенданта. Ну да ладно – решил, что занесет позже.

– О, привет, сосед! – Соседка будто бы даже обрадовалась его приходу. – На ужин к нам? Понравилось вчера? Ой, да ладно, не велика и забота была, пожалуйста, в общем! Нам это? О, дети, вам добрый дядя шоколада принес! А это что? Лещи? Алкашу моему к пиву? Да мы сухари эти не очень. Вкусные, говоришь, и жирненькие? Ну ладно, попробую и я. Так что ты, зайдешь? А чего ты? Раз сам сказал, что вкусно. Не потому, что стесняешься, я надеюсь, а то знаю я вас, морских офицеров. Ну смотри сам, мое дело предложить! Так что там про подругу мою – подумал ты? Ну, мало ли, что ты вчера ответил, я-то своему тоже, знаешь, не сразу «да» сказала. Нет, ну я-то сразу, но в теории могла же и не сразу. Так что тут дело такое, второпях решение важное не принимают. Ты сомневаешься, что она тебе понравится, вот что я думаю. Но этот вопрос я уже решила – у младшего день рождения послезавтра, так ты приходи, по-соседски. И она придет, я ее уже пригласила и ей ничего про тебя не рассказывала, я же не дура, спугну еще. Да при чем тут она – тебя… Так что приходи: посидим, туда-сюда, шампанского, потанчим, домой ее проводить вызовешься, я остальных заранее предупрежу, чтоб не вызывались. А там, глядишь, «ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала» и все прочее. Детишек с ней настругаете. У нее папа, кстати, в штабе флота уже и шишка там какая-то. Тоже, знаешь, по службе пригодится. Ну или просто приходи, познакомимся поближе, а то что мы, живем, а как незнакомцы, считай. Приходи, скажи, если не надо, я не буду затевать все это со сводничеством, а там посмотришь сам и, если что, я затею. Обещаешь? Смотри, а то затоплю твою квартиру, я женщина горячая, обид не спускаю! Да пожалуйста и тебе еще раз – обращайся!

Нет, она определенно милая, но решительно непонятно, как можно все время говорить и, главное, как можно все время это слушать. Хотя тут тоже не следует спешить с выводами, рассуждал Толик, может она и правда рада, что мы с ней познакомились, и просто показывает это.

Выйдя на улицу, Толик пожалел, что забыл перчатки – мороз пощипывал запястья, а ветер поднимался уже от земли и из поземки превращался в метель. Ну ничего, до Кати и до библиотеки недалеко (а, впрочем, здесь все недалеко) – добегу и так, а возвращаться плохая же примета, если опять не получится, то сам же буду и виноват. Будто, когда что-то не получается, важнее не то, что не получилось, а то, кто в этом виноват.

Кати дома опять не было: за дверью тишина, звонок не работает, на стук отвечает только эхо, но зато библиотека была открыта!

– Здравствуйте! А можно ли к вам записаться?

– Да, конечно. Есть документы с собой?

– А как же, вот они, пожалуйста!



Толик улыбался и всячески старался показать свою дружелюбность, разве что не подмигивал и не лез обниматься, но пожилая библиотекарь выглядела усталой и вялой, с красноватыми глазами, опухшим лицом, двигалась медленно и на Толика внимания вроде как и не обращала совсем.

Не все обязаны любить свою работу до умопомрачения, оправдал ее мысленно Толик. Опять же, даже если и да, то человек может, в конце концов, просто заболеть или чувствовать себя плохо. Имеет на это полное право, будь он хоть министром обороны, хоть библиотекарем в городе Заозерске. И, пока она заполняла библиотечную карточку на Толика, Толик рассматривал библиотеку и примерялся к стеллажам с книгами.

Библиотека располагалась в трехкомнатной квартире со слегка переделанной планировкой. На входе вешалка, и чуть вперед стол с каталогами и длинными ящичками читательских карточек. Стол обыкновенный, с конторкой, какой и ожидаешь увидеть в библиотеке. На столе, спиной к Толику, стояла фотография. Наверное, ее семья, подумал Толик про библиотекаря. Сама библиотекарь, полноватая женщина средних лет (хоть понятие это довольно растяжимо, к ней как определение возраста подходило вполне), одета была в серую вязаную кофту, застегнутую под горло, синие джинсы, и на плечах ее, полных и покатых, лежала черная шаль с красно-зеленым узором. Толик незаметно рассмотрел ее лицо: рыхлое, с припухшими веками и губами без помады, выглядело оно вполне обычным, может быть только излишне равнодушным.

– Что-то конкретное ищете? – Она закончила заполнять карточку, вернула удостоверение и наконец посмотрела на него.

– Нет, ничего конкретного. Почитать что-нибудь. Может быть, кого-то из классиков и что есть из свежего.