Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 (ЛП)

Отец толкает ее назад, а она борется с ним. Борется, чтобы добраться до меня, пока уже не может. Он не похож на моего отца. Он похож на монстра.
Тех, которых мама отпугивает перед сном каждую ночь.
Его большие руки обхватывают ее горло и…
Первый глоток воздуха больно ударяет меня в грудь.
Я с силой глотаю его, пот прилипает к моему лбу, когда я сажусь в кровати. Мои пальцы вцепились в одеяло, белки костяшек пальцев освещены лунным светом.
Мое сердце бьется в барабанных перепонках, заглушая звуки моего тяжелого дыхания. За окном все еще темно, и в доме тихо. Простыни сдернуты с края кровати, а в голове у меня туман.
Я ненавижу эту часть ночи, единственную часть моего тщательно продуманного распорядка дня, которую я бы хотел, чтобы не существовало.
Проходит примерно пять минут, прежде чем я прихожу в норму. Мое дыхание выравнивается, а туман рассеивается в мозгу. Затем я могу снова заснуть и погрузиться в глубокий сон.
Все работает как часы. Так было с самого детства.
Эти сны снятся мне несколько раз в неделю. Некоторые из них повторяются, другие — новые. Все они — плод моего безумного воображения, которое я абсолютно не контролирую.
Я пожимаю плечи, потираю ладонями лицо в разочаровании и позволяю себе успокоиться на пять минут, пока не смогу встать с кровати. В горле пересохло, и я тянусь к стакану воды на тумбочке, но вижу, что его там нет. Я поднимаю взгляд на цифровое пианино, установленное у стены, и улыбка тянется к краю моих губ.
Я встаю с кровати и слышу, как пол скрипит под моим весом, когда я открываю дверь. Голова раскалывается, и я уже планирую проглотить горсть обезболивающего, чтобы это прекратилось.
Но мой путь на кухню прерван.
Прямо у входа в мою комнату, лежа на маленьком декоративном кресле, находится Лира. Крошечная кушетка прислонена к перилам перед моей дверью; темно-фиолетовые подушки служат отличным украшением, но я точно знаю, что это неудобно.
Она свернулась вокруг подушки, ее изящная рука свисает с края, а тонкое одеяло накинуто на ее тело. Я с ухмылкой смотрю на ее волосы. Они хаотично разбросаны по мягким чертам ее лица, множество локонов торчат во все возможные стороны.
Звук моих шагов к ней, должно быть, разбудил ее, потому что я вижу, как она моргает и просыпается, потирая глаз тыльной стороной ладони.
— Почему ты спишь здесь? — спрашиваю я ее сонное состояние.
Все еще полусонная и беззащитная, она отвечает мне.
— Тебе снятся кошмары, — ворчливо бормочет она, не спеша садиться. — Я сплю здесь, когда они начинаются просто на случай, если тебе что-нибудь понадобится, когда ты проснешься.
Лира зевает, вытягивая руки над головой. Мой свитер задрался на ней, обнажив мягкий живот и зеленое белье, которое она решила надеть.
Ее совершенно не беспокоит ее признание и тот факт, что на ней моя одежда.
Моя челюсть сжата до боли, кончики ногтей впиваются в ладони.
— Мне не снятся кошмары.
Мой ответ звучит невразумительно. Даже по-детски.
Вчера у нас был вежливый момент. Пианино было мирным предложением, оливковой ветвью (прим. ред. — Символ, выражение или жест примирения), которую я принял, а теперь она подожгла ее.
— Хорошо, — она пожимает плечами, медленно встает, выглядя сейчас передо мной еще более беспорядочно, чем во время сна.
Как давно она это делает?
— Тогда перестань спать за моей чертовой дверью.
Это ругательство имеет чужеродный вкус на моем языке. Мне ничего не нужно от нее, особенно после банального сна, который никак не влияет на мою жизнь.
Должно быть, мой гнев — это заряд энергии, необходимый ей, чтобы полностью проснуться, потому что она стала намного оживленнее, ее руки скрещены перед грудью в защитном жесте.
— Нет, — заявляет она. — Я слышу тебя. Ты кричишь и кувыркаешься часами. Я слышу, как ты борешься с тем, что преследует тебя по ночам.
Я усмехаюсь, подражая ее позиции.
— Ты всегда так драматизируешь? Меня ничто не преследует по ночам. Кроме тебя, конечно. Кажется, я не могу тебя избежать.
 
Этот разговор будет похож на разговор с кирпичной стеной, потому что она настолько же упряма, насколько драматична. Как только она во что-то поверит, ничто не сможет ее переубедить.
— Почему ты так поступаешь? Каждый раз, когда ты показываешь хоть отдаленный признак того, что ты человек, ты закрываешь его, — она пожевала внутреннюю сторону щеки. — Нет ничего плохого в чувствах, Тэтчер. Наличие эмоций не делает тебя менее совершенным.
Я скрежещу коренными зубами так сильно, что наверняка сломал несколько зубов.
— Скарлетт, — насмехаюсь я, — я думал, что ты, как никто другой, оценишь красоту вещей, которые внутри мертвы.
Она так хочет увидеть во мне жизнь.
Как будто я не разлагаюсь и не воняю гниющей плотью.
Она верит, что в моих костях все еще существует добро, и я способен делать такие вещи, как испытывать эмоции. Это все иллюзия; я плод ее воображения. Сон о мальчике, который спас ее, который она выдумала, чтобы пережить смерть матери.
Сон не может быть для нее просто сном. Нет, для нее я борюсь с демонами. Я — человек.
Как жалко.
Гнев вспыхивает в ее реакции, ее огрызающийся рот приходит в движение.
— Как бы ни было заманчиво приколоть тебя и хранить в моем шкафу вместе с другими токсичными экземплярами, почему бы тебе просто не попробовать принять то, что ты не умер.
Такая маленькая преследовательница — ей бы понравилось держать меня вечно в стеклянной витрине.
— Ты сводишь меня с ума, — тяжелый вздох сотрясает ее плечи. — Почему ты до сих пор так хочешь спрятаться от меня? Ставишь все эти стены между нами. Разве я не показала, что ты можешь доверить мне себя?
Я провожу рукой по волосам, холодный смех вибрирует в моих плечах.
— Ты слишком много себе позволяешь. Я не прячусь от тебя.
— Прячешься! — она повышает голос, делая опасный шаг ко мне. — Это потому, что ты пытаешься защитить меня от Имитатора? Он пришел за Мэй, и что теперь? Ты боишься…
Я встречаю ее на полпути, смотрю на нее снизу вверх, когда мое дыхание веером пробегает по ее лицу. Наши ноги почти соприкасаются, и я чувствую тепло, волнами исходящее от ее тела.
Пьянящий запах вишни не может успокоить мой гнев.
Напряжение поглощает пространство между нашими телами. Я чувствую каждую унцию ее горечи по отношению ко мне, вижу, как ее глаза морщатся в уголках, когда она смотрит на меня.
Бесстрашная. Непреклонная.
— Не надо, — я поднимаю единственный палец, указывая им прямо перед ее носом, — оскорблять меня.
Если она хочет быть откровенной в своих словах, я не буду нести ответственность за то, как она уйдет от этого разговора.
— Ты стала слишком удобной, любимая. Не заставляй меня напоминать тебе, где мы находимся, — я вижу, как она осмеливается снова говорить со мной в таком тоне.
В моих венах закипает буря неизвестных ощущений. Там, где я обычно холоден, теперь все горит. Невыносимо чешется. Каждое слово нагревает мою кожу до невыносимой температуры.
— Не дай бог, если ты боишься кого-то потерять, — она отмахивается от моей руки, отбивая ее от своего лица, тихая ярость бушует под поверхностью ее кожи. — Не дай бог, блядь, если тебе действительно не наплевать на кого-то, кроме себя!
Желание схватить ее за плечи и трясти, пока она не закроет рот, становится все более привлекательным с каждой секундой.
— Это было бы гораздо менее разочаровывающим для тебя, если бы ты просто приняла, что я не тот человек, которого ты выдумала в своем хрупком воображении.
Ее взгляд становится расплавленным, вся прежняя усталость забыта. Гнев разбудил ее, и он не собирается уходить в ближайшее время.
— Почему ты не впускаешь меня, — огрызнулась она, не спрашивая, а требуя.
Мои ноздри раздуваются, пытаясь доставить кислород к мозгу, чтобы я не сделал того, о чем мы оба будем сожалеть. Я поворачиваюсь, готовый исчезнуть в четырех стенах своей спальни, пока она не остынет, но она не соглашается.