Граф в поезде

Он попытался заполнить образовавшуюся тишину.
— Мне очень жаль, — повторил он. — Мысль о том, что я мог напугать или огорчить вас, оскорбляет меня во всех отношениях.
— Спасибо,— её ответ был окрашен удивлением. С привычным поклоном Себастьян повернулся и открыл дверь, пытаясь не обращать внимания на тепло ее взгляда на его холодную кожу. — Монкрифф, — позвала она его вслед негромким шепотом. Он остановился, не в силах повернуться, наполовину опасаясь, что она нашла слова, чтобы отвергнуть его извинения. — Будьте осторожны на крыше, снег стал идти все сильнее.
Себастьян не удосужился побороть ухмылку, расползающуюся по его лицу, когда он снова слился с тенями.
Вероника Везерсток не хотела, чтобы он упал насмерть с мчащегося поезда. И это было похоже на прогресс.
Three
Вероника думала, что она уже достигла верхнего предела раздражения из-за Себастьяна Монкриффа. И все же она была здесь, всего через несколько часов после их ночной встречи, и злилась на него с не свойственной ей энергичностью. Даже в его отсутствие он был занозой под ее кожей. Ноющей раной.
Она металась в ночи, как беспокойные волны, изо всех сил стараясь избежать лихорадочных воспоминаний об этом человеке. Воспоминания, которые превратились в мрачные сны, как только она наконец сумела заставить себя подчиниться сну.
Хотя утро было ее врагом с детства, Вероника особенно любила завтрак. Кофе и булочки, печенье и бекон, яйца всмятку в маленьких чашках и тосты, пропитанные маслом. Это были вещи, которые каждый день манили ее из теплой постели.
А Себастьян Монкрифф, этот высокомерный хвастун, сегодня утром лишил ее этого удовольствия. Украл его, как тот хитрый пират, которым он и был. Судя по всему, он все еще был в ее мыслях. Потому что, хотя она сидела в одном из самых роскошных вагонов-ресторанов первого класса в Европе и впилась зубами в самый маслянистый круассан, который она когда-либо пробовала, она едва ли могла распробовать хоть один кусочек.
Его запах взял в заложники ее обонятельные чувства, наполнив ее необычайно мужскими вкусами и ароматами, которые отличались от него самого. Теплый, дикий и чистый. Как бергамот и цитрусовые... оба острые и подслащенные нотками меда.
Если бы она разлила эссенцию по бутылкам, она бы заработала чертово состояние.
Будь он проклят за то, что он может свободно ходить по миру, в котором она живет! За то, что заключил их в пространство, из которого не было выхода. Если бы она сбежала, она бы потеряла его след. И даже если бы она выпрыгнула из поезда, он все равно нашел бы ее. Каким-то образом она это знала. В своих непрошеных мыслях она часто задавалась вопросом, пересекутся ли их пути снова. Конечно, она всегда сразу отвергала эту идею. Его арестовал не кто иной, как Карлтон Морли, главный инспектор Скотланд-Ярда. Она видела, как его увели в кандалах.
Наверняка, его бы судили за похищение людей, кражу, каперство и даже за убийство. Поскольку прошло больше года после его поимки, его должны были повесить.
Это было одной из причин, по которой она избегала британских газет. Она обнаружила, что не хочет знать. На самом деле, она должна была испытывать облегчение от того, что справедливость восторжествовала. И все же…
Внезапный холодный страх сжал ее живот, и она взглянула через стол и увидела, как глаза Пенелопы Веллер расширились на ее эльфийском лице и на мгновение вспыхнули нескрываемый трепет.
Веронике было ужасно, близко знакомо все то, что скрывалось за этим самым выражением лица. Мгновенное физическое напряжение, при приближении угнетателя. Разрушение любых претензий на внутренний мир. Ожидание унижения или осуждения. О наказании и опасности.
За время брака с Мортимером Везерстоком, графом Саутборном, Вероника научилась распознавать самые незначительные признаки эмоций. Например, как дрожала чашка миссис Адриен Веллер, когда она возвращала ее на блюдце. Напряженные, навязчивые движения горла Пенелопы, когда она не раз пыталась проглотить свой страх. Надеясь, что ее голос не раскроет хаос внутри. Возвращение рук обеих женщин под стол, чтобы схватиться друг за друга. Чтобы черпать силы у товарища по плену.
 
Вероника выпрямилась, измеряя свой голос и дыхание за мгновение до того, как к ним присоединился Артур Веллер.
— И вот я бросился к завтраку, охваченный беспокойством, что ваша еда остынет, пока вы меня ждете,— он хмуро посмотрел на тарелки для завтрака жены и дочери, на которых еду скорее ковыряли и грызли, чем ели. — Я вижу, что мне не стоило беспокоиться, —так Веллер выразил свое неодобрение. Ухмыляясь поверх очков на его ястребином носу, он выбирал самые вежливые слова.
И все же они звучали как угроза. Подтекст всегда такой: ты пострадаешь из-за моего неудовольствия. У таких людей, как он, было очень много обширных и разнообразных способов сбора своей жатвы. Диапазон был невероятно широк: от легких порезов и уколов обидными словами до физических ударов, которые превратили бы взрослого человека в пыль. Такие люди, как Артур Веллер, не просто ломали кости, они проникали внутрь людей, которых должны были защищать, и ломал их дух.
Не говоря уже об их искореженных сердцах.
— Прости, папа, — прошептала Пенелопа, не отрывая взгляда от стола.
Поскольку его жена и дочь не могли высказаться, Вероника сделала это за них, получая от этого извращенное удовольствие. Артур Веллер всегда был приятным на публике.
— Прошу прощения, мистер Веллер, мы не были уверены, присоединитесь ли вы к нам сегодня утром, как и вчера, — она сохраняла разговорный тон, словно не обращая внимания на напряженную атмосферу между всей семьей Веллеров. — На самом деле я вообще не видела вас в вашем купе, поэтому предполагалось, что вы проснулись рано и уже позавтракали, учитывая, что завтрак начался четверть часа назад.
Взяв булочку, она намазала ее вареньем и откусила не женственный кусок, пережевывая его.
На вкус это была клубника и злоба.
Веронике не нужно было смотреть на него, чтобы увидеть гнев, пылающий на ней, в его темных глазах. Ее внимание по-прежнему было приковано к еде, и не только потому, что она не хотела доставлять Веллеру удовольствие, но и потому, что ей не нравился его вид. Сам по себе он не был неприглядным. Роскошные седеющие волосы и внушительные усы, обрамленные бакенбардами, сочетались с довольно мягкими чертами лица, обветренными еще в первые годы его службы в качестве моряка. Он сохранил стройную, подтянутую фигуру и в свои пятьдесят, и был выше большинства мужчин. Хотя в нем не чувствовалась постоянная напряженность, она заметила запуганных людей, как младше его по возрасту, так и его сверстников. Но у него не было телосложения, которое она бы назвала устрашающим.
Не тогда, когда она стояла в присутствии таких левиафанов, как Черное Сердце Бен- Мора и Грача или рядом с огромным титаном, которым был Себастьян Монкрифф.
— Какая вы необыкновенная, графиня, — ответил он снисходительным тоном. — Большинство женщин, столь преданных моде, стараются не есть так много и так часто. Хотя, я полагаю, вам повезло, что вы умеете создавать свои собственные платья, когда в этом, без сомнения, возникнет необходимость.
Вероника улыбнулась ему, надеясь, что она не обнажит столько зубов, сколько ей хотелось.
—Вдовствующая графиня, — поправила она его. — Я знаю, что вы не получили благородного образования, поэтому не против напомнить вам, что соразмерно обращаться ко мне «миледи».
Его глаза сузились, а улыбка превратилась в нечто такое, что в дикой природе могло бы сопровождаться рычанием.
«Ах да, как грустно. Ты часто такой веселый, что я забываю, что человека, который вытащил тебя из трясины посредственности, убили. И ты будешь таким же мертвым»,— эта дикая мысль поразила ее.
Вероника все меньше и меньше переживала из-за его неминуемой кончины, а в его компании она провела всего несколько минут.