Проклятие рода

- Если и через двадцать лет, а почти столько и прошло от их расставания до встречи, она осталась любимой, милой, единственной и желанной для меня, значит, это и есть истинная любовь! Если нет, то тогда в Арбю было одно вожделение. Но я люблю и хочу ее все больше и больше!
Стокгольм ответил приглашением магистра Петри. Веттерманы быстро собрались и выехали в столицу королевства. Иоганн оставил Агнес в доме Нильссонов или, правильнее сказать Бальфоров, где их приняли с радостью, и не спеша направился в Стуркюрка на встречу с королевским советником, на ходу выстраивая предстоящий диалог.
- В чем причина вашей просьбе о приезде? О чем вы можете сообщить мне лично, что нельзя передоверить письму? – Прозвучали первые вопросы Олауса Петри.
- Видите ли, достопочтимый господин советник, у меня есть определенные подозрения, что наша с вами переписка… - Иоганн не договорил, но Петерссон понял его мысль и завершил фразу вопросом:
- Ганза?
Пастор пожал плечами, предоставив советнику самому строить предположения и делать выводы.
- Ганза! Более, чем уверен. Они ревниво следят за нами, пытаясь сохранить монополию торговли с московитами, а наш король вытесняет их отсюда и хочет, чтобы Русь разрешила открыть в Новгороде нам свой собственный шведский двор. Так что вы хотите мне сообщить?
- У меня была встреча с новгородским архиепископом Макарием.
- Вот как? – Это известие произвело должное впечатление. – Они же нас считают еретиками… - Петерссон прищурился, пристально всматриваясь в Веттермана и вытянув вперед свои жилистые мужицкие руки, забарабанил пальцами по столу. – Отчего вдруг он решил встретиться со священником Реформации?
- Не верит, как и предупреждал Макарий, - подумал Иоганн, - а, - махнул, - в конце концов, это его дело.
- Архиепископ сказал мне тоже самое о еретиках. Но, он же сказал и другое, что наши богословские заблуждения, простите, магистр, - пастор склонил голову, - я просто повторяю его слова, - Петерссон понимающе кивнул, мол, продолжайте, - вторичны. На первое место архиепископ ставит вопросы мира и торговли, что является свидетельством поддержки власти великого князя со стороны высшего духовенства. В особенности в условиях малолетства князя Иоанна, смерти его матери и установлении регентства бояр в Московии. Я считал необходимым лично сообщить об этом вам, а через вас уже королю Густаву, если вы, конечно, сочтете необходимым.
- Если это так, - Петерссон поднялся, скрестил руки на груди, стал прохаживаться взад-вперед по кабинету, - то вы поступили правильно, прибыв ко мне. Наши отношения с Московией не должны стать достоянием Ганзы. Мы действительно обеспокоены ситуацией после смерти правительницы Глинской. Но накануне прибытия русских посланников, а мы их ждем в сентябре, это обнадеживающие новости. Если и посланники, а они едут от князя… Basilio…
- Шуйского. – Подсказал Веттерман.
- Да, да, Шуйский. Если они несут мир и решение межевых пограничных вопросов, то король Густав будет очень доволен. Смерть Глинской была не случайной? Что вы думаете?
- Слухи разные, но правда всегда сокрыта, когда дело касается таких персон…
- Да, вы правы! – Согласился Петерссон. – Кстати, должен вас обрадовать. Ваш сын прекрасно учится, и ректор университета собирается его присоединить к группе наших студиоузов, обучающихся в Виттенберге.
- Это большая честь для нашей семьи. – Веттерман приложил руку к сердцу в знак благодарности. Он был обрадован и находился в замешательстве.
- У меня появилась идея. Хочу вас отблагодарить в свою очередь и предложить отправиться вам в Виттенберг вместе с сыном. Вы ведь учились там, не правда ли?
- Совершенно верно, господин советник. – Уж этого пастор не ожидал точно. Истинное благоволение небес.
Петерссон продолжил:
- Вы там пробудете, скажем, семестр, потом вернетесь с парой наших студентов, завершающих обучение, и все обстоятельно мне расскажете. Меня интересует все новое, что происходит в Реформации – течения, дискуссии, дебаты, спорные проблемы, новые издания, выступления отцов нашей церкви…et cetera… Главное узнайте, едино ли лютеранство?
 
- Агнес! – Иоганн подхватил на руки жену и закрутил в воздухе по комнате.
- Что случилось? Почему ты так обрадован? – Испуганно улыбаясь, спрашивала она сверху.
- Мы мало того, что едем к нашему сыну в Упсалу, мы едем вместе с ним в Виттенберг и будем там полгода!
Все складывалось удачно, за исключением того, что Веттерман боялся больше всего на свете – встречи сына с матерью.
Агнес растерянно смотрела на толпу шумящих во дворе университета студиоузов. Ее взгляд метался, отыскивая родную белокурую головку, останавливался, присматривался, школяр поворачивался и… оказывался не тем. Сердце матери взволнованно билось, замирало, снова оживало в надежде: Может тот? Андерс? Она оглянулась с мольбой о помощи к мужу.
Иоганн прищурился, окинул взором и безошибочно выхватил фигуру сына. Андерс стоял к ним спиной, в тридцати – сорока локтях, в тенистом углу двора и о чем-то оживленно спорил с двумя такими же будущими магистрами. Пастор набрал воздуха и гаркнул, перекрывая шум толпы:
- Андерс.
Он почувствовал, как вздрогнула от неожиданности спина Агнес. Сын сразу обернулся, увидел отца, и, махнув рукой собеседникам, рванулся к нему. Вскочив из толпы, Андерс резко остановился, увидев мать. Его глаза сначала блеснули, расширились от удивления, но спустя мгновение на лицо опустилась маска равнодушия.
- Андерс… сынок… - Мать шагнула к нему навстречу, раскинула руки, но сын даже не пошевелился. Он словно не замечал ее. Он смотрел на отца. Их взгляды встретились. Ничего не понимающая женщина тоже обернулась к Иоганну.
- Он не узнает меня? – Рыдания рвались из ее груди.
 Теперь и мать и сын ждали чего-то от него. Пастор молчал, но говорили его глаза:
 - Вот перед тобой, сынок, твоя мать и моя жена, женщина, которую я когда-то потерял, любил, ждал долгие годы. Господь вознаградил меня за мою преданность и вернул ее мне. Она счастлива, счастлив и я, но счастье будет полным лишь только тогда, когда она обретет сына, а сын обретет мать. Помни, чему нас всегда учил Господь: Прости и возлюби! Ты же видишь ее счастье, стань и сам счастливым!
Отец виновато улыбнулся, потом его глаза блеснули, он так весело и задорно подмигнул Андерсу, что у того внезапно в душе рухнули все стены неприятия и отчуждения матери. Юноша не выдержал, бросился вперед и обнял ее.
- Андерс… сыночек… - Сквозь слезы радости она гладила и целовала сына. Иоганн подошел к ним и обнял. Они стали семьей.
Обычное двухмачтовое купеческое судно уносили их через сиреневое, сверкавшее в лучах ослепительного солнца, море. Они сошли на берег в Штральзунде и, наслаждаясь долгожданной твердью земли, взявшись за руки, втроем прогуливались по брусчатке набережной, задирая головы вверх, где ярко-красные крыши домов устремлялись в бездонное синее небо. А мимо струился разномастный людской поток. Бодро шагали розовощекие лавочники, мелькали крестьянские рубахи из домотканого грубого полотна, чинно несли себя раздувшиеся от пива мастера, сопровождаемые парой услужливых подмастерьев, мимо проскакивали вечно торопящиеся куда-то служанки, шествовали тощие и затянутые в черный бархат, купеческие матроны с брезгливо поджатыми губами, рядом с ними шли такие же дочки, старавшиеся во всем походить на матерей и отличавшиеся от последних лишь свежестью лица. Блеск золотой цепи на груди и богатые одежды выделяли из толпы знатного дворянина или ратмана из магистрата, за которым пара слуг тащила книги. Гремели кованые сапоги ландскнехтов в оранжево-черных мундирах, подкручивающих на ходу длинные усы и не пропускавших ни одной женской юбки, если не прихватить за подол, так обязательно посмотреть вслед. Вился дымок коротких трубок неторопливо прогуливавшихся вразвалку матросов. А над всем этим уличным гулом висел странный аромат, сочетавший самые разнообразные запахи – выпечки, свежего молока, парного мяса, колбас, пива к которым добавлялась вонь дегтя и ворвани, доносимая ветром с набережных.