Игла бессмертия (СИ)

Всех забудет, всем простит
Станет мой, касатик.
Всё исполнит, что скажу,
Поперёк нет речи.
День как люди проживём,
Ночь украсят свечи.
Приберу его года,
Откуплюсь от смерти.
На покой ему пора,
Ведьме вы поверьте.
Ни к чему старик в дому,
Но его уважу.
В пса цепного превращу
И на двор отважу.
Вьётся сумрак по углам,
Тень летит крылата.
Приманю я на постой
В дом к себе солдата.
В песенке было в достатке самых разных куплетов, ведьма сочиняла их походя, черпая вдохновение в прошедших летах своей долгой жизни. А нынешний её кавалер, Тишенька, он составит новые куплеты. Только напрасно она ему сегодня обмолвилась, затрепыхался сердешный, испужался. Ну да ничего, вечером же обо всём забудет. Сам забудет и барина напоит, и барин сгодится.
Кругленькие пирожки с грибами, с капустой, с мясом и всякой всячиной были готовы, осталось лишь запечь. Прасковья подставила лопату, пробормотала пару Сильных слов, и пирожки сами, смешно переваливаясь, будто дородные купчины, заползли на уготованное им место — знай переноси со стола на под*.
Теперь любушке питьё надобно составить, а то, чего доброго, сделается скорбным головою.
Ведьма сбегала вниз за травками и вернулась, ведь за сдобой следить надо. Время за работой пролетело быстро, глядь, уже и печево поспело. Ох и до чего же вкусный хлебный дух!
Только лишь вынула пирожки из печи, как в углу избы зашевелились и разошлись в стороны брёвна, открыв круглый земляной лаз, откуда сразу же вылез лохматый и грязный, и весь какой-то квадратный человечек. Домовой — не домовой, полевой — не полевой, а вовсе не пойми какой… угрюмый разве, у бабки на побегушках.
Вылез и уставился на ведьму сердито.
— Что ты опять смурной? Иль с бабой своей поцапался? — весело приветствовала его Прасковья и рассмеялась. — Передай бабке, что молодца для неё я сыскала. Не сегодня- завтра попотчую его снадобьем, тогда и приберёшь.
В ответ карлик просвистел что-то, смёл всё с лопаты в корзинку и скрылся в проходе.
— Тьфу, ни тебе здравствуй, ни тебе спасибо, — пробормотала Прасковья.
Со двора донесся лай Полкана. Сначала приветственный, а после заполошный и даже испуганный. Что такое? Кинулась к окну. У калитки мялся Тихон, а сзади стоял и оглядывал дом его барин. Да какой! Совсем не такой, что в город два дня тому назад въезжал. Солнечный огонь в глазах за версту виден! Он отодвинул слугу в сторону и ступил на двор, не обращая на пса внимания. А тот уж и лаять перестал.
«Ой, рано я его бабке сосватала, с таким и мне резону сталкиваться нет. Нет меня дома, нету!»
Ведьма опрометью бросилась запирать дверь, затем нырнула в подпол, прильнула к вьющимся по стенам корням и сказала Сильные слова. Корни пришли в движение, обняли ведьму, опутали со всех сторон, а два тоненьких побега пролезли под веки, не спеша, бережно, обвились вокруг глаз и впились в горящую зелёным светом плоть. Прасковья чуть вскрикнула, но не воспротивилась. Теперь она была со своей избой одним целым: окна — глаза, брёвна — руки.
Супостат же не спешил, спокойно обошёл избу, заглянул в окна. Постучал по стеклу — у Прасковьи аж глаз зачесался, — потом окликнул:
— Есть кто живой?
Не дождавшись ответа, поднёс к глазам руку и начал заговор. Что за Слова он бормотал, Прасковья не услышала, только скоро с его пальца слетела какая-то муха и вжикнула к двери. И кружила, и порхала, ан щёлочки-то нету. Нечего по чужим избам шастать, да глаза пялить!
Но муха неожиданно рванулась вверх, поднялась над крышей, а потом ястребом вниз кинулась. Прожгла солому, влетела в горницу, а ведьму словно в темя иглой укололи.
«Ах ты ж, ирод! Ну ладно, погоди, вот подойди поближе, я тебя приголублю».
Но вор не приближался, видно, изнутри смотрел. А козявка жужжала где-то в Прасковьиной голове, выискивая и вынюхивая. И что с ней делать? А вот что!
 
Ведьма резко вдохнула и выдохнула, отчего воздух с присвистом ворвался в хату, а после так же быстро вылетел наружу, прихватив с собой назойливого соглядатая.
Тихонов барин отскочил в сторону, но не поопасился, а лишь преисполнился желания попасть внутрь.
«Ах, ты ж, сукин кот, и кой чёрт тебя на мою голову принёс?!»
Любопытствующий же осторожно подошёл к дому и снова заглянул в окно.
Вот теперь! Ведьма пошевелила пальцем, и одно из брёвен под крышей сошло со своего места. Посыпался мох, солома, и бревно, накренившись одним концом, хлопнуло вниз, целясь аккурат в голову супротивнику. Но нерасторопно вышло! Скакнул в сторону, кузнечик чёртов, спасся.
«Ну, теперь-то уж остережешься лезть?»
Однако гость незваный вовсе не собирался отступать. Он вынул рапиру и зашептал заклинание, отчего вскоре от гарды до острия пробежал солнечный огонь.
Не доходя до двери пары шагов, он сказал:
— Открывай, добром прошу!
«А то что же? Ты, касатик, мал ещё ко мне в гости без спроса захаживать».
Чародей вытянул руку с клинком и стал обходить дом, ведя острием по бревнам, но не сильно нажимая.
Ведьма поначалу терпела, но готовилась раскинуть руки в стороны, чтоб уж точно от деревянной чурки не уклонился.
Замкнув третий круг и чертя остриём уже по земле, чародей отошёл от дома на почтительное расстояние и ткнул рапирой вверх, в небо.
— Последний раз прошу, отворяй!
Ведьма не откликнулась.
Георгий начал читать речитатив заклинания.
Спустя пару строф солнечный луч искрой блеснул на кончике лезвия. Заклинатель опустил рапиру, и искорка сошла вниз, пробежала по прочерченной дорожке, поднялась на стену дома и обвилась вокруг. Тёплая, с каждым витком она становилась горячее и двигалась, оставляя за собой солнечный след. На третьем витке вокруг избы образовался горящий жёлтым круг.
Воронцов подцепил солнечную дорожку остриём рапиры и потянул на себя, стягивая петлю вокруг дома.
Заскрипели брёвна, а в подвале вокруг Прасковьиной головы обжигающими тисками сжалось огненное кольцо. Ведьма взвыла и раскидала руки в стороны — брёвна хаты вспучились иглами дикобраза и разлетелись окрест.
На сей раз Воронцов отпрыгнуть не успел, хоть и стоял не близко, и его крепко приложило круглым боком в грудь, да так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. К счастью, и отшвырнуло тоже, и тяжкий вес многих брёвен не пал на него.
Крыша просела, облепив соломой одиноко торчащую печь с трубой.
— Кха, кхе… — просипел Воронцов, прижимая руку к груди.
— Да что ж это? Барин, ваше высокоблагородие! Как вы, не зашиблись? — запричитал Тихон. — Зачем же вы избу-то по брёвнышку раскатали?
— Да не я это… кхум-кхум… то есть, наверно, не я.
Воронцов не был в себе уверен, ведь заклинания иногда работали не совсем так, как было указано в книге, а именно это он раньше не использовал.
— Беги к капитан-исправнику, — медленно, чтобы не закашляться, приказал Георгий, — возьми у него мужиков и разберите завал, нужно всё осмотреть.
Ведьма внизу держалась руками за глаза, сдерживая струйки крови. Сами очи были целы, но кровоточили из-за резкого разрыва связи с избой… которой теперь и не было вовсе.
Надо спрятаться, спрятаться, этот проклятый латинянин не отстанет. Для этого было только одно место.
Прасковья подошла к огромному своему котлу на кованых куриных лапах, сначала забралась в него, а затем встала на края. Перемещая вес с края на край, стала раскачивать котел, а когда тот уже ходил из стороны в сторону и вот-вот готов был завалиться, выкрикнула Сильные слова и свалилась внутрь. Уменьшившись чуть не втрое, она упала на стенку котла, который тут же и перевернулся, накрыв её с головой. Ведьма свернулась клубочком на сырой земле и замерла, застыла неживой куклой, хотя от боли хотелось плакать.
 
Тихон с мужиками споро растащили брёвна и солому, но ничего интересного на месте избы не нашли. Уже ближе к вечеру отыскался лаз в подпол, где Воронцов обнаружил целую лабораторию. До ночи выносили туески и кубышки с ингредиентами, разного рода сушеные травы и вовсе не пойми что, напоминающее части тел животных. Всё найденное капитан записывал, сидя на бревне, в свой «le bloc-notes».