Мемуары белого медведя
В тот день я увидел четыре коляски. Четыре матери были одного роста, будто их вырезали по шаблону, и их веселые лица смотрелись совершенно одинаково. Внезапно я понял, что живых детей всего трое, а в четвертой коляске сидит мягкая игрушка с моей мордочкой. Куда подевался ребенок? Я вздрогнул, не в силах оторвать глаз от женщины с игрушкой в коляске. Пучок волос торчал из ее макушки, точно антенна. Воротник блузки был мятый. Она выглядела в точности такой, какой я представлял себе счастливую мать. Знает ли женщина, что ее ребенок — мягкая игрушка? Устраивает ли ее это?
Игрушка в детской коляске могла бы быть моим покойным братом-близнецом. Я не помнил его, но читал в газете, что брат умер на четвертый день после рождения. С тех пор мертвец так и не вырос. Возможно, он остался младенцем и бродит по зоопарку. Неужели он будет скитаться так годами и десятилетиями?
Жара поумерилась, и мне даже вспомнилось слово «осень». За завтраком я случайно пролил молоко на пол. Служитель положил на пол старые газеты. На одной из страниц я увидел большой снимок Майкла. Из-за дальнозоркости я с трудом разобрал подпись под фото. Майкл был мертв, дата напечатана слишком мелким шрифтом. В тот же вечер Майкл снова навестил меня, будто бы с ним ничего не случилось. Я, должно быть, неправильно понял ту газетную статью. Деликатный вопрос лучше задавать напрямую, но в этом случае я не знал, как его сформулировать. Майкл спросил меня, виделся ли я с матерью.
— Нет еще. Но ходят слухи, что встреча состоится совсем скоро.
— Советую заранее подумать, что ты хочешь обсудить с Тоской. Во время самой встречи, скорее всего, ты будешь очень взволнован и не сообразишь, о чем спрашивать. Было бы обидно.
— О чем бы ты спросил у своей матери, если бы мог?
— Хм, вероятно, о том, как она воспитала бы нас, если бы растила без отца. Он был очень беден и заставлял нас работать на износ, чтобы мы смогли стать успешными поп-музыкантами. Я считал, что он думает только о деньгах, но не они были для него на первом месте. В молодости отец сам хотел стать музыкантом, играл на разных инструментах. Его старший брат смеялся над ним. Ему было ясно, что мой отец не способен стать музыкантом. Братская нелюбовь свела отца с ума.
— Почему ты ушел со сцены?
— Я думал, если мы сможем изменить свои тела и мысли, нам будут нипочем любые изменения окружающей среды. Но у меня больше нет окружающей среды. Такое вот, видишь ли, дело.
Пришлось задуматься, а есть ли окружающая среда у меня. Кроме Майкла, меня больше никто не навещал. Я один пользовался большой террасой с бассейном, но это не создавало для меня окружающей среды. Когда я смотрел в небо, меня охватывало желание уехать подальше. Снаружи я по-настоящему никогда не бывал, но не сомневался, что наша земля огромна, иначе небо над ней не было бы столь необъятным.
Зима неспешно приближалась из дальней дали, тяжело топая сапогами. Если бы эта даль не существовала, берлинская жара лишила бы зиму холода. Однажды и здесь задует холодный ветер. Должно быть, где-то вдали есть место, где холод может укрыться от городской жары и выжить. Я хочу туда.
Люди приходили в зоопарк, одетые в пальто, теплые шарфы и перчатки. Они терпеливо стояли за забором и наблюдали за мной, их носы были красными от холода.
Недавно какой-то посетитель бросил в мой вольер тыкву. Это был забавный подарок. Он покатился, упал в бассейн, но, к моему удивлению, не потонул, а поплыл по водной глади. Я прыгнул в воду следом за тыквой и толкнул ее носом. Через некоторое время я слегка проголодался, цапнул тыкву зубами и выяснил, что она неплоха на вкус. Затем продолжил игру с погрызенной тыквой.
— Разве Кнуту не холодно? Он купается зимой! — удивился кто-то из ребят.
— Нет, ему никогда не бывает холодно. Он ведь с Северного полюса.
Голос взрослого солгал. Я не с Северного полюса, я не раз читал в газете, что родился в Берлине. Еще я выяснил из статей, что моя мать появилась на свет в Канаде, а выросла в ГДР. Тем не менее люди продолжали повторять, что я с Северного полюса. Полагаю, все дело было в моей белоснежной шкуре.
Ночью температура воздуха резко падала. Несмотря на это, Майкл всегда приходил ко мне без пальто. Должно быть, у него просто не было теплых вещей. Вот и в ту ночь он, как обычно, был в белой рубашке с кружевным воротником и тонком, как кожа, черном костюме. Носки белые, кожаные туфли — черные.
— С этой черной шевелюрой ты выглядишь просто потрясающе, — сказал я.
— Мне нравится твой белый мех, поэтому я и навещаю тебя, — отвечал он шутливо. — Но ты не должен никому рассказывать о моих визитах. Не хочу, чтобы пресса начала на меня охоту.
— Я больше не читаю газет. Там печатают сплошное вранье.
— Что они пишут о тебе, я нахожу унизительным, — отозвался Майкл возмущенно.
— О тебе тоже публикуют всякую околесицу! — кивнул я.
Слишком поздно я понял, что проговорился. Лицо Майкла застыло. Прошло много времени, прежде чем он смог ответить:
— Обо мне там нет ни слова.
— А вот и есть. Я прочитал, что ты умер.
У тыквы был тот же зеленовато-желтый оттенок, что и у осенних листьев, которые ветер приносил на мою террасу. Сколько дней минуло с тех пор, когда Майкл навещал меня в последний раз? Он перестал приходить, а я не знал, как измерять время. С каждым днем становилось все холоднее, и мысль о том, что лето осталось позади, успокаивала меня. Чего еще ждать, я не знал. Дня, когда я встречу своих родителей? Дня, когда познакомлюсь с будущей женой? Я хотел бы пойти с Морисом на другую вечеринку, а не жениться. А вот встречаться с девушкой или заводить семью не хотел. Я хотел снова гулять, как тогда с Матиасом!
Хорошо бы наконец дождаться того дня, когда зима по-настоящему вступит в свои права. Зима была наградой для тех, кто пережил чистилище лета. Я хотел мечтать о Северном полюсе, вдыхая прохладный воздух, хотел видеть перед собой снежное поле, которое, в отличие от газет со страницами, полными сплетен и пустой болтовни, блестит ослепительной белизной. Должно быть, Северный полюс так же сладок и питателен, как грудное молоко.
Влажный воздух был таким тяжелым, что я не знал, плакать мне или смеяться. Внезапно у меня сильно заболела шея. Позвоночник вдруг сделался холодным, сырым и тяжелым. Я подумал, что сейчас упаду в обморок. Угрюмое настроение перемежалось вспышками эйфории. Оно угнетало меня весь день, а после полудня стало просто невыносимым. Сырой ветер лизал мою кожу, хотел попробовать на вкус мясо и костный мозг. За серой пеленой неба светилась люминесцентная лампа. Слабый свет сбивал меня с толку, менял очертания знакомых предметов. Забор и каменная плита окрашивались в новые цвета, словно бы переживали одновременно рассвет и закат. Я посмотрел ввысь. На темном фоне ночного неба что-то порхало. Это была снежника. Пошел снег! И еще снежинка. Пошел снег! Снежинки затанцевали тут и там. Пошел снег! Поначалу белые кристаллики снега выглядели удивительно темными. Пошел снег! Я поражался тому, что белые снежинки на мгновение темнеют. Пошел снег! Снежинки крутились, падая. Пошел снег! Еще снежинка. Пошел снег! И еще одна. Пошел снег! Ему не было конца. Я просто смотрел вверх. Слева и справа от меня пролетали белые хлопья, точно осенние листья на ветру. Снег был космическим кораблем, он взял меня с собой и на полной скорости полетел в направлении черепа; это был череп нашей земли.
