Мемуары белого медведя

Потянулись мучительно жаркие летние дни. Сил хватало только сидеть в теньке и коротать время до захода солнца. Я щурил глаза и надеялся увидеть снежное поле хотя бы в воображении. Однако вместо снега моему взору являлась вода, которая занимала все большее пространство. Я понял по запаху, что вода состоит из растаявшего льда. На воде не было ни льдинки, она сияла непрерывной синевой до самого горизонта.
— Ой, Кнут тонет! — воскликнул ребенок.
Я испугался, резко пришел в себя и поспешил на сушу, плывя брассом. Бабушка давно не являлась мне в снах.
Вскоре посещения Майкла стали неотъемлемой частью вечерней программы, которую я предвкушал уже в течение дня.
— Ты доставляешь публике радость.
Похоже, он снова наблюдал за мной целый день.
— Мне и самому приятно.
— Прежде я тоже получал большое удовольствие от выступлений на сцене, хотя поначалу меня к ним принуждали. В детстве меня оставляли без ужина, если днем я пропускал урок музыки или танцевальное занятие.
— Матиас никогда и ни к чему не принуждал меня.
— Я знаю. Глядя на тебя, я радуюсь за новое поколение. Но ты еще не свободен. И у тебя нет прав человека. Люди могут в любую секунду убить тебя, если им вздумается.
Майкл рассказал мне о некоем господине Майере, который специализировался на законах о животных. Он подал в суд на директора Саксонского зоопарка за то, что тот велел усыпить новорожденного медвежонка-губача, отвергнутого матерью. Региональная прокуратура не дала хода делу и сочла действия директора правомерными, мотивировав свое решение тем, что у выращенного человеком медведя может развиться расстройство личности, фатальные последствия которого способна предотвратить только своевременная эвтаназия. Вопрос казался решенным, но на тот момент общественность еще не осознавала, что господин Майер любит не животных, а права животных. У кого-то хобби — ловля рыбы. У кого-то — охота на оленей. А вот господина Майера интересовала совсем другая добыча: он охотился на законы.
Майер обвинил Берлинский зоопарк в том, что тот не усыпил детеныша белого медведя, отвергнутого матерью. Выращенный человеком медведь не способен жить в медвежьем сообществе. Было бы лучше, если бы такой проблемный медведь вообще не существовал. Собственно говоря, его следовало бы пристрелить, чтобы не допустить фатального исхода. Раз Саксонский зоопарк не виноват, значит, виноват Берлинский. Было бы нелогично называть правонарушителями сразу оба зоопарка, утверждал господин Майер. По моему позвоночнику пробежал холод, в мозгу забушевал хаос, я почувствовал, как из макушки поднимается столб тепла.
— Люди ненавидят все, что противоестественно, — объяснил мне Майкл. — По их мнению, медведи должны оставаться медведями. Точно так же некоторые думают, что низший класс должен оставаться низшим. Все прочие варианты кажутся им неестественными.
— Тогда зачем они построили зоопарк?
— Да, это действительно противоречие. Но противоречивость — главное свойство человеческой натуры.
— Ты меня разыгрываешь!
— Тебе ни к чему беспокоиться о том, что естественно, а что неестественно. Просто продолжай жить своей жизнью и делать то, что тебе нравится.
Размышления о естественности лишили меня естественной способности засыпать и высыпаться. Если бы я вслепую брал сосок Тоски в рот и присасывался к нему, это было бы естественным? Если бы теплая шкура, которая не имела ни начала, ни конца, приняла меня и не покидала, это было бы естественным? Я провел бы первые недели своей жизни в тепле материнского тела, а потом суровая зима закончилась бы, и мы вышли бы из берлоги. Всю свою жизнь я имел так мало общего с природой. Может, поэтому моя судьба и сложилась столь неестественным образом? Я выжил, потому что Матиас поил меня молоком из пластиковой бутылочки. Почему эта деталь не вписывается в большую природную мозаику? Вид гомо сапиенс — результат мутации, если не сказать чудовище. Однако именно представитель этого вида спас не нужного собственной матери белого медвежонка. Разве это не было чудом природы?
 
Если бы все шло по заведенному природой порядку, я нашел бы в центре медвежьей берлоги лоно своей матери. Но в центре ящика, в котором я жил и рос, ничего не было. Перед моим носом проходила стена. Моя тоска по миру за стеной — разве это не доказательство того, что я берлинец? Когда я родился, Берлинская стена уже была частью истории, но она оставалась в головах многих берлинцев и отделяла правую половину от левой.
Некоторые люди презирают белого медведя, никогда не бывавшего на Северном полюсе. Но ведь и малайский медведь никогда не был на Малайском полуострове, и гималайская медведица никогда не ездила в Сасебо, где солдаты носят высокие воротники. Мы все знаем только Берлин, и это не повод нас презирать. Мы все — жители Берлина.
— Майкл, а ты? Ты тоже берлинец, как мы?
Он застенчиво улыбнулся.
— Вообще-то, я в Берлине бываю только наездами. Уйдя со сцены, я могу свободно путешествовать. Так что я всегда в движении.
— Где ты живешь?
— Ты когда-нибудь гулял по Луне?
— Еще нет. Представляю, какая там приятная прохлада.
— В Берлине для тебя слишком жарко. Ты мог бы посетовать на то, что у тебя нет кондиционера, но на самом деле так даже лучше.
— Почему?
— Если бы в твоей комнате было прохладно, как в холодильнике, а снаружи — жарко, как в полуденной пустыне, ты бы наружу и носа не показывал. Тебе нравится бывать снаружи?
— Да, я люблю свежий воздух. Мне нигде не бывает так хорошо, как снаружи, — уверенно отвечал я.
— Однажды ты тоже сможешь выйти наружу совсем, как я, — сказал Майкл с улыбкой и исчез.
Как всегда, он не попрощался со мной. Вот и Матиас однажды исчез, не простившись. Слов прощания из уст своей матери Тоски я тоже не помню.
При следующей встрече Майкл рассказал мне, что, если свидание с Тоской пройдет удачно, меня познакомят с молодой медведицей. Кроме того, мне предстояло увидеться со своим отцом Ларсом. Теперь я читал газеты куда реже, чем раньше.
— Не знаю, что и думать о встрече с потенциальной партнершей, — протянул Майкл. — По-моему, они хотят проверить твою способность к интеграции. Это и есть основная причина встречи. У тебя ведь нет психических отклонений?
Я вздохнул, Майкл успокаивающе похлопал меня по плечу и продолжил:
— Не бери в голову. Люди одержимы идеей, что всех остальных животных необходимо держать под постоянным контролем.
В тот день Майкл выглядел бледным, он был куда бледнее, чем когда-то Матиас. Я с тревогой уточнил:
— Ты не болен?
— Нет, просто задумался кое о чем неприятном. Кровь отказывается циркулировать у меня в теле, если я застреваю мыслями где-нибудь. Моей проблемой не был женский пол, я никогда особенно не интересовался им, но я хотел стать отцом, быть близким человеком для своих детей, и никто не мог этого понять.
В прежние времена я находил слова для чего угодно, но это знойное лето лишало меня способности говорить. Каждый день я думал, что жара достигла своего апогея, но на другой день припекало еще сильнее. Когда уже солнце удовлетворится своей работой и остановит пахоту? Майкл приходил ко мне только по ночам, когда температура воздуха немного понижалась.
Я спросил Майкла, на чем он приехал — на автобусе или велосипеде, потому что в одной из прошлых бесед он упоминал, что не любит ездить на машине. Майкл помотал опущенной головой, но ничего не ответил. Я заметил, что его брючный карман пуст, там не поместилось бы даже малюсенького кошелька. Часов Майкл тоже не носил. С головы до ног он был гладким и элегантным, как черная пантера.
Судя по всему, посетителей зоопарка жара не беспокоила. День ото дня перед моим вольером собиралось все больше зрителей. Не только по выходным, но и по будням вокруг него выстраивалась двойная стена из человеческих тел. Поскольку я каждый день пытался вглядеться в людские лица, с какого-то времени у меня развилась дальнозоркость. Я видел ребятишек в детских колясках. Они тянули ручки вперед и плакали голосами пылко влюбленных котов. Лица матерей, стоящих позади колясок, позволили мне понять, насколько разными могут быть матери: одна выглядела измученной и суровой, другая пустой, как голубое небо, а третья изо всех сил радовалась жизни.