Мемуары белого медведя

— Зато ты отлично понимаешь, что думают медведи. Или я не прав?
— Медведи — одно, свои дети — другое. Сравнивать нельзя.
— Допустим. Но вот с Кнутом ты обсуждаешь все на свете. С женой ты тоже так откровенно разговариваешь или что-нибудь от нее утаиваешь?
— Нет.
— Ты счастлив со своей чудесной супругой и вашими детьми?
— Ты тоже.
Я сделал вид, будто ничего не понял из их разговора.
Идя вниз по Медвежьей дорожке, я увидел впереди мост, перекинутый через пруд. Мы с Матиасом зашли на мост и довольно долго стояли на нем. Подплыла утка, а за ней трое утят. Я догадался, что Матиас хочет что-то сказать.
— Утенок умеет плавать с первых секунд своей жизни. То есть он уже рождается уткой и не может стать никем другим. А тебе, Кнут, только предстоит научиться плавать. Ты часто плескался в ванне, но еще ни разу не плавал по-настоящему, в бассейне.
Утята изо всех сил шевелили под водой перепончатыми лапками и торопились, боясь потерять мать из виду.
— В природе новорожденный медведь проводит рядом с матерью две зимы. Ему нужно многому научиться, чтобы выжить в природе. Один русский профессор надевал медвежью шкуру и на протяжении двух лет выхаживал в дикой природе двух медвежат, мать которых застрелил охотник. Профессор стал матерью-медведицей. Мне в такую погоду еще холодно плавать в открытом бассейне, но, если я хочу быть настоящей медведицей, мне придется перетерпеть это неудобство, а иначе плаванию тебя не научить.
На другое утро Матиас надел плавки и на моих глазах прыгнул в небольшой бассейн. Жидкое зеркало разбилось, поглотило человеческое тело и снова разгладилось. Матиасу было трудно удерживать над водой голову, которая располагалась не так удобно для плавания, как у уток. Чтобы не утонуть, он колотил по воде тонкими руками. Матиас улыбался, желая успокоить меня, но я и так знал, что он не превратится в утку. Я в панике забегал вдоль бассейна. Матиас махнул мне рукой, которую то и дело вынимал из воды, но у меня не хватало смелости прыгнуть в воду. Только когда Матиас, качая головой, выбрался из воды, я смог наконец перевести дух. Но увы, Матиас недолго оставался рядом со мной на твердой поверхности. Не отрывая от меня взгляда, он снова спрятал свое тело в воде. С ним произошли какие-то изменения. После долгих колебаний я тоже прыгнул в воду. Удивительно, но она тотчас приветливо встретила меня, обняла и понесла. Вода чудесна! Оказывается, мое тело уже знало об этом.
Я завизжал от радости и притворился, будто тону. Иногда мне делалось больно, бесформенная вода жалила слизистую носа, если я неправильно дышал. Спустя некоторое время мышцы на передних лапах задеревенели, но я не желал вылезать из бассейна, хотя Матиас повторял, что занятие окончено. Я бы уснул в объятиях новой возлюбленной, то есть воды, если бы он не вынудил меня расстаться с ней. На суше я сильно встряхнулся всем телом, и моя шкура тотчас высохла.
— Плавать так здорово!
Я не смог удержать рот на замке, когда наутро встретил малайского медведя. Он почесал живот тонкими пальцами и отвернулся от меня, заметив:
— Плавание — это бессмысленная деятельность. У меня нет времени на забавы. Меня влечет новый большой проект. Хочу написать подробную историю Малайского полуострова с точки зрения малайского медведя.
Я и не подозревал, что малайский медведь скребет когтями не только живот, но и бумагу. Он уверенно назвал это «написать». Когда я спросил, далеко ли отсюда Малайский полуостров, мой собеседник презрительно поморщил нос и отозвался:
— Да, очень далеко. Впрочем, трудно сказать, как далеко он должен находиться, чтобы ты воспринял это как «далеко». Ты ведь даже на Северном полюсе не был?
— А что мне делать на этом Северном полюсе?
— Ага, теперь ты используешь слово «я». Ну вот, мне уже недостает медвежонка, который говорил о себе в третьем лице! Нет ничего скучнее цивилизованного белого медведя. Шучу-шучу, тебе вовсе не обязательно ехать за Полярный круг. Но разве тебя не волнует, что Северному полюсу грозит потепление? Я родился не на Малайском полуострове, но тревожусь за будущее мест, в которых жили мои предки. Поэтому я исследую историю полуострова и размышляю о возможностях сосуществования культур. Тебе тоже следует думать о Северном полюсе, а не просто гулять, плавать да играть в мяч.
 
— Все мои предки родом из ГДР, а не с Северного полюса!
— Да ну? Даже те, кто жил тысячу лет назад? Ты и правда безнадежен.
В отличие от противного малайского медведя, медведь-губач показался мне приятным собеседником.
— Прекрасная погода, так и тянет немного вздремнуть, — произнес я.
— В самом деле, погода хорошая, — отозвался он.
Таким был наш первый разговор. Но когда мы встретились во второй раз, этот же медведь раскритиковал меня:
— Ты только и делаешь, что слоняешься по зоопарку и продаешься публике на своем шоу. В твоей жизни есть хоть какой-то смысл?
— А в твоей? Чем ты занимаешься целыми днями? — парировал я.
— Как чем? Лентяйничаю, — спокойно отвечал он. — Лентяйничать — это достойная работа. Для нее требуется смелость. Публика ожидает, что ты каждый день будешь показывать ей что-нибудь интересное. Есть ли у тебя смелость отказаться от своих забав и разочаровать зрителей? Ты гуляешь каждое утро, потому что тебе это нравится. Ты можешь обойтись без веселья или твоя воля слишком слаба для этого?
Он был прав, мне недоставало смелости разочаровать публику и Матиаса. Я не мог лентяйничать.
Разговоры с другими зверями об образе жизни смущали меня. С самого начала я боялся канадских волков. Я сторонился их, но однажды случайно подошел к их вольеру слишком близко и обнаружил это слишком поздно. Главный волк тотчас обратился ко мне:
— Эй, ты там, ты всегда ходишь один. У тебя что, семьи нет?
— Нет.
— А где твоя мать?
— Моя мать — это Матиас. Вот он, он всегда ходит со мной.
— Вы с ним совершенно не похожи. Думаю, он похитил тебя в младенчестве. Взгляни на мою большую семью. У нас все на одно лицо.
Матиас встал рядом со мной и произнес такую речь, будто понял наш с волком разговор:
— У волков стройная аристократичная фигура. Но я предпочитаю медведей. Знаешь почему? Волки-самцы сражаются до тех пор, пока не установят, кто в стае самый сильный. Затем этот сильнейший самец вместе со своей самкой производит потомство. Больше ни у кого в стае детей не будет. Просто безобразие какое-то.
Волчьего языка Матиас не знал, но в данном случае это было даже кстати.
Я не любил волков, пытался игнорировать их, но не мог выбросить из головы то, что сказал мне вожак стаи. Разве мы с Матиасом не похожи? Меня похитили в младенчестве? Эта мысль не отпускала меня весь день.
Обо мне много писали в прессе. Всякий раз, когда Кристиан приносил нам очередную статью, Матиас зачитывал ее вслух, а вечером я еще раз внимательно изучал каждое предложение.
— Первый урок плавания для Кнута.
У меня отняли кусочек жизни и втиснули его в листок газетной бумаги. Когда я плавал, Кнут должен был оставаться в том самом «я», которое плавало, а не попадать в газету днем позже. Возможно, мне следовало позаботиться о том, чтобы как можно меньше людей знали мое имя. Они крутили моим именем, как хотели, и все ради своего удовольствия.
Особенно мне запомнилась одна статья. Я каждый день читал новые репортажи о себе, и делал это не столько из любопытства, сколько из тревоги. «Сразу после рождения мать отказалась от Кнута, и его вскармливал человек. Теперь медвежонок учится плаванию и другим способам выживания, причем опять у людей», — писали журналисты. Что значит «мать отказалась от Кнута»? Не понимая смысла этой фразы, я рылся в стопке старых газет. Где-то должна быть статья, рассказывающая, как я попал в людские руки. Поиски завершились, и я наконец кое-что узнал о своей биологической матери, а кроме того, усовершенствовал навык чтения. Среди прочего мне попалась статья, в которой говорилось: «После рождения Кнута и его брата их мать Тоска не проявляла интереса к своему потомству. Через несколько часов специалисты расценили ситуацию как опасную для жизни новорожденных и разлучили Тоску с ними. Обычно мать становится агрессивной, когда у нее пытаются отобрать детей, даже если она не хочет их растить, и потому нужно заранее успокоить ее медикаментами. Но на удивление, Тоска вообще никак не отреагировала, когда малышей унесли от нее. Специалисты предполагают, что Тоска утратила материнский инстинкт из-за стресса, пережитого в цирке. Известно, что цирковые животные, выступавшие в странах соцлагеря, подвергались колоссальным перегрузкам».