Ведущая на свет (СИ)

И все эти мои мысли — они такие бестолковые на самом деле. Я ничего не поменяю, я всего лишь пылинка в Лимбе, никто меня и слушать не будет, не то что взять и переломить ради меня вековые традиции Чистилища. Тут даже новый, более прогрессорский вариант формы утверждали десяток лет, что уж говорить о чем-то таком, как отношение к демонам.
Я лечу над Полями, не особенно приглядываясь к происходящему там, на земле. Если разомкнутся оковы одного из крестов — у меня заколет рабочая метка на запястье. Тогда я спущусь, медленно закладывая круги.
Этих меток у меня на запястье много и большинство из них постоянные. Они служат для связи с друзьями и коллегами.
А рабочую метку стирают в конце каждой смены, чтобы не тянула лишний раз.
Как же я сейчас завидую Джону и ушедшей в свой чертов отпуск Рит. Они могут абстрагироваться, они относятся к патрулям как к простой и необходимой работе.
Почему не могу я?
Нет, я ведь знаю, знаю, что другого пути просто нет. Никак больше демонов не остановишь. Дальше — только ад, а в этот тур билеты выдают лишь в один конец.
И у меня тоже выбора нет. Разве что пару сотен лет проторчать в архивах, отрабатывая свой немаленький кредит.
Я и это-то место получила только благодаря рекомендации Джона, без него я бы в Департамент Святой Стражи не попала, сюда очередь из трудоустроенных на десять лет как занята.
И грех мне жаловаться, да? Мне дали возможность отработать кредит, сейчас, а не двести лет спустя, многим не дается и этой возможности.
Почему же так тошно мне, особенно сейчас, одной, без Рит, когда не с кем поболтать и никак не отвлечешься от этого тягостного ощущения, что здесь и сейчас я делаю что-то ужасно неправильное?
Когда над моей головой вдруг раздается сухой раскат грома, я вздрагиваю и сбиваюсь с полета.
Непростительный просчет для ангела из Святой Стражи, вообще-то.
Потому что из-за потери концентрации одно из двух моих крыльев тут же сводит резкой судорогой, и оно вдруг исчезает. Совсем.
Не сомневайся в промысле Небес, Агата…
А я усомнилась.
И я падаю.
Вниз.
В Лимбе не умирают, второй раз не умрешь.
Несмотря на это, с землей мне встречаться больно…
  
2. Вкус чужой боли
 
Я прихожу в себя от боли. Жжет затылок, спина пылает, будто ее секли плетьми три часа кряду. Откуда я вообще знаю, как секут плетьми? Ой, да без понятия. Но сравнение подобралось вот такое.
Я не сразу осознаю, что могу шевелиться, кажется, что эта боль меня парализует, ослабляет. Надо мной едва-едва голубое небо и слепящее, режущее глаза белое солнце.
В этом небе я летела, под этим небом не удержала внимание на тяжести крыла. Оно рассеялось, и я рухнула вниз. Паршивый из меня Страж Полей, что бы там ни говорил Джон.
Одно мое крыло — не рассеявшееся — неловко изогнулось под моей спиной. Судя по острой боли — сломано. Хотя падение смягчило. Ударься я головой, было бы хуже…
— Святоша, — тихо хрипит кто-то из-под моей спины, — я чую, что ты очнулась, слезь с меня, будь добра.
Твою же любимую мамочку, Агата! Ты на кого-то упала!
Собираю себя в кулак, отрешаюсь от боли, скатываюсь на землю.
Подо мной — крест. К таким крестам на Поле Распятых приковывают демонов.
Ой-ой. Я упала на крест, обрушила его на землю.
Будет мне сегодня выговор, будет и штраф. Мистера Пейтона хлебом не корми, дай наложить взыскание. Очень суров и придирчив этот мой начальник. Мне кажется, что ко мне особенно. Джон успокаивает меня, говорит, что по три шкуры Артур Пейтон дерет со всех своих подчиненных. А я прямо не знаю… Мне порой кажется, что где-то в прошлой жизни я наступила мистеру Пейтону если не на хвост, то на ногу — точно.
Может, это так у меня совесть нечистая чешется, потому что Артуру не за что испытывать ко мне приязнь. Работник я паршивый, в Лимбе водятся и получше. А греховный кредит у меня большой. Немногим меньше, чем у тех, кто начинает демонеть. От обращения в демона меня не так уж много отделяет. Чуть-чуть расслабься, чуть-чуть искусись — и пойдешь в обратную сторону от освобождения.
 
— Я ни на что не намекаю, но святая земля жжет меня не меньше креста, — слабо звучит все тот же мужской голос, — и валяться между двумя калеными наковальнями не входит в комплекс моих карательных мер. Они должны быть болезненны до грани сознательного. А я вот-вот отрублюсь.
Демона не видно из-под огромного креста. Но он мне не лжет, он прав. Я его сбила, надо как-то исправить эту беду. Хотя крест я и не поставлю самостоятельно, силенок не хватит. Но могу же перевернуть?
Вокруг меня кресты с демонами. Большинство из них находится в забытьи — обычное дело для этой области — самых опасных здесь и солнце жарит сильнее всего, иссушая греховную жажду. А тот, кого я уронила, умудряется разговаривать.
Поврежденное крыло не рассеивается, и это еще хуже — оно мне мешает. Тем не менее я встаю, стараясь не задеть крылом соседние кресты. Я не демон, меня святая земля не жжет. Уже легче.
Я касаюсь края перекладины креста и шиплю от боли. Жжет. Ужас как прожигает мою грешную сущность прикосновение к святому кресту. Но я бросаю взгляд на дрожащие от боли пальцы распятого, втягиваю в себя побольше сухого горячего воздуха, прикусываю губу и толкаю перекладину вверх, заставляя её перевернуться.
Крест обрушивается на землю, на тыльную свою сторону. Демон, больше не соприкасающийся со святой землей, переживает удар креста об землю, с леденящим мою душу воем: его спина с размаху прикладывается к святыне, для него это фактически удар о раскаленную сковороду. Но болевого шока ни у него, ни у меня все-таки не случается. Хотя я, глядя на свои багровые пальцы, с которых от жара начала слезать кожа, испытываю настойчивое желание упасть в обморок, а не подвывать, прижимая к себе обожженные руки.
— Спасибо, — раздается хриплый голос, и, скуля от боли, я гляжу на распятого. Демон смотрит на меня устало, прикрыв веки, и длинные волосы лежат вокруг его головы, разметавшись во все стороны, будто лучи солнца.
У него быстрая регенерация… Куда быстрее, чем моя, потому что мои ожоги сходят медленно, а его — почти мгновенно. На моих же глазах.
Я на долю секунды забываю как дышать. Боже, какой мышечный рельеф… Даже сквозь тонкую сероватую рубашку проступает. Дайте мне бумагу и карандаш срочно, это совершенство нужно немедленно зарисовать.
Облей этого парня водой, и все скульпторы мира передерутся за то, чтобы слепить этот потрясающий торс, с прилипающей к коже тканью. В одной позе, в другой — в сотне тысяч поз. Идеал того стоит.
Нет карандашей… Можно я умру еще разок, а? Умру, сгоняю за карандашами и вернусь сюда…
— Целую вечность не видел младших ангелов-стражей, — негромко произносит демон. — Откуда ты, святоша?
Мне приходится унять в себе озабоченную художницу и поднять глаза на его лицо. Задеваю взглядом черное клеймо на кресте над его головой — такое же должно быть на его груди — аж ахнула, увидев три кольца вокруг звезды грешника. Исчадие ада. Мамочки…
— Ага, я очень плохо себя вел, — измученно ухмыльнулся распятый. — Страшно?
— Есть немного, — честно сознаюсь я. — Но я не имею права осуждать тебя.
Как и прочие, находящиеся на исправительных работах. Допусти злую мысль, зависть, осуждение — и в недельной сводке по кредитным изменениям увидишь штрафные коэффициенты. Небеса все видят и все слышат.
— Не бойся, птаха, — ухмыляется демон. — Ты, конечно, ужасно вкусно пахнешь и я бы тебя с удовольствием сожрал, но…
Он дергает запястья, будто напоминая о том, что намертво прикован к кресту, не шелохнуться даже. Оковы — простые полосы святой стали — удерживают его запястья, локти. Обнимают за горло и под мышками. Он притянут к кресту намертво — не двинуться.
"Я бы с удовольствием сожрал…"
Сумка с провиантом будто тяжелеет на моем плече.
— Ты голоден, да? — торопливо спрашиваю я, вытаскивая из сумки лепешку просфоры и фляжку с водой. Мой рабочий паек, без которого смену на Полях просто не выдержать. Безвкусно, но это не чуют демоны и не искушаются лишний раз.