Суженая императора (СИ)

Я не решаюсь позвать дворцового лекаря, чтобы удостовериться в своих подозрениях прежде, чем сообщать Стефану. Выжидаю день-другой в бессмысленной, глупой попытке потянуть время и морозным утром, когда Стефан выбирается из-под одеяла и одевается, торопясь покинуть спальню до прихода слуг, задаю вопрос.
– Стефан, могу я… выйти в город? Сегодня или завтра, разумеется, днём, тайно и в сопровождении Илзе. Как тогда, на публичном признании Миры. Если пожелаешь, можешь приставить ко мне надёжного человека для дополнительной охраны, хотя меня в качестве твоей суженой видели всего раз или два и едва ли узнают на улице, в простом платье… да и я, и Илзе в состоянии защитить и себя, и другого, поэтому тут и тревожиться особо не о чем… Это не займёт много времени, уверяю, – я вдруг ловлю себя на том, что говорю слишком быстро и чересчур много, что не спрашиваю, а будто оправдываюсь заранее.
Стефан замирает. Я вижу, как напрягается его спина, как он движением более резким, рваным надевает рубашку и оборачивается ко мне, смотрит с настороженным недоумением.
– Зачем тебе выходить в город?
– Мне надо… навестить кое-кого, – я приподнимаюсь на локте, придерживая край одеяла на груди. Ёжусь от поднявшегося изнутри холода, хотя спальня освещена и протоплена огнёвками, в ней, как и в большей части дворца, нет неискоренимых ледяных сквозняков, что вечно вытягивали даже крохи тепла из замка Завери.
– Кого? Арайнэ Грету?
– Нет, не её.
– А кого же тогда? – в голосе проклёвываются ростки подозрений.
– Одну… целительницу.
– Целительницу? Но для чего? – Стефан подходит к кровати, присматривается ко мне пристальнее, с разрастающейся тревогой. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, хорошо.
Мне не трудно говорить с мужчиной о делах сугубо женских, овеянных ореолом небылиц, домыслов и тайны, наполовину стыдливой, наполовину брезгливой, – мужчины и впрямь избегают касаться их без веской нужды, даже когда сами выступают причиной. Но мне непросто сообщать Стефану о пока ничем не подкреплённых подозрениях. Для него этот вопрос много значит, и упоминать о том, чего, может статься, и нет ещё…
– Астра, что-то случилось? – Стефан опускается на край постели, заглядывает пытливо мне в лицо, и я отчего-то отвожу глаза, начинаю с преувеличенным вниманием рассматривать вышивку на подушке.
– Да… и нет. Я пока не могу сказать в точности. Мои… я пропустила… прошлые женские дни, – Стефан молчит, и я добавляю поспешно: – Но это может ничего и не значить. На самом деле женщины не столь уж и часто…
Мужчина придвигается ближе, берёт меня за руку, обрывая мой сбивчивый лепет.
– Ты… ждёшь ребёнка? – спрашивает негромко, с трепетом благоговейным и одновременно настороженным, опасающимся поверить в услышанное.
– Возможно, – не хочу обнадёживать раньше срока. – Пока слишком говорить о чём-то наверняка. Надо сходить к целительнице…
– Я немедля позову арайна Орена, – снова перебивает Стефан. Обнимает меня крепко, отчего я и пикнуть не успеваю, и тут же отпускает, удерживая на вытянутых руках, словно хрупкую вазу. Вновь смотрит в лицо, на сей раз с недоверчивой радостью и беспокойством. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, я же говорила…
– Ты должна беречь себя и ни в коем случае не утомляться. Арайн Орен тебя осмотрит и… – внезапно Стефан мрачнеет, глядит растерянно на мои обнажённые плечи. – Наверное, нам не стоило…
– Что? – вместе с ним теряюсь и я.
– Доброму мужу не след с женой ложиться, покуда она в тягости, – Стефан цитирует выдержку то ли из жреческой проповеди, то ли из священной книги.
– А, ты об этом, – отмахиваюсь я. – Пока можно. Но я не хочу, чтобы меня осматривал дворцовый лекарь. Я предпочла бы сходить к целительнице. Я знаю одну, она хорошая женщина и опытная, знающая лекарка, пусть и не сидевшая за университетскими столами. Нам не раз доводилось звать её в нашу обитель, и я уверена, что она всё сделает должным образом.
– Она повитуха? – уточняет Стефан настороженно.
– И повитуха тоже. У нас в обители всякое случалось, и на последних сроках беременности были, и только-только понёсшие, и пострадавшие от рук мужей, – замечаю недоумение во взгляде Стефана и поясняю, коснувшись мимолётным жестом своего лица: – Жена не просто вступает в род супруга и переходит под его покровительство и защиту, она оказывается в полной его власти. Муж на законном основании имеет право распоряжаться ею как пожелает и порою иные мужи… переступают границы дозволенного. Иногда женщина решается уйти… хотя таких и мало, – понимаю, что свернула не на ту тропу, и тороплюсь исправиться. Придвигаюсь ближе к Стефану, отчего-то понижаю голос: – Я не утверждаю, будто дворцовый лекарь, учёный муж хуже целительницы-самоучки из Беспутного квартала, что он несведущ и неумел, вовсе нет. Я лишь хочу, чтобы меня осматривал человек, который… которого я хоть сколько-нибудь знаю. Которому могу рассказать всё без утайки, честно ответить на вопросы… деликатного свойства. И… если я вдруг ошиблась, то все неоправдавшиеся подозрения останутся там, в Беспутном квартале. Никто не понесёт весть о них по всему дворцу, а то и по половине Империи. А если всё подтвердится, то тем более. Все, кто состоит при мне – и дамы, и служанки, – все знают, что ты посещаешь мои покои по ночам. Разумеется, есть Мира, наша публично признанная дочь, и каждый понимает, что я, её мать, уже никак не могу быть чиста и непорочна. И многие охотно закроют глаза на то, когда именно был зачат наш второй ребёнок, лишь бы имперский престол наследника заполучил, но…
 
– Ты права, – лицо Стефана озаряется воодушевлением, принятием мысли, что появилась только-только. – Мы обвенчаемся в этом месяце.
– Так скоро? – заново теряюсь я. – Но я думала, венчание назначено на последние числа следующего…
– К чему медлить без нужды? Ты моя суженая и станешь моей женой, так отчего бы не сейчас?
На ум невольно приходят воспоминания о венчании Эветьена и Лии, однако Стефан не фрайн Шевери, а я не мятежная фрайнэ с островов, и мы не можем рассчитывать на тихое, скромное брачное торжество с малым количеством приглашённых.
– Наш сын родится в законном браке и ни единой живой душе в Империи и вне её не придёт в голову считать иначе.
– Сын? – повторяю. Сбрасываю руки мужчины со своих плеч и отодвигаюсь от него. – А если опять девочка? Ты хоть раз предполагал, что у нас может родиться ещё одна дочь?
Свет воодушевления исчезает последними отблесками гаснущего огня и во взгляде Стефана, прямом, искренне удивлённом самой этой вероятностью, я вижу, что не предполагал. Как так, чтобы у государя, ждущего, жаждущего наследника, что в срок свой примет отцовский венец, может родиться вторая дочь? Ещё одна девочка, столь же бесполезная, как и первая.
– Ты сам единственный сын, разве нет?
– Спустя несколько лет после моего рождения мама забеременела вновь, но вскоре потеряла дитя.
– И у твоего дядюшки были только две девочки, – напоминаю я. – А у твоего деда – двое сыновей.
– Испокон веков Благодатные не даровали сынам первопрестольного древа столько детей, сколько даровали другим родам, – отвечает Стефан серьёзно. – Такова плата за возвышение нашего древа над прочими, за нашу силу, крепость и неизменность. Несмотря на все бури, несмотря на извечное дыхание времени, оно растёт и даёт жизнь новым ветвям, оно уходит корнями глубоко в землю прошлого и раскидывает крону над всей благословенной Франской империей, защищая её от невзгод и даруя ей милость Четырёх. В ветвях его нельзя спрятать лист другой породы, никогда ему не стать истинной частью первопрестольного древа. Говорят, несколько веков назад, когда территории Эргерштернского королевства были меньше, чем ныне, тогдашний его правитель вздумал оградить себя и последующие поколения государей от ветвей, что давно уже переплелись с другими. Королевские колдуны уверили властителя, что сумеют повторить то, что сделали когда-то мои предки. Возможно, таким образом король надеялся укрепить свой трон и обезопасить себя – единственный его сын умер при странных обстоятельствах, не вступив даже в пору цвета юности, а на престол претендовала и сестра короля, и один из дальних кузенов.