Дурная слава (СИ)
— Земля-Земля! Непорядок! Космонавт Степан забыл на космодроме скафандр! Просьба уладить ситуацию!
И не опуская Степку на пол, все еще кружа с ним, сидящим у меня на плечах, я плавно пересекаю коридор, устраивая космонавту всевозможные перегрузки, и прямо на ходу водружаю на него шлем, в котором он, конечно же, тонет.
— Все! Мне надоело! — дрыгается он и, вырвавшись из плена «ракеты», уже тащит из моей комнаты перчатки. — Атон! Атон! Атон! Давай бокс!
Теперь шлем на моей голове. Я сижу на полу, широко раскинув ноги, а Степан активно отрабатывает Джеб*. Парень серьезен словно скала, и я ни при каких обстоятельствах не собираюсь подавать вида, что его суровая моська веселит меня вот уже десять минут. А как только он переходит к комбинации «Джеб — Правый кросс», я мучительно «умираю».
— Атон! Атон! Атон! А теперь тавай! — тянет он меня, пытаясь реанимировать.
— Я не могу, я в нокауте. Я потерял много крови! Неси бинты и повязки, если не хочешь, чтобы я умер.
— Ага! — радостно взвизгивает Степка и ныряет в родительскую комнату.
Оттуда в зал перекочевывают Танин халат и штаны Вадима.
— Тащи колготки! — подсказываю я. — Да не, не мамины, а свои!
И вот уже я с замотанной колготами башкой иду спасать водителя автобуса, который застрял где-то между ножкой кресла и ножкой тумбочки. А потом мы вместе пристраиваем автобусу прицеп с пропеллером от вертолета. И плевать, что такого не бывает! За это-то я и люблю «лего». И племянника, который на каждое бредовое действие может придумать весомое неопровержимое оправдание.
— Эта потомуста пасазылам тизыло багас нести! А лутик у сумок нет! Они доедут до голода на атобусе, а потом пойдут песком. А сумки плилетят за ними.
Понятно?
И не поспоришь!
— Обедать будем? — шмыгаю я после очередной промывки носа.
— Будем! — согласно кивает он. Степан, в отличие от меня, стоически переносит назначенные мамой пытки. И бодро заявляет: — Хотю калтоску фли!
Я делаю задумчивое лицо:
— По-армейски?
— Это как?
— Как в армии.
— Да!!! — вскрикивает он и на радостях принимается приплясывать. Я бы сказал, отжигать. И своим зажигательным пасадоблем не дает мне пройти к холодильнику.
— Тих-тих-тих-тихо! Стоп, — пытаюсь протиснуться я. — Погоди. Остановись. — Убираю его, танцора, из-под ног. — В армии перед картошкой фри положено тридцать приседаний.
Он ловко отскакивает на середину кухни и с усердием, кряхтя и сопя, покорно выполняет приказ.
— Атон! Титай!
— Один… два… три…
Очистки летят в ведро, на раскаленной сковородке трещит растопленное масло, и вскоре запах жареной картошечки разлетается на всю квартиру. Мы обедаем, спим, потом снова спасаем водителя автобуса, слона, десятиэтажный дом, летаем на ковре-самолете, перевоплощаемся в суперменов, устраиваем рок-концерт, гоняем на воображаемом мотоцикле и в завершении дня, когда Вадим с Таней возвращаются с работы, играем в Мавзолей. Я — Ленин, я лежу. А он — часовой из почетного караула первой роты, он меня охраняет.
*Джеб (от англ. jab «внезапный удар; тычок») — один из основных видов ударов в боксе.
10. Женя
Я не могу заснуть.
Полночи я ворочаюсь сбоку на бок, стараясь отключить мозг и не думать ни о чем, но это не так-то просто, когда на коже ожогами горят прикосновения его пальцев. До сих пор! От них невозможно избавиться уже несколько дней! Стоит только закрыть глаза, как передо мной живо и ясно встает он, весь такой хмурый и наглый, с темными глазами и ершистыми бровями, широкими плечами и крепкими руками. Сильный и хамоватый. Твердолобый упертый баран! Приставучий осел! Своими требовательными губами он шепчет мне: «Эй, Ковбой». Но когда этот прилипала улыбается — я переворачиваюсь на спину и утыкаюсь озадаченным взглядом в потолок, — внутри меня что-то беспричинно сжимается. Мне хочется сбежать. Но не от него, а от себя самой.
Которое утро я встаю и не знаю, куда себя деть!
— Смотрю, сидишь! Пообедала? — шествует вдоль террасы тетя Люба.
— Ага, — допивая последний глоток молока, киваю я. — Здрасьте! Привет, Ром!
На первый взгляд может показаться, что соседка одна. Но нет! Если присмотреться, позади тети Любы хвост — тенью за ней следует ее худощавый бледнокожий сынок, мой ровесник, едва ли тянущий на восьмиклассника. Занудный и флегматичный, с ярко выраженным противным пушком над верхней губой. В сандалиях, носках, шортах и футболке-поло, застегнутой на все-все пуговички.
— Привет, — выдавливает он из себя, глядя на мир исподлобья.
Интересно, как и любой другой самец, он тоже мечтает осеменить добрую половину человечества? Или его тайные желания более скромные?
Я мысленно хихикаю, но тут же передергиваю плечами — по-моему, из таких вот личностей как раз и получаются маньяки.
— Женьк, помоги ему…
И от начала ее предложения я в буквальном смысле закашливаюсь.
Всю жизнь, сколько бы раз ни слышала эту фразу, к горлу неизменно подступают рвотные позывы. Но почему я? Почему ваш золотой Ромочка не может справиться сам? Он же поступил в ВУЗ в отличие от меня! Он же подбирает себе комнату, чтобы не заниматься всякой хиромантией, как это делаю я! И что на этот раз? Ромочка не может завязать шнурки, затянуть галстук, найти на яндекс-карте нужный адрес, купить в интернет-магазине купальные плавки, избавиться от прыщей? Что?
— …подтянуть историю.
— Зачем? — недоуменно смотрю на соседку я.
— Там еще одно собеседование намечается, — решительно, тяжеловесным движением руки, приземляет сыночка она, и Ромочка ссыпает свои кости возле меня.
Я закатываю глаза и констатирую факт:
— А комнату уже нашли.
— Нашли, — довольно улыбается тетя Люба, принимая мои слова не меньше, чем за зависть. — Хорошая комната, двенадцать квадратных метров, без всяких посторонних личностей. Никто не помешает учебе!
Комната? Двенадцать квадратов? В которой Ромочка будет жить один?
— В общежитии, что ли? — последнюю мысль я озвучиваю вслух.
На что соседка тюкает в своей излюбленной манере:
— Тю! Зачем в общежитии? — и глядит на меня такими глазами, будто я недалекая. — С бабулей! Бабулечка комнату сдает в своей двухкомнатной квартире. Чистенько, культурненько и рядом с университетом. Накормит, напоит, присмотрит. Красота!
Я кошусь на Ромку, чтобы понять, реально ли он желал этого, но по выражению его неизменно закисшего лица трудно что-либо разобрать. Возможно, жить под крылом посторонней старушки — в какой-то степени тоже свобода. Для него.
— У тебя книжки-то остались? Или ты открестилась от учебы навсегда? — раскатисто смеется соседка, не сумевшая прочитать моих сочувственных размышлений.
«Собиралась выкинуть, но знала, что вы придете», — хочу сострить я. Но решаю не ввязываться в напрасную перепалку с соседкой. Это бесполезно. Настырнее тети Любы только тот приставала на мотоцикле.
— Ну так тащи, чего сидишь? Быстрее начнете, быстрее закончите!
— Вообще-то мне к козам надо, — пытаюсь отмахнуться я.
— Хых! А Ромке завтра на собеседование надо! — идет в контратаку соседка. — Подождут твои козы, никуда не денутся. Дык и вообще, — сияет она от внезапно настигшей ее идеи и машет рукой в сторону пастбища, — вы и там позаниматься можете!
Я мысленно скулю и захожу в дом за учебниками, сожалея, что папа на доставке — он бы обязательно за меня заступился. А вот искать защиты у мамы смысла нет, она с тетей Любой одна сатана. Еще и пользу в этом найдет: а вдруг я все-таки выберу юридический.
Вот теперь точно не выберу! Благодаря Ромочке и его настырной мамаше выработаю стойкий условный рефлекс! Буэ…
— Пошли, — холодно зову одноклассника, приглашая идти за собой, и, не оборачиваясь, следую до старой яблони на краю нашего участка. Под ней и усаживаюсь.