Дурная слава (СИ)

Но коротать время долго не пришлось.
Как только Ковбой появилась на террасе, я устроился на низенькой изгороди загона и стал с жадностью, не спуская глаз, смотреть на нее.
Я любовался ею. Я видел, как она небрежно поправляет волосы, как ее прекрасные ножки сменяют одна другую под попкой, как она грациозно потягивается и изгибает затекшую шею, и медленно сходил с ума от каждого ее движения. Я всматривался в милое личико, освещенное тусклым свечением экрана ноутбука, и изучал даже самые мелкие ее черты. Я запоминал их наизусть, я записывал их все на подкорку и страстно желал прикоснуться к ее коже.
И вот, сейчас, мои губы в паре десятков сантиметров от ее губ…
Я слышу, с каким грохотом бьется ее сердечко, я чувствую, как она вся дрожит, как ее небольшая аккуратная грудь тяжело вздымается, как она смотрит на меня, замерев в ожидании. А расстояние между нами сокращается, и я понимаю, что теряю контроль.
— Эй, Ковбой! — шепчу я. — А я-то думал, что ты смелая. — И сделав усилие в борьбе с собой, медленно переворачиваю метлу в вертикальное положение.
Я даю чертовке шанс сбежать. Сбежать, чтобы рано или поздно оказаться в моих объятиях.
Ты моя.
— Да пошел ты! — взрывается она. И не убирая цепких рук от метлы, отталкивает ее вместе со мной с такой силы, что от неожиданности я едва ли не падаю. — Вали отсюда! — И я не могу оторвать взгляда от ее манящих губ, с которых летят красноречивые обзывательства: — Тупица! Идиотина! Твердолобый баран! — смешно ругается она и продолжает таранить меня, настойчиво прижимая к стене пристройки.
Мне ничего не остается, как резким движением садового инструмента снова притянуть ее к себе, отчего наши тела находят сразу несколько точек соприкосновения.
В ней вспыхивает пожар, который в мгновение ока перекидывается на меня, и она это замечает.
На долю секунды чертовка смущается. Она опускает глаза. Но, кажется, сдаваться не в ее правилах. После секундной заминки, борьба снова переходит в активную фазу.
— Отстань от меня! — кричит она и бьется у моей груди, как будто это я держу ее за руки.
Я улыбаюсь:
— Тебе же это нравится.
— Это тебе нравится доставать меня! — рычит рыжая бестия.
— А я разве достаю тебя? — Я разжимаю пальцы, отпускаю ручку метлы и поднимаю руки ладонями вверх. Наши тела продолжают соприкасаться. — Смотри, это не я, это ты со мной обжимаешься!
Я твой.
Замерев на мгновение, она теряется. Но я продолжаю ее подначивать:
— Может, тогда поцелуешь меня, отблагодарив за доставку? Или хотя бы в качестве моральной компенсации за разбитую бровь, м?
В результате чего Ковбой смущается еще сильнее. Даже в темноте я отлично вижу, как вспыхивают ее щеки, а взгляд потупляется.
Она отскакивает от меня, и теперь ее миловидная мордашка корчится в забавной гримасе:
— Надо было разбить тебе все твое наглецкое лицо!
Я делаю решительный шаг вперед, разглядывая ее всю, от и до.
— Можешь разбить его прямо сейчас. Но учти! После такого ты уже не отвертишься, я перестану тебе поддаваться.
Она театрально смеется:
— Ха-ха-ха! Хочешь сказать, ты мне поддавался?
И я решаю продемонстрировать.
Я беру ее за хрупкие узкие плечики; вполсилы стиснув их, притягиваю чертовку к себе и, не обращая внимания на метлу, в которую по-прежнему впиваются девичьи цепкие пальчики, одной рукой откидываю назад ее растрепавшиеся волосы и оголяю тонкую шею. Мне хочется, исследуя ее миллиметр за миллиметром, покрыть нежную кожу поцелуями, но вместо этого я скольжу ладонью вверх и, добравшись до затылка, легким нажимом заставляю Ковбоя посмотреть на меня.
— Видишь? Я просто люблю игру в поддавки.
А потом отступаю.
Метла, которую она все это время не выпускала из рук, с грохотом падает под ноги.
Но я не удивляюсь.
Я все прочитал в ее глазах.
Спустя несколько минут я уже покидаю Озерки и с чувством легкого довольства мчу по еще довольно оживленной трассе домой. Завтра с утра я обязан быть на ногах, я обещал. А раз обещал, не должен подвести Вадима. Но сейчас я не хочу об этом думать — все мои мысли вместе с частью меня самого остались там, за лесополосой. Я добровольно оставил их, передав в надежные руки.
 
Оказавшись в квартире, я, стараясь никого не разбудить, сначала прохожу в кухню, по-быстрому утоляю голод тем, что есть на столе, тихонько проскальзываю в ванную, подставляю под теплые струи душа спину, плечи, голову и еще долго перебираю в памяти сегодняшний вечер. Я довольно ухмыляюсь, отчетливо представляя рыжую бестию рядом с собой, ее воинственный вид, растрепанные волосы, рассерженные губки, с которых слетают смешные ругательства и… взгляд, переполненный интереса. Я знаю: она не прочь поиграть со мной в поддавки.
А потом, растянувшись на своем диване, закрываю глаза и мгновенно отключаюсь.
Утро врывается в мой сон внезапно:
— Атон! Атон! Атон! — кое-кто неуемный стаскивает с меня одеяло. — Тавай! Узэ птитьки поют! Узэ день! Узэ я пласнулся!
Я открываю один глаз:
— Степ, — но только, чтобы отвоевать обратно одеяло, — может, поспишь еще? Чего ты вскочил-то так рано?
— Как лано? — взбирается на меня племянник. — Мама узэ стала! Папа узэ ва-апте зубы тистит! Один ты спис! Тавай! — И лупит меня ладошкой куда придется: — Тавай! Тавай! Тавай!
— Хорошо, хорошо. Встаю. Иди пока придумай, чем мы будем заниматься, — стараюсь выиграть хотя бы еще одну минутку. Но мелкого так просто не проведешь.
Он тукает чем-то тяжелым мне по голове, а потом…
— А-апти! — прямо в лицо.
Я умываюсь, не выбираясь из постели.
— Будь здоров, Степ, — утираюсь кончиком наволочки и окончательно просыпаюсь. Ссаживаю с себя пацана, который держит в руках мой шлем, встаю сам и, наскоро натянув на себя домашние штаны и футболку, горланю командным голосом: — Та-ак! Рота, стр-р-ройсь!
Степка подпрыгивает, взвизгнув, делает круг по комнате, не сразу соображая, куда можно пристроить шлем. Растерявшись, отдает его мне, после чего, гордо задрав подбородок и преданно глядя в глаза, забавно пришпиливает пухлые ручки к туловищу.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
— Хорошо. Значит, идем приводить себя в порядок и завтракать. Ты завтракал? — серьезно спрашиваю я.
— Никак нет, товалищ комадил!
И за это его основательное «товалищ комадил» я готов простить ему раннюю побудку.
— Тогда за мной!
Вадим с Таней уже в прихожей, обуваются.
— Там, на полке, флакончик такой высокий, с насадками. Степан знает. Не забывайте промывать нос каждые три-четыре часа. Если будет подозрение, что температура поднялась, звони, — дает наставление Таня.
— Я понял.
Мы отправляемся в ванную комнату, а родители Степки — на работу.
Я протягиваю племяннику зубную щетку и пасту с драконом, выдвигаю ногой из-под раковины детский низенький стул для того, чтобы «рота» удобно расположилась напротив зеркала, и улыбаюсь его отражению.
— А теперь нос. Слышал? Мама сказала, чтобы мы не забывали его промывать каждые четыре часа.
Я беру нужный флакончик с аэрозолем, зажимаю себе одну ноздрю, и холодная струя физиологического раствора орошает не только носовые ходы, но и, кажется, достает до мозжечка.
Я кашляю:
— Ну и гадость эта ваша заливная рыба!
Степка хихикает. И подставляется. А я поражаюсь его мужеству, ведь он даже не морщится.
— А тепель лота на завтлак! — командует Степка.
— Слушаюсь, товарищ командир! — ухмыляюсь по-доброму и шагаю в кухню за генерал-лейтенантом, не меньше!
Там мы молча завтракаем кашей. Только переглядываемся и, мыча, указываем то на сыр, то на очередной кусок батона, предлагая друг другу добавку. Выпиваем по кружке чая, заедаем все это печеньем и, загрузив тарелки, ложки и кружки в посудомоечную машину, отправляемся на просмотр мультфильмов. А потом, после получасовой переподготовки из рядового армейца в офицера ВКС, прямо из гостиной вылетаем в открытый космос.