Избранное: Христианская философия

  
Глава IV Свобода человека в «Principia philosophiae»
 
Если мы попытаемся найти в «Первоначалах» уточнения той критики, которую Декарт направлял против свободы как безразличия, то прежде всего мы с удивлением убедимся, что их там нет. Эта критика, составляющая один из принципиальных моментов «Четвертого размышления», исчезла, как кажется, в «Первоначалах». И тем не менее обе работы посвящены одной и той же проблеме и дают ей одно и то же решение. Как в «Первоначалах», так и в «Размышлениях» Декарт стремится доказать, что Бог не несет ответственности за наши заблуждения, что последние зависят от дурного использования нашей способности свободного выбора и что наличие у нас заблуждений никак не препятствует тому, чтобы наши ясные и отчетливые идеи были истинны. Но в то время как в «Размышлениях» все доказательство данного тезиса опирается, как кажется, на критику свободы как безразличия, в «Первоначалах» оно полностью построено так, что даже сам термин «безразличие» употребляется только один раз. Тут на ум естественным образом приходит, возможно, очень простое объяснение для подобного изменения установки Декарта. Сам Декарт предупредил нас, что, вообще говоря, порядок и относительное значение затронутых вопросов в «Размышлениях» и в «Первоначалах» различаются; стоит ли после этого удивляться, что мы не встречаем в первой книге «Первоначал» некоторых рассуждений, содержащихся в «Размышлениях»? Однако надо заметить, что не следует преувеличивать изменения порядка рассматриваемых вопросов; они на самом деле незначительны [556]. А что касается развития различных вопросов, обсуждаемых в обоих трактатах, то приходится признать, что, вообще говоря, рассмотрения, развиваемые в «Размышлениях», в «Первоначалах» не столь значительно сокращены. Но вот с проблемой свободного выбора дело обстоит по-другому; тут произошло не простое изменение порядка или структуры изложения, но изменение содержания. И именно обсуждение свободы как безразличия не просто сокращено, но устранено вообще. Однако в эпоху появления «Первоначал» такое устранение должно было быть значимым актом. Более того. Декарт не просто убрал критику свободы как безразличия, но отказался от нее. Термин «безразличие» появляется только один раз, но как синоним термина «свобода». Так что Декарт не только не противопоставляет данные термины, как в «Размышлениях», но намеренно смешивает их [557]. А для его читателей и такого знака оказывалось достаточно. Не надо забывать, что в ту эпоху термин «безразличие» был знаком партийной принадлежности. В «Размышлениях» Декарт сражается с концепцией свободы как безразличия; следовательно, он противопоставляет себя Молине. А в «Первоначалах» он, напротив, говорит: «…мы…осознаем присутствие в нас свободы и безразличия…» Значит, для него безразличие составляет или саму свободу, или ее необходимый элемент. Таким образом, Декарт становится сторонником Молины. И в какой связи он делает подобное заявление? В связи с согласованием нашей свободы выбора и божественного предустановления. Тут уж никак нельзя обмануться. Декарт уже не томист и не имеет с их партией ничего общего. Мы, с одной стороны, уверены, что Бог предустановил все вещи; а с другой стороны, мы уверены, что это предустановление оставило нетронутой нашу свободу и безразличие. Что сказал бы о. Жибьёф? Вот его бывший ученик, отказывающийся признать, что божественное предустановление устраняет наше безразличие, словно он боится, что такое признание сразу лишит нас свободы. Как же объяснить сначала молчание, а потом немногословный, но совершенно недвусмысленный отказ от прежних взглядов, на который читатели — и в этом Декарт мог быть уверен — обязательно обратили бы внимание? Мы поймем все это, рассмотрев особую цель, которую преследовал Декарт в «Первоначалах», и то, какой оборот приняла к тому времени полемика о благодати.
 
Одной из постоянных забот всей философской деятельности Декарта было снискание успеха для его философии. Сколько бы он ни выказывал презрения к схоластической философии, он, возможно, в глубине души завидовал ее чудесной судьбе, и иногда он высказывался так, словно ему не давали покоя лавры Аристотеля. В самом деле, как не позавидовать судьбе этого человека, все писания которого воспринимаются сейчас как изречения оракула [558]? Убийственная ирония Декарта может выдавать некоторую досаду.
Но какими бы, впрочем, ни были чувства Декарта к Аристотелю, остается установленным фактом, что он имел притязание свергнуть его с философского трона и взойти на него самому в качестве бесспорного авторитета. Замысел был грандиозным, а с реализацией дело шло туго. Чтобы занять место Аристотеля, надо было бы создать свой вариант всего того, что сделал Аристотель и, согласно обычаю той эпохи, издать «Philosophia universalis» или «Summa totius philosophiae complectens quator partes: Logica, Metaphysica, Physica, et Moralis» [2*]. Таким образом Декарт и замыслил свою систему. Стремясь разрушить здание аристотелевской системы и на его развалинах возвести новое, уже нерушимое, он ни минуты не сомневался в оправданности этого проекта. Хотя Декарт и был непримиримым противником схоластики по любому вопросу, он никогда не рассматривал саму философию иначе, чем это было принято в его собственном коллеже; поэтому великое древо науки, которое он хочет взрастить, разровняв предварительно для этого почву, должно иметь столько ветвей, сколько было курсов философии в коллежах и университетах. За подлинной логикой должна следовать метафизика, потом физика, потом от этого ствола отходят медицина, механика, составляющая единственную новацию, и, наконец, «последняя ступень к высшей мудрости», т. е. мораль [559]. Добавим, что Декарт ни на мгновение не сомневался, что во всех этих областях он может представить доказательства столь же достоверные, как математические, неопровержимые и окончательные; понятно поэтому, что как только это «древо философии» будет создано, останется только бесконечно преподавать его и выработать на его основе учебные планы для всех коллежей и университетов. Декарт не только лелеял мечту о победоносной «истинной философии», которая когда-нибудь воцарится в школах, где до сих пор господствовал Аристотель, но и надеялся увидеть еще при жизни осуществление своей мечты.
Для этого надо было дать жестокий бой. Аристотель господствовал над образованием, а в образовании господствовали иезуиты. Чтобы философия Декарта распространилась и вытеснила схоластическую, ему было абсолютно необходимо привлечь иезуитов на свою сторону; только иезуиты с их могущественными коллежами и многочисленными связями в университетах могли организовать быстрый и надежный триумф новой философии. Декарт знал это, и самым существенным из его усилий по привлечению их на свою сторону стало редактирование «Первоначал» ad usum scholarum [4*] [560]. Он не пытался, однако, сначала взять их лаской. Огорченный недостаточным вниманием к его трактату «Метеоры» и тем, что его не ввели в учебные курсы [561], раздраженный нападками Бурдена [5*], он в какой-то момент задумал использовать соперничество между иезуитами и Сорбонной. Его план состоял тогда в том, чтобы получить от докторов <Сорбонны> официальное одобрение своей метафизики и, усилив свою позицию такой поддержкой, запустить против иезуитов мощное стенобитное орудие, которое покажет всем превосходство его философии и немедленно откроет перед ним двери учебных заведений. Но чтобы удар оказался решающим, он должен попасть к самое сердце противника. Не открывая Мерсенну весь свой замысел, Декарт прикинулся, что он хочет приготовиться к замечаниям, которые могут выдвинуть против его «Размышлений» иезуиты. Под предлогом того, что нужно «знать, чего ожидать», он попросил Мерсенна перечислить ему авторов философских курсов, «наиболее читаемых» в коллежах ордена. Книги коимбрцев, Толетуса и Рубиуса были, к сожалению, слишком длинными. А вот Е<вста-фий> де Сен-Поль, напротив, написал относительно короткий компендиум, который был лучшей работой такого рода [562]. Вскоре Декарту пришлось открыть свой подлинный замысел. Мерсенн тут же указал на трудность, с которой ему придется встретиться, опровергая философию, защитники которой придерживаются столь различных воззрений. Но намерение Декарта состояло вовсе не в этом; он только хотел разрушить основание здания, потому что, как он отвечал Мерсенну, «можно легко опровергнуть все основания, в которых они соглашаются между собой; а после этого все их частные споры станут излишними» [563]. Как осуществить такой замысел? Декарт хотел представить все принципы своей философии в форме тезисов; тогда последовательность следствий из них и оснований, их доказывающих, образовала бы настоящий «Курс» его философии. В том же самом томе, после этого первого курса, следовало бы напечатать «Kypc обычной философии», подобный, например, курсу фельяна [6*], но чтобы за каждым вопросом из этого курса шли заметки Декарта; в которых были бы собраны и раскритикованы различные защищаемые схоластикой воззрения по тому же самому вопросу, а в конце, возможно, даже было бы помещено «сравнение обеих этих философий». Весь проект должен был быть обдуман и осуществлен скрытно; иначе регенты коллежей сделали бы все, чтобы ему помешать, да и Сорбонна могла бы взволноваться и отказать в одобрении, которого Декарт желал, потому что это могло «быть чрезвычайно полезно для его замыслов». Если бы «Размышления» были одобрены, то и его физика была бы принята, потому что «эта небольшая порция метафизики» содержит «все принципы его физики» [564].