Юлий Ким

Вслед за столь изящным романсом на сцену вступали грубые солдаты: 
 
 
Раз!
 
И два!
 
И горе не беда!
 
 
 
Уж мы, братцы, рвем подметки
 
Нонче и вчерась!
 
После дела даст нам водки
 
Сам светлейший князь!
 
 
 
Без вина, как без закону.
 
Нешто проживешь?
 
Никакого бастиону
 
Трезвый не возьмешь!
 
 
 
Вот вернемся мы с походу.
 
Снимем кивера. —
 
Вместо водки будем воду
 
Трескать до утра!
 
 
 
Квартирьеры, квартирьеры, фейерверкера!
 
Интенданты, маркитанты, каптенармуса!
 
Подавай сюды фатеры, а коням овса!
 
Нам фатеры — коням овса!
 
 
(Автор понимал, что фейерверкера никак не помещаются в предложенном смысловом ряду, и оставил их там лишь по причинам благозвучия. Насчет киверов в русской армии времен Фонвизина также имеются сомнения — да ведь если на все смотреть с такой придирчивостью, то и у Толстого сыщем множество пятен.) 
На подворье Простаковых Милон встречался с давним своим приятелем и ровесником Правдиным. Сей молодой чиновник как раз был прислан сюда понаблюдать за нравами помещиков. Друзья обнялись. 
Милон 
 
 
Тебе, любезный друг, открою тайну сердца своего:
 
Влюблен я и имею счастье быть любимым.
 
Но вот уже полгода как в разлуке
 
Я с той, кто мне всего дороже в мире!
 
 
 
В надежде пребываю, что она
 
Содержится у родственников добрых.
 
А вдруг она в руках корыстолюбцев?
 
Я весь от этой мысли вне себя!
 
 
На это Правдин отвечал фразой из оперы Чайковского «Пиковая дама»: 
 
 
Я имени ее не знаю ль?
 
 
На что ответ следовал совершенно в духе простодушной классики. 
Милон 
 
 
Ах! Вот она сама!
 
 
Появлялась Софья, немедленно же начинался дуэт: 
 
 
— Ах, мой друг любезный, лукавый Амур,
 
Моей вняв мольбе слезной, тебя ко мне вернул!
 
— Сей минуты я все ждала, о друг мой!
 
Ни дня, ни дня я не спала — все ждала, все ждала.
 
 
(Вместе) 
 
 
Как сладко нам будет
 
На мягкой травке
 
У ручья вдвоем
 
Под розовым кустом!
 
Как чудны там будут
 
Томны лобзанья.
 
Нежны признанья.
 
И наступленье…
 
И пораженье!..
 
 
 
Ты на арфе — я на лире
 
Повторяем вновь и вновь:
 
Все пременно в этом мире.
 
Непременна лишь любовь!
 
 
И вот все завертелось вокруг Софьи, три жениха — три соперника, у Митрофана с дядюшкой уже и до драки дошло. В какой-то момент передышки вдруг в своем уголку оказался Простаков. И тихонечко запел: 
 
 
 
Род Простаков
 
От старинных простаков
 
Из боярских детей.
 
В оны года.
 
Кого шире борода,
 
Тот и был всех умней.
 
Умники те
 
Таскали воду в решете:
 
Была в ходу простота.
 
Нынче зато
 
Кладут сито в решето.
 
Чтоб держалась вода…
 
 
 
Нынче все страх:
 
Не ходить бы в простаках,
 
Знай гляди да смекай.
 
Ин невелик
 
Мозгу малый золотник —
 
За большой выдавай!
 
Знай ни аза.
 
Ходи вылупя глаза —
 
И пропадешь ни за грош.
 
Смел да умен — Два угодия завел.
 
Там и третье урвешь…
 
 
 
Как простаку
 
Да в осьмнадцатом веку
 
Свой живот уберечь?
 
Будь как дитя:
 
Язычок-то проглотя
 
Никому не перечь.
 
Взоры свои
 
От людишек утаи,
 
А то и вовсе закрой.
 
 Ибо, заметь.
 
Просто не на что смотреть
 
В этой жизни, друг мой!..
 
 
Этот странный, апарт в дальнейшем никак не развивался нами, и Простаков как выходил туповатым подкаблучником, так и уходил. Недоработка вышла. Зато с Еремевной вроде бы все удалось. В Саратове ее отлично сыграла Ира Афанасьева, талантливая молодая актриса с хорошим голосом. И потому Еремевна у нас была не старая хрычовка», как трактуется она у Фонвизина, а здоровая крестьянская девка, мамка, приставленная к баричу, причем не только сопли утирать… И вот она жалуется на свое житье старым знакомцам. Цыфиркину и Кутейкину, откупорив заветную баклажку в тихую минутку: 
 
 
Ой на бедну-ту мою голову
 
Пошли, Господи, гром да молонью!
 
За господскою за дитятею
 
Позабыла я отца-матерю.
 
 
 
Не свожу с него ясных глазынек,
 
Словно прынц какой аль помазанник.
 
Чего он хотит, то и делаю.
 
За него на двор чуть не бегаю!
 
 
 
А уж сколько с ним срамотищи-то
 
Натерпелась я — поди высчитай:
 
То кухаркою,
 
То товаркою,
 
А как ночь придет — и сударкою!
 
 
 
Уж не знаешь, как иссобачиться,
 
А все стерва я да потатчица.
 
А награды всей — руп с побоями,
 
А отрады всей — суп с помоями…
 
 
Дядюшка Стародум, бывший, крупный придворный, ныне отставной, появлялся в одиночестве, никем не встреченный за общей суетой. По нашей трактовке, был он человек нервный, колючий и хотел одного: чтоб все оставили его в покое. И любимое его занятие было — в одиночестве понюхать табаку.