Одиночка (СИ)
Способность нормально дышать не хочет ко мне возвращаться. Давно должно стать похер? До меня? И зачем он так со мной говорит? Будто с маленькой обиженной девочкой, к которой испытывает жалость. Это совсем не его тон. Мне не нужны подачки.
— Зато теперь ты можешь быть радоваться, — хриплю я, уставившись в повисший между высотками полумесяц. — Из-за нашего траха в туалете вся моя жизнь полетела под откос. Я с таким трудом пришла в себя после того, как ты уехал, а теперь все снова к чертям. Это был твой план? Отомстить за то, что в девятнадцать измучила твою самооценку? Пожалуйста, наслаждайся. Я вдребезги. Дима меня ненавидит вместе с половиной наших друзей. Я себя, кстати, тоже.
Адиль молчит. Его молчание — это худшее из всего, что существует. Он даже не отрицает, что хотел сделать мне больно.
Я резко оборачиваюсь к нему. Когда он делает больно мне, я бью в ответ.
— Я была беременна, понял? Пошла и сделала аборт!
Даже в темноте я вижу, как его лицо дергается и белеет. Господи, что я творю? Должен же быть предел идиотизму. Это уже и впрямь дуркой попахивает.
— Вру, не была я беременна, — быстро бормочу я, понизив голос. — Не знаю, для чего я это сказала. Вернее, знаю. Тоже хотела сделать тебе больно.
После этих слова Адиль резко сокращает расстояние между нами и, замерев в полуметре, обшаривает взглядом мое лицо. Очевидно, убедившись, что я говорю правду, гневно сжимает челюсть.
— Ты… Блядь, Даш, ты вообще меня за человека не считаешь? Думаешь, я бревно бесчувственное?
— Прости, — шепчу я, отступая. — Ты реально мне мстил? Хотел, чтобы Дима нас застукал?
Вздохнув, он раздраженно встряхивает головой.
— Херню не неси.
Тогда почему ты так себя вел? — пронзительно ноет сердце. — Будто тебе наплевать? Почему сказал все это?
Я опять слишком на взводе, чтобы стоять на месте. Телу необходимо куда-то себя деть. Отвернувшись, шагаю к самому краю крыши и закидываю ногу на бортик. Он довольно широкий, и есть перекладина за которую можно держаться. Опасность минимальная. Это только со стороны выглядит страшно, и то лишь для тех, кто боится высоты. Адиль боится, и я об этом прекрасно помню. В семь лет его отец с подоконника вниз головой свесил. Я вообще помню о нем все.
— Ты чего творишь? — неровно слышится позади.
— А что я творю? — переспрашиваю я, подставляя под порыв ветра стремительно намокающее лицо. — Знаешь, я так долго винила тебя в том, что ты меня бросил. А теперь ты все это сказал, и снова выходит, что я и есть настоящая сука… Я давно подозреваю, что какая-то не такая. Все у меня через задницу… В отношениях с Димой я все разрушила, а в наших с тобой оказывается тоже… Так может ну все к черту?
Обернувшись к Адилю, я тихо смеюсь. Я конечно не собираюсь прыгать. Просто мне так хочется увидеть, что я ему небезразлична. Хотя бы самую малость. И все те истерики семь лет назад тоже были для этого. Я так сильно его любила, а он был таким закрытым, что мне необходимо было его доводить. Всю свою жизнь я пытаюсь найти доказательства, что меня любят те, кого беззаветно люблю я. С отцом так и не получилось.
Лицо Адиля на контрасте с черной бейсболкой — светящееся неоновое пятно. Он делает шаг вперед, тянет ко мне руку. Голос требовательный и злой.
— Давай спускайся.
Я пару секунд разглядываю его ладонь и, издав горький смешок, вкладываю в нее свою. Хватит выставлять себя жалкой свихнувшейся идиоткой. Надо собраться, иначе назавтра из города бежать придется.
— Я такая дура, скажи? — жалобно смеюсь я, спрыгнув. Улыбающаяся и с зареванным лицом я должно быть выгляжу сумасшедшей.
Адиль дергает меня к себе, отчего мой нос врезается в его подбородок. От него пахнет сигаретами, и дышит он через рот, будто очень долго бежал.
— Блядь, нет конечно, — его губы задевают мои, горячие и немного шершавые. — И ты обязательно жить должна… Куда этот дерьмовый мир без тебя? Ты ведь самый настоящий космос.
Глава 34
Это ведь не галлюцинации из-за моей сдавшей нервной системы? Адиль действительно это произнес? Сказал, что я жить должна и назвал меня космосом? Мы правда сейчас целуемся?
Издав отчаянный звук, я обнимаю его обеими руками. Крепко, чтобы наверняка. Вот она, моя таблетка, чтобы не свихнуться… Либо же наоборот — чтобы свихнуться окончательно.
Терпкий табачный вкус на его губах и языке совершенно не раздражает. Он сексуальный, мужской и очень ему подходит. Адиль единственный человек, которому идет курить. Я кажется снова плачу — так, ерунда, всего две-три слезинки… От неожиданности и чего-то теплого, распирающего. Не хочу называть это счастьем, но очень похоже.
Просто я никак не ожидала… Я ведь думала все… Решила, что Адиль презирает меня за прошлое, а сюда пришел просто потому, что Роберт попросил. Из жалости.
Тело такое непокорное, самовольное. Льнет к нему, отчаянно желая неверстать упущенные годы и согреться. Руки жадные, поднимаются к его шее, ощупывают позвонки и скользят выше, чтобы погладить волосы. Они у Адиля жесткие и короткие.
— Извини, — беззвучно бормочу я, когда неловким движением сбиваю с его головы бейсболку.
В ответ Адиль сжимает мои волосы так, что становится больно и продолжает меня целовать. Забей, наплевать.
Сейчас все по-другому как-то. Раньше стоило нам соприкоснуться, все неизменно шло к сексу: прикосновения менялись, становясь интимнее и дыхание сразу же выдавало зов плоти. А сейчас не так. Хочется просто жаться друг к другу и продолжать вести этот отчаянный невербальный диалог.
— Ты по мне скучал? Точно? Это ведь не шутка какая-то?
— Скучал конечно. А ты?
Очень. Я скучала так, что заболела. Думала, вылечилась, но нет. Все эти годы просто маскировала симптомы.
Адиль отстраняется первым. Совсем немного, чтобы тронуть тыльной стороной ладони кончик моего носа. Голос севший, чуточку охрипший.
— Давно здесь торчишь? Ледяная.
Я быстро облизываю губу, на которой остался его вкус, и встряхиваю головой. Это не ответ. Просто движение, первым пришедшее в голову. Сейчас я плохо соображаю. И мне не холодно совсем, хотя тело и дрожит немного. Это все эмоции… Неверие, растерянность, облегчение, эйфория, предвкушение… Сейчас я себя плохо понимаю… Только что была на самом дне и секунду спустя воспарила до небес.
Адиль берется края моей расстегнутой куртки и, резким движением их сомкнув, кивает в сторону лестницы.
— Пойдем отсюда. Заболеть тебе не хватало.
Я не возражаю. Сейчас я готова слушать все, что он говорит, лишь бы это длилось и дальше. Эти прикосновения и его грубоватая забота.
— Твоя кепка! — спохватываюсь я и, присев, ощупываю прорезиненное покрытие. — Вот, нашла!
Адиль забирает у меня бейсболку, засовывает подмышку и обхватывает мою ладонь. В темноте плохо видно, куда идти, и я позволяю себе просто следовать за ним. На моем лице, еще недавно разлинованном слезами, неумолимо зреет улыбка. Нет, я точно сумасшедшая. А еще врач называется.
Он пропускает меня к лестнице первой, сам спускается следом. Ладонь, оставшаяся без прикосновения, машинально сжимается в кулак. Мы держались за руки меньше минуты, а мне уже так сильно этого не хватает. Что это, а? Болезнь? Зависимость?
К лифту мы идем просто рядом. Адиль сам нажимает кнопку вызова, успев меня опередить. Я не могу не думать о том, что дальше. Эмоциональная каша в моей голове внезапно упорядочилась до одной четкой мысли. А что будет дальше между нами?
Лифт приезжает грузовой. В нем достаточно места, чтобы без усилий блюсти личное пространство друг друга. К сожалению. Нужный этаж я выбираю сама. Адиль его не знает, как не знает и то, что чуть больше года назад отчим купил мне квартиру.
— Вышла в пижаме, — со смущенным смешком подтверждаю я, ловя его взгляд на своих фланелевых шароварах.
Кивнув, Адиль смотрит мне глаза. Это одна из разновидностей психологического насилия — просто смотреть друг на друга после того, как только что целовались. Если один из вас не собрался попрощаться — обязательно должно быть продолжение.