Сердце пустыни (СИ)

Видно было, что Генри крайне удивился такому отдаленному началу, но виду старался не подавать.
— Детей в семье кроме меня тогда не было. Потом мама забеременела, как раз когда начались проблемы с деньгами. Отец каким-то образом договорился о моем браке с андагарским аристократом. Хочется, конечно, надеяться, что они волновались о моем будущем, но по правде говоря, просто не хотели кормить лишний рот.
— И зачем это аристократу?
— Им нужно разбавлять кровь. У них там уже столько родственников переженилось, что дети либо не рождались, либо рождались калеками. Так вот, меня как можно скорее выдали замуж. Сначала было тяжело. Со временем уже привыкаешь, с кем как нужно здороваться, когда как низко поклониться, кто должен делать поклоны перед тобой, как разговаривать на приемах, — Мари поежилась. — Но это не важно. Через год я родила ребенка. Мне тогда было шестнадцать, и, казалось, это самое сложное, что могло быть в жизни, — она горько усмехнулась. — Наверное, тогда это и правда было нелегко. Семья моего мужа отличалась своими радикальными взглядами, а учитывая, что при этом они имели и немалый вес среди аристократии, они еще и мешались всем остальным, ровно сидящим на своей заднице, сливкам общества.
— Радикальными взглядами?
— Помнишь клетку с рабами? А рабство, вообще-то, запрещено. Но работорговля и рабовладение не наказуемы. Они пытались повлиять на это. Да и вообще, как ты мог заметить, в Андагаре проблем, на которые никто не обращает внимания, не занимать. Так вот, о чем я? Мой муж был лицом их семьи. Единственный, уже выросший, ребенок и всё такое. Так что он все эти идеи и продвигал. Вот в один день его и убили, чтоб не мешался. Я в этот момент гуляла по саду…
Мари замолчала, в красках вспоминая все, что произошло.
— Появились люди. Женщины. Знаешь, что самое интересное? Каждая из них видела меня на разных мероприятиях, каждая была со мной лично знакома. И это не помешало им наставить на меня оружие. Кинжалы, маленькие топоры, одна даже вызвала молнию себе на ладонь. Акана сказала, что им нужен всего лишь ребенок. Всего лишь, да? А знаешь, какое оружие было у меня? — Мари указала пальцем на свой сапог. — Вот этот кинжал, которым я не умела пользоваться. Даже не думала тогда, что мне такое может понадобиться.
— И ребенок на руках?
— Да, — Мари снова вздохнула и, отведя взгляд от Генри, начала смотреть в стену перед собой и крутить в руках нитку от постельного белья. — Иногда я мечтаю сейчас оказаться там. Знаешь, что я сделала? По-моему, даже хорошо так пырнула одну в руку ножом. А потом руки скрутили уже мне. Они забрали ее у меня, просто вытянули, плачущую, из рук. А меня выкинули за город, в пустыню. Утром, прямо перед солнцепеком. Думали, что не выживу.
Генри медленно протянул свою ладонь и осторожно тронул Мари за руку. Та даже и не заметила.
— Это еще не все, хочешь знать предел моей глупости? — горько усмехнулась Мари. — Сейчас и до него дойдем. Как ты уже знаешь, я дошла до небольшого поселения и прожила там почти месяц. За это время я придумала как минимум несколько сумасшедших планов по штурму столицы. Добралась до порта. Там встретила Ральфа, научилась воровать. А потом он принес мне амулет, который дарят каждому ребенку при рождении, и сказал, что ее уже убили. И я поверила, можешь себе представить? А недавно, когда я откапывала тот камень, я нашла настоящий амулет, который ей одела когда-то.
Мари, обмотавшись одеялом, потянулась за своими штанами, висящими на спинке кровати, и достала из кармана расколотый амулет.
— Теперь я точно уверена, что к этому моменту ее уже нет в живых.
Мари начала избегать имени своей дочери, потому что каждый раз, когда она его произносила, становилось больно. Больнее, чем от ожогов.
— Почему? Его не могли просто снять и выбросить где-то в пустыне?
— Выбросить-то могли, но он бы не раскололся и не защитил бы меня, если бы его владелица была еще жива. А амулеты переходят по роду. А он взорвался холодом, и это меня спасло вчера. И сейчас я сижу тут и чувствую себя паршиво, конечно, но не так как раньше. Будто связь с Андагарой порвали.
 
Ожоги начали болеть с новой силой, и Мари неосознанно потянула к шее руки. Генри перехватил ее за локоть прежде, чем она успела дотронуться до волдырей.
— Занесешь грязь, и придется снова чистить рану, — Генри аккуратно положил руку Мари на кровать, и подошел к столу, на котором оставил травы. — Их шаман сказал, что это неплохо может снять боль, после того, как его магия начнет рассеиваться.
Генри начал разминать травы в маленькой деревянной ступке, добавлять капли темно-красной концентрированной жидкости и тщательно все это перемешивать. Мари с интересом наблюдала за процессом, как завороженная. Когда он потянулся за еще одной травкой, чтобы добавить в смесь, она все же спросила:
— Почему ты так хорошо разбираешься в приготовлении лекарств?
— Говорю же, местный шаман сказал мне, какие ингредиенты понадобятся, — Генри ответил, не отрываясь от процесса.
— Да, но это не объясняет, почему ты с такой легкостью все это смешиваешь, измеряешь — готовишь, в общем.
Генри на секунду прервался, но потом продолжил измельчать травы.
— Моя мать была знахаркой. Не такой, как та, у которой мы брали золотую клетку. Моя мать ей и в подметки не годится.
Мари, скрипя зубами от боли, перевернулась на бок так, что бы лучше видеть Генри. Она ничего больше не сказала, но весь вид показывал, что Мари настроена слушать дальше.
— Ничего интересного, если ты хочешь знать. Просто в один день она ушла, бросив семь детей, младший из которых еще с трудом разговаривал.
— Поэтому ты пошел к наемникам?
— Они хорошо платили, я мог им пригодиться. И мне не приходилось выслушивать от шести детей вопросы о том, куда пропала их мама.
Мари ничего больше не сказала, хотя хотела. Боль от ожогов усилилась, а по телу снова расползался жар. Она уже было понадеялась, что легко отделалась от последствий, а зря.
Генри постарался как можно быстрее закончить мазь, и уже через несколько минут подошел к Мари с миской в руках. За все это время она не издала ни звука, но лицо уже покрылось полосками от слез, а на ладонях остались кровавые следы из-за впившихся в кожу ногтей — старые бороздки еще не успели зажить. Генри присел рядом с кроватью и начал очень медленно, чтобы ничего не задеть и не сделать еще больнее, покрывать ожоги слоем зелено-коричневой густой мази. Почти ни одно средство так быстро не подействовало бы, но сейчас ожоги немного успокаивало и то, что мазь была холодной.
Мари, воспользовавшись шансом, спросила:
— Почему ты это делаешь?
— Что, сижу на полу и мажу твою шею перемятыми травами?
— Возишься со мной? Не то, чтобы я была против, но мне интересно.
Генри случайно задел обожжённую кожу, и Мари вся сжалась в клубок, ее будто бы дёрнули за нерв.
— Извини, пожалуйста, — он наложил на это место побольше мази. — Сейчас должно пройти, потерпи немного. Честно говоря, первый раз, когда ты влезла в сок золотой клетки, я помог потому что не бросать же тебя там. Да и чувствовал вину, растения все же моя часть работы. А потом… ты ведь попадаешь в эти ситуации не потому, что делаешь что-то не так. Ладно, ты может и делаешь что-то не так. Но потому, что ты хочешь помочь людям. Да и если совсем уж честно говорить, то я просто не могу смотреть на то, как тебе плохо.
Мари было приятно это слышать, но мазь остывала, и ожоги болели с новой, не пойми откуда взявшейся, силой. Генри, заметив, как она извивалась, сказал:
 
— Тот шаман, который в тот раз тебя лечил, дал еще и это, попробуй, — он протянул маленькую темно-зеленую расплющенную лепешку.
Мари взяла ее, и, не раздумывая, сразу закинула в рот. Эта штука оказалась сжатым порошком. Горечь, как от всех лечебных растений, растеклась по рту. Стоило Мари дожевать ее, как сразу же ужасно начало клонить в сон.
Проснулась она от того, что Генри громко выругивался. Непонятно, сколько времени прошло, и что вообще случилось. Одно Мари знала точно — она все еще чувствовала себя отвратительно, но уже гораздо лучше, чем раньше.