Кукла-талисман
Больше я эту тему не поднимал, обходясь без слуги. Протоколы дознаний вел сам – что очень замедляло дело – либо поручал запись писцу из канцелярии, если находил свободного. Где ты, Мигеру, с твоими варварскими перьями вместо кистей? Под конец у тебя уже получалось весьма неплохо. Еще бы немножко времени…
Сегодня слуга пришелся бы как нельзя кстати. Вряд ли кто-то отважится ограбить мертвеца в доме, рискуя осквернить себя. И все же следовало отправить гонца с запиской в управу, чтобы сообщили кому следует, забрали тело и организовали похороны. Увы, слуги у меня на посылках нет, и письменных принадлежностей тоже нет, так что покойнику придется подождать.
– Эй, хозяева! Есть кто дома?!
Вымерли они, что ли? Всей улицей?! Может, тут в каждом доме по трупу? Нет, чую: живы. Тишина вокруг напряженная, аж звенит. Кто-то, конечно, по делам ушел, а остальные попрятались, затаились. Выжидают, пока незваный гость уберется прочь. Углядели двух самураев, попрятались. Самураи, значит, чиновники, а в трущобах от чиновников не жди добра. Сидят тише мыши…
Хотя казалось бы, чего им нашей службы бояться? Не полиция, не налоговая управа. Убудет от них, что ли, на пару вопросов ответить? Знаю, знаю, для горожан победнее все чиновники одинаковы. Держись подальше, держи рот на замке. Кто там станет разбирать, из какой ты управы? Это я так, пар выпускаю: накипело!
– Эй, хозяева!..
Нет ответа.
Тоскливо поскрипывает незапертая калитка. Ветер шелестит палой листвой, гоняет ее по дворам. Никого нет дома? По всей улице? Нет, не обманете! Я упорный. Дома хоть и бедные, но жилые, сразу видно.
Ну вот, наконец-то!
Старуха в живописных лохмотьях сидела на колоде у ворот и курила трубку. Точно такой же трубкой пользовался мой отец: черенок из бамбука, а мундштук и чашечка из меди.
– Доброго вам здоровья, обаа-сан [5]!
– Да, здорова!
– Ну и славно!
– Здорова я! Не дождетесь!
Бабка глуховата. Приняли к сведению, говорим погромче.
– Вот и будьте здоровы еще сто лет!
– Нет, не сто еще. Три годка до ста осталось. Или четыре? Запамятовала…
– Подскажите, какая это улица?
Старуха скрылась в облаке сизого дыма. Из недр облака донеслось хриплое:
– Улица? Там она, улица-то. Там!
Ветром дым повлекло ко мне, я закашлялся. Ничего себе! Мой отец тоже курил крепкий табак, но это зелье было способно отравить дракона! Ну да, табак недешев, а старуха бедна. Хотел бы я знать, что она добавляет в свою адскую смесь.
Нет, не хотел бы. Меньше знаешь, крепче спишь.
– Там! Оониси!
– Нет, обаа-сан, не та! Эта улица.
Я заорал на весь квартал:
– Эта! На которой мы сейчас!
И для наглядности показал руками.
– Как она называется?!
– Так бы сразу и спросили!
Облако рассеялось. Морщинистый лик моей собеседницы расколола трещина улыбки, явив на свет крепкие желтые зубы. Местами зубов недоставало, но для почтенной женщины и это было сказочным достижением.
– А нету у нас названия! – завопила в ответ старуха.
Ответ меня не обескуражил: этого следовало ожидать. Безымянных улиц в Акаяме три четверти, если не больше. Ладно, от Большой Западной тут недалеко. Дорогу я помню, в управе нарисую, как пройти, чтобы забрать покойника.
– Кто у вас в предпоследнем доме живет?
– Ась?
– В предпоследнем! По этой стороне! По правой!
Я тыкал пальцем в дом с покойником. Думаете, помогло?
– Справа? Цутому-кровельщик живет. Дочка его, Акико, мне вчера пирожков принесла, умница! Вы не женаты, господин? Молодой вы, счастья своего не понимаете. Вот такую жену вам и надо! Работящая, добрая, а что рябая да хромает, так это… О чем бишь я?
– Не здесь, обаа-сан! Дальше! В конце улицы!
– Ну да, в торце…
– Второй дом по правой стороне! Кто там живет?
– Это вы про Хромого Шинджи, что ли? У которого весь сад ежевикой зарос? На что вам этот бездельник? Только и делает, что саке хлещет да песни орет! Где и деньги берет, прохвост? Я вам вот что скажу, молодой господин… О чем я, а?
Никакой ежевики в саду дома, которым я интересовался, не было. Значит, речь снова о другом доме. Стоп! Если старуха запомнила ежевику…
– А дом, где у крыльца хиганбана растет, знаете?
– Это где лисий цвет [6]? Второй с краю? Так бы сразу и сказали! Юко там живет. Давно ее не видала, вертихвостку… На что она вам, а? Вы на Акико женитесь, поняли? Кто же берет за себя банщицу?
– Банщица, говорите?
– Ась? Чего?
– Юко – она банщица?!
– Я и говорю, вертихвостка, как есть вертихвостка! Я в ейной бане не была, врать не стану. Там и мост такой, что все ноги переломаешь, пока перейдешь. И баня такая, и банщицы, и ходят туда одни… одни… О чем я?
– Баня! Юко! Баня у моста? Какой это мост?!
– Так вам мост нужен? Где баня? Так бы сразу и сказали! Вороньим его кличут, мост-то… Большим Вороньим, вот! Думали, я не вспомню? А я все помню, все! Я и вас запомню, до самой смерти помнить буду…
Прозвучало зловеще, я даже вздрогнул.
– Зачем вам этот мост, молодой господин? Нечего там делать приличным людям! И ноги целее будут, и шея. Вам бы лучше… О чем это я?
– Спасибо, обаа-сан! Вы мне очень помогли!
– Да я завсегда… Куда вы, господин?
Я обернулся. Старуха, привстав с колоды, протягивала мне свою курительную трубку. Ужас объял меня, колени подкосились. Стало ясно, кем была старуха в молодости, а может, и по сей день. «Влекомые течением», они же «стебли тростника», а если по-простому, то гулящие девицы из кварталов любви, так предлагали себя прохожим – закуривали и протягивали трубку клиенту. Если тот брал подношение и делал затяжку, это означало согласие.
3
«Случайностей не бывает»
– Третий случай, – сказал архивариус Фудо.
Ну как сказал – просвистел. К писклявому голоску архивариуса, которым Фудо обзавелся в результате давней стычки, в управе давно привыкли. А если не в управе, и если кто-то не привык, так насмешник сперва внимательно смотрел на архивариуса, бумажного червя, способного голыми руками задушить тигра, а потом быстро шел прочь, дожевывая непроизнесенную шутку.
– Третий? – не понял Сэки Осаму.
Мы сидели в кабинете старшего дознавателя. Ели лапшу с креветками. Сперва я счел это высочайшей честью: сам господин Сэки приглашает меня отобедать! Увидев архивариуса и секретаря Окаду, я вспомнил, что старший дознаватель ничего не делает просто так – и высочайшая честь вдруг стала дурно попахивать.
Зато лапша пахла восхитительно. Когда разносчик, кланяясь, внес короб с едой, доставленной из лапшичной дядюшки Ючи, я чуть слюной не захлебнулся. Было и саке, но мне налили на донышке.
– Третий, если считать с прошлой осени, – уточнил Фудо.
Перестав жевать, все ждали продолжения.
– Красотка встречает на улице пьяного самурая. Дело происходит после заката. Они незнакомы, вспыхивает страсть, – архивариус тоненько хохотнул. – Избегая встречи со стражей, красотка ведет самурая к себе. Увы, там уже сидит другой гость в ожидании неземных наслаждений. Ярость, ревность, драка. Убийство. В течение трех дней, как полагается по закону, убитый в теле убийцы является в управу и делает заявление о фуккацу. Оба заявителя отмечали, что и они, и их противники были разгневаны сверх всякой меры, потому и не убереглись. Дело обычное, в дополнительной проверке не нуждается. Личность подтверждена, выписывается документ о перерождении…
– Значит, дом заброшен? – обратился ко мне господин Сэки.
Я кивнул.
– А раньше там жила какая-то банщица?
Я кивнул еще раз. И гаркнул, вспомнив о том, кто здесь начальник:
– Да, Сэки-сан!
Надо же такому случиться! Изо рта у меня вылетела креветка. Описав дугу, она шлепнулась под стену, украшенную изображением карпа, плывущего против течения. Хорошо хоть ни в кого не попала! Тройной смех был мне наградой: дружелюбный у Фудо, осторожный у секретаря и укоризненный у господина Сэки.