Колхозное строительство 72 (СИ)

Правда, по мере созревания плодов доступность садов для массовых посещений, и особенно с детьми, становилась не столь лёгкой. За сохранностью урожая следили грозные объездчики с плётками, которые денно и нощно патрулировали вверенные им участки в поисках непрошеных гостей. Обычно этим делом занимались в колхозах-совхозах суровые кавказцы, и многие эти самые пионеры-школьники испытали на своих детских шкурках неотвратимое возмездие за расхищение социалистической собственности.
– Что есть «кавкасцин»? Они бить детей? Пионьеров? Я пионьер! – Джин ткнул громадным кулаком себя в грудь, на которой торчали малюсенькие хвостики от галстука. Поди обхвати у этого буйвола шею! Писец всем кавказцам Союза.
– Да так… Пугают. Чтобы не вор… Чтобы не тыри… Чтобы не расх… Чтобы не ломали яблони.
– А, шальить?
– Йес, йес – шалить. Пугать.
– Гуд, шальить плоух.
– Идём завтра?
– Йеп. Оф кос. Коньечна!
– Замечательно! Тогда в девять подходи к стадиону. Будет автобус.
– Файн. А где Теофило Хуан Кубильяс?
– Трофимка-то? Так к своей Леонсии побежал. Её уговаривает с нами завтра идти, и Сенчину с Толкуновой. Только он теперь никакой там не Теофилос Кубиньес Арисагос. Он – Трофим Иванович Арисагин!
– И Керту будьет?!!!
– Не. Керту, Трофимка говорит, в Америке с посольством.
– Плоух.
– Ещё будет сборная по женскому хоккею на траве. Там две такие индианки… Все пальчики оближешь.
Минго взглянул на свою огромную пятерню и спросил:
– Пьять индианк. Зачьем их лизат?
– Ох, завтра узнаешь. Минго, а тебя правда представили к званию Героя Советского Союза?
– Ох. Не говорьи! Правдашно!
  
Интерлюдия двадцать пятая
 
 
Командир полка в своём кабинете. Звонок телефона:
 
– Полковник Петров слушает.
 
– Товарищ полковник, вы дурак!
 
– Кто говорит?!
 
– Все говорят…
 
Таракан Ёж смешил к своей Мерлин, к своей рыбке. Он добыл огромную крошку шоколада, и не просто шоколада! Это был отвалившийся и упавший на пол кусочек от самой вкусной сладости – глазированного зефира. Внутри коричневой ароматной скорлупки была частичка розового суфле. Она чуть заметно пахла яблоками, корицей и ещё чем-то. Вкусно пахла. И сама крошка, без сомнения, вкусная. Его Мерлин понравится.
Крошка была большая, и нести её было неудобно – тогда Ёж забросил лакомство себе на спину. Кусочек шоколада при этом расположился почти на голове. Ничего, вон уже щель между стеной и кухонным гарнитуром. Откуда эти слова всё время вылезают?
Занятый мыслями о том, как порадует свою Рыбку этой вкусняшкой, и с перекрытым обзором, Ёж и не заметил, как на кухню вошла Маша Тишкова. Буквально в последнюю секунду он почувствовал опасность и попытался сбросить сладкую поклажу. Поздно: маленькая изящная туфелька наступила на Ежа, и мозги из его маленькой треугольной головки смешались на полу с шоколадом и зефиром.
И тут случилось странное… Ёж вспомнил всё о себе – мысли в маленькой головке больше не перепутывались. Теперь они летели вверх, прямо как выпущенная из винтовки пуля. А ещё перед ним промелькнула вся его жизнь. Жизнь в человеческом теле. И никакой он не таракан Ёж – он Николай Ежов, непримиримый борец с врагами своей страны. И он не жалеет, что отправлял на расстрел тысячи людей. Это не были люди! Это были враги. И эти враги в конце концов нашли способ избавиться от него. Они обвинили его в подготовке заговора с целью устранения высшего партийного руководства. Бестолочи, ничего умнее не придумали… Если бы захотел, он это руководство расстрелял бы из собственного пистолета без всяких заговоров. А ещё, чтобы унизить, его обвинили в мужеложстве, нашли каких-то артистов. Дебилы, у него были красавица жена и красавица приёмная дочка! Что, интересно, теперь с ней? Вторая жена. Повесилась перед его арестом, когда его уже сняли с должности наркома водного транспорта. Предчувствовала и понимала, что ей грозит. Не хотела переносить избиение и унижения – лучше самой. А он прошёл через все эти муки – и признался, конечно, во всём. Разве можно не оговорить себя, когда тебя избивают и пытают день за днём целый месяц? Каждый день и каждую ночь.
 
На суде же Николай Иванович всё отрицал и сказал, что чувствует за собой только одну вину – слишком мало врагов Советской власти он уничтожил. Что такое 14 тысяч? Врагов гораздо больше – и вот они его и достали. Мало.
И почему-то вспомнилась особенно ярко не вторая жена, а первая, Антонина Алексеевна, с которой он развёлся в 1930 году и тем самым сохранил ей жизнь. Поругались тогда из-за того, что он часто стал напиваться. Так попробуй не напейся с такой работой…
Ага, вот почему вспомнилась Антонина: каждую осень она делала бесподобный зефир. Без шоколада, понятно – просто зефир. Разный, со вкусом ванили или с вишней. Простой ведь рецепт – почему его не готовят Тишковы? Вон у них сколько яблок. Вспомнил, как несколько раз помогал Тоне делать этот зефир, взбивал яблочное пюре с яичными белками. сначала он резал три яблока пополам и очищал от косточек, потом Тоня несколько минут запекала их в духовке. Готовые яблоки он потом толкушкой превращал в пюре, в это пюре специальным мерным стаканчиком жена добавляла сахар и ставила на плиту – ненадолго, только чтобы сахар разошёлся. После этого яблочное пюре перекладывалось в банку и ставилось под струю воды, чтобы охладить. Через несколько минут, когда пюре остынет и чуть загустеет, и начиналась та работа, ради которой Тоня его привлекала. Нужно было добавить пару яичных белков к пюре, а дальше долго и упорно всё это взбивать в высокой кастрюльке. Рука уже у Николая Ивановича отваливается, а эта неумолимая кулинарша всё твердит одно: «Быстрее взбивай! Плохо получается. Испортишь мне всё». Сама в это время в небольшой кастрюльке варила сахарный сироп с добавкой желатина.
Наконец у Ежова получалась белая однородная масса. Антонина тонкой струйкой начинала добавлять загустевший сироп в кастрюльку, приговаривая при этом: «Да быстрее ты вилкой шеруди, сейчас самый важный момент». Минуты через три это заканчивалось, и она начинала перекладывать белую воздушную массу в заранее наверченные из плотной бумаги формочки. Оставляла Тоня сладость на всю ночь сохнуть, а утром посыпала их сахарной пудрой и звала Николая Ивановича пить чай с зефиром.
Взглянуть бы сейчас на Антонину Алексеевну, мысленно попросил Ёж у потолка.
– Рано ещё тебе, – ответил потолок. – Сейчас полетишь в одно место – там не враг твоей стране, там просто дурак.
И Ёж с той же скоростью пули, что поднимался вверх, стал пикировать вниз. Бах – и он снова таракан. Большой таракан. Рыжий таракан. Неужели всё по новой? Ёж устал быть тараканом. Он хотел покоя, тем более теперь ещё и его Мерлин рядом не было.
– О, ти като? – полный седой человек с каким-то странным дефектом речи разговаривал с ним. Нагнулся и рассматривал Ежа.
– Я Ёж, – сказал Ёж и удивился. Он теперь умел говорить.
– Ха-ха. Ёс. Я вил есей. Ты ни ёс. Ты таркан. Я снаю, ты таркан, – развеселился старик с невнятной дикцией и проглатыванием букв и слогов.
И тут потолок подсказал Ежу, кто это. Вот оно что… И правда – не враг. Всего лишь дурак, и больной человек. И этот идиот руководил восьмьюдесятью процентами всей промышленности СССР, требуя всё больше и больше денег для ВПК – и, несмотря на слабоумие, стал четвёртым человеком в стране. Андрей Павлович Кириленко. Друг и соратник Брежнева. Вместе работали в Запорожье. Слесарь, оставшийся слесарем, хоть и превратившийся в бульдозер для продавливания решений по выделению денег на оборонку. Зачем народу холодильники и рубашки? Ему нужны сотни тысяч танков. Миллионы танков. Не нужны трактора. Нужны БТР.
 
– Тык посем ты ёс? Ты вет таркан, – продолжал приставать человек с атрофией мозга.
– Да, я таракан. И я Ёж. А ты – идиот, но это ведь не мешает тебе быть Андреем Павловичем Кириленко, – горько произнёс Ёж. Во что после смерти Сталина выродилась элита великой страны? В косноязыких идиотов, цепляющихся за власть. Да даже не за власть, а за кормушку у этой власти, за чешские ботинки, за американские штаны, за немецкий спортивный костюм, за венгерский зелёный горошек, за болгарские овощные консервы, за краковскую колбасу. Враги, всё равно они враги! Именно из-за них, жадных безмозглых говорунов, разваливается страна.