Чингисхан. Сотрясая вселенную (СИ)

— Я Хрисанф, — мотнул головой парень зим двадцати пяти.
— А Филарет где? — оглядел остальных Эйрих.
— Нету его больше, — ответил Хрисанф.
— Филарет был счетоводом, так? — уточнил Эйрих. — Наиболее ценный из вас. И где же он?
— Ваши... м-хм... его, ну, это самое, того... — не совсем понятно выразился Хрисанф.
— Говори предельно понятно, — приказал ему Эйрих.
— Завели за дом и... это... — Хрисанф замялся. — Зарезали.
Эйрих прервал эту необычную беседу и пробежался за здание виллы. А там, среди небольшого садика плодовых деревьев, лежали трупы с перерезанными глотками: слишком старые, чтобы быть рабами. Филарет, гипотетическая кладезь знаний о финансовых делах патриция Кастора и римском делопроизводстве, уже начал остывать в таком живописном месте. Под абрикосами.
В этот раз Эйрих почувствовал настоящий гнев. И именно сейчас он решил, что в его армии, в его племени, всё будет совершенно иначе.
— Вождь, — подошёл Эйрих к Брете.
Этот сидел под навесом возле комнатушек для рабов, считая барыши. Сундучок с серебром был открыт, а на столе постепенно росли горки из монет разного номинала. Пусть с латынью у Бреты дела обстоят очень плохо, но деньги он считать умел и любил.
— Я сильно занят, Эйрих, — недовольно посмотрел вождь на неурочного посетителя.
— Мне нужны люди и телега, чтобы безопасно перевезти римские пергаменты в деревню, — сказал Эйрих.
— Зачем тебе это? — отвлёкся от подсчёта денег вождь.
— Хочу больше знать о римлянах, — честно ответил Эйрих.
— Зачем о них знать что-то ещё? — удивлённо спросил Брета, уронив пару монет со стола. — Они слабы, не могут защищать себя! Я боялся их раньше, но теперь понимаю — Аларих был прав.
Аларих — это верховный вождь другого племени готов, которых, изредка, называют западными готами.
«Визиготы — это более успешные родственники, купающиеся в золоте», — подумал Эйрих. — «А мы кочуем с мелким стадом и довольствуемся крохами...»
— Рим не так слаб, каким может показаться на окраинах, — вздохнул мальчик. — Поэтому нужно узнать о нём больше. Чтобы узнать по-настоящему слабые места. Через эти пергаменты можно узнать, где самые богатые города римлян, каких людей можно взять в полон и потом обменять на телеги с золотом...
Брета любит деньги. Причём, этот человек любит не то, что за них можно получить, а сами деньги. Ну, нравится ему серебро и золото, такой уж он человек...
И Эйрих заговорил на его языке, чтобы пробиться через толщу нежелания тащить домой непонятные куски кожи.
— Тогда я жду, что ты покажешь мне новые места для набегов, — произнёс вождь. — С остальными вождями договоримся как-нибудь, но места должны быть поистине богатыми и беззащитными.
— Тогда мне нужен один из рабов — Хрисанф, — выдвинул встречное требование Эйрих.
— Можешь забрать его в счёт своей доли, — махнул рукой Брета.
Неприятно лишаться даже скромной воинской доли, но...
— Я согласен, — сказал Эйрих.
— Добыча с того римлянина на башне — она исключительно твоя, — довольно усмехнулся Брета. — Никто не имеет права претендовать на того мертвеца, ведь его точно убил ты, мастерским выстрелом. Я сразу почувствовал, что в тебе есть толк, Эйрих. Держись меня и вместе мы пойдём очень далеко...
— Да, вождь, — поклонился Эйрих.
— Ступай, — отпустил его довольный разговором Брета. — И езжай в деревню вместе с обозом, изучай римские записи, ищи мне подходящие цели...
/4 августа 407 года нашей эры, Восточная Римская империя, г. Константинополь, Большой дворец/
Флавий Аркадий, император Римской империи, усталым взглядом смотрел на представление лучших актёров. «Троянцы» Еврипида — трагедия, древняя и нетребовательная к декорациям.
Нет, декорации здесь были, богатые и сравнительно масштабные, но они не идут ни в какое сравнение с настоящим театром.
А император устал. Ему было лень идти в театр, поэтому актёры-трагики сами пришли в его дворец и дают образцовое представление. Но... Это всё равно не то.
 
Император не знал, чего хотел. И если раньше он бы потратил много сил на удовлетворение этого зудящего на краю сознания желания, то сейчас ему было банально лень что-то предпринимать. Потому он терпел скуку, перебарывал лень и смотрел на представление.
Этот тощий и, внешне, слабосильный человек пребывал в меланхолии. От императорских дел он фактически самоустранился, передав реальную власть, неофициально, Флавию Антемию — консулу Западной и Восточной Римской империи (3) и префекту претории... На самом деле, император просто позволил ему утянуть всю исполнительную власть из собственных рук.
— Ещё раз, — потребовала малышка Пульхерия, когда актёры поклонились.
Толстенькая девочка, в украшенном жемчугом платье, аж подпрыгивала на своём маленьком троне в особо эмоциональные моменты. Купольный зал, начиная с правления Аркадия, играющий роль зала тронного, отзывался многочисленным эхо, повторяющим смех Пульхерии. Девочка смеялась там, где актёры старались вызвать слёзы, а там, где надо было смеяться или радоваться, она не реагировала вообще никак. Ещё пару лет назад Аркадий бы обеспокоился, но не сейчас.
Возможно, меланхолия окончательно взяла верх над Аркадием после смерти любимой жены. Элия Евдоксия, единственная его жена, любимая, мать пятерых его детей, ушла три года назад...
Аркадий не видел смысла существовать дальше, но прервать это бессмысленное существование не позволяла религия. Империя его уже не волновала, не волновали доносящиеся слухи, порочащие его благоверную жену и твердящие, что Феодосий — не его сын... Это неважно, даже если бы было правдой.
«Там, на небесах...» — подумал Аркадий. — «Ничего не важно».
Самоустранившийся от власти император — это лучшее, что может сидеть на троне. Так считал Флавий Антемий.
Пока император смотрел представление, Антемий сидел в соседнем зале и разбирался с последствиями чужих и своих решений.
Чужие решения — пускать варваров в пределы империи. Свои решения — упускать эту беду из виду, полностью посвятив себя придворным интригам.
А беда грозила стать огромной, с перспективой перетечь в трагедию, а из неё в катастрофу.
— Насколько велик ущерб? — спросил Флавий Антемий у комита священных щедрот, (4) Флавия Валерия.
— В крупные города вторгались лишь дважды — Сирмий и Диррахий, — сообщил комит. — Но это малые отряды, их набег успешно отразили...
— Я не спрашиваю о военных делах, — раздражённо произнёс Антемий, а затем начал заводиться. — Я спрашиваю тебя: каковы наши материальные потери?
— Крупные города не страдают, у готов недостаточно сил и духа на их осаду, — зачастил комит. — Но они грабят посёлки и виллы знатных людей. Латифундии Паннонии, в этом году, едва ли передадут зерно в казну...
Проблему надо как-то решать. Срочно.
— Акакий! — крикнул имперский консул. — Пригласи на вечер комита Иоанна.
— Того самого, господин? — заглянул в кабинет верный слуга.
— Того самого, Акакий, — кивнул консул.
Слуга вновь скрылся, а Флавий Антемий тяжёлым взглядом уставился на комита священных щедрот.
— Думаешь, наверное, что я злой человек? — спросил консул.
— Нет, — ответил Флавий Валерий.
— Он достаточно долго трахал императрицу, пора отрабатывать съеденный хлеб и оправдывать гордое звание комита священных конюшен, — с серьёзным лицом произнёс консул.
А затем они оба рассмеялись.
/6 августа 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, безымянная деревня в лесу/
— Я могу решить дело миром, — произнёс отец, почему-то чувствующий себя виноватым. — Моего влияния на вождя...
— Нет, — впервые в жизни перебил его Эйрих. — Я принял вызов. Я убью его.
Они сидели перед «каминусом», который, на поверку, оказался римской печью, коих Эйрих увидел целых восемь штук — в вилле Кастора.