Наследница огненных льдов (СИ)

– А лодка не перевернётся? – засомневалась я.
– Что бату сделается? – парировал тот, – выдержит.
Если честно, я думала, что сначала Вилпунувен переправит через реку наши вещи, а потом по одному и нас самих. Но нет, возле лодки появился парень с длинным шестом и предложил нам всем залезать в бат.
Я смотрела на тонюсенькие, не больше сантиметра, стенки и боялась встать ногами в одну из лодок. Хорошо, что Эспин помог мне забраться в бат и всю дорогу держал за руку, чтобы мне было спокойнее.
Не сказать, что я смогла расслабиться, потому как владелец бата управлял им не с помощью вёсел, а очень длинным шестом, что доставал до самого дна. Стоило шестальщику оттолкнуться от берега, как течение начало сносить нас вниз по реке. Мы едва не добрались до устья, пока не пристали к другому берегу.
Сгрузив вещи на землю, Эспин с Вилпунувеном поспешили водрузить рюкзаки на спины, а я с удивлением наблюдала, как хозяин бата орудует шестом и, отталкиваясь от дна, медленно, но верно направляет судно против течения в сторону селения.
– Какой тяжёлый труд, – только и оставалось сказать мне.
– Очень тяжёлый, – подтвердил Вилпунувен. – Когда на зиму надо перебираться в горы, мы всё на баты грузим и плывём в Верхнюю Кедрачёвку. Вдвоём приходится с шестами стоять, менять друг друга, а то за два дня без сна и отдыха замертво упадёшь. Зато по весне как здорово вниз по речке сплавляться прямо сюда, до Усть-Кедрачёвки. С утра погрузились, в обед уже здесь чаюем.
Пока он рассказывал о хитростях сезонной кочёвки, шестальщик уже добрался до противоположного берега и с лёгкостью вытащил бат на берег, а после поднял его на плечи и понёс в сторону домиков. Я даже дар речи потеряла, не веря своим глазам. Как вообще один человек может поднять такую махину?
– Да нет, лёгкий он, – пояснил Вилпунувен, – стеночки тонюсенькие. Специально так топором обтёсываем, чтобы бат с места на место переносить.
Удивительно – такое хлипкое на вид судёнышко, а как много оно значит для кедрачёвцев. Всё селение кочует на них по реке то вверх, то вниз. А вот до Энфоса всё равно приходится идти пешком. Неужели байдары с вёслами ещё хлипче батов?
Пока я размышляла о преимуществах и недостатках водного транспорта, Вилпунувен уже зашагал вперёд. Я поспешила с подачи Эспина водрузить рюкзак на спину и, пошатнувшись от такой тяжести, последовала за ним.
Удивительный пейзаж предстал перед моими глазами: слева под невысоким обрывом плескались серые волны, справа на сопках пылали всеми оттенками жёлтого неопавшие с деревьев листья, а впереди нас ждало необъятное зелёное море кедрача.
Никогда бы не подумала, что будет так тяжело пробираться через заросли кустарника. Вначале верхушки хвоистых веток ударяли меня по лицу, потом они стали возвышаться над головой. Ничего кроме неба теперь нельзя было разглядеть, а ноги то и дело цеплялись за кривые стволы. Пару раз я чуть было не повалилась на землю, а после и вовсе застряла между двух кустов. Вернее, я смогла проскользнуть, а вот рюкзак нет. Хорошо, что Эспин помог мне выбраться из хвойной ловушки.
Но густые заросли не стали для нас самым тяжким испытанием в пути. Когда над кедрачом загудели первые комары, а после вцепились в нашу плоть, Вилпунувен беззаботно заявил:
– Когда хлопаешь комаров, значит, их ещё мало. Вот когда их много, уже не отобьёшься. Даже не будешь чувствовать, что кусают.
– Мы уже знаем, – подтвердил Эспин.
– Старики говорят, – продолжал откровенничать Вилпунувен, – в былые времена, когда здесь не было переселенцев, летом преступников казнили комарами. Раздевали, уводили в лес, привязывали лахтачьими ремнями к дереву и оставляли на съедение. Но так только в Кедрачёвке было. Наш комар зол, стремителен. Подлетает, садится и впивается. А вот в Каменке совсем другой комар. Он мохнатый, долго подлетает, нехотя садится, нехотя кусает. Вот в дождливые дни бывает, сидишь один день дома, другой, а на дворе беспросветная слякоть. И вдруг, залетает комар – верная примета, что скоро тучи разойдутся и выглянет солнце, а комаров ещё больше налетит. Но комар – это ерунда. Хуже всех мошка. Она не просто кусает – она прокусывает, больно потом, весь опухаешь. А для скота оводы – вот страшная беда. Они же не просто кусают – они яйца откладывает прямо под кожу. Коровы очень сильно болеют. Бывает, забиваешь её весной, совсем чахлую, сдираешь шкуру, а она вся дырявая – личинки подросли, лазали по всему телу и проели его. Зато если личинки собрать и в кашу добавить, славное лакомство получается. Личинки – это же чистый белок.
 
От последней подробности мне стало муторно. Есть насекомых – ну что за мерзость? Хотя, не только это взволновало меня.
– А человека оводы кусают?
– Конечно, кусают, больнее мошки.
– А личинки… – с замиранием сердца спросила я, – они тоже откладывают?
– Может, и откладывают, но у нас под кожей они не выживают и сразу мрут. Горячие мы для них, что ли. Так что не проедят они нас, не бойся.
Что ж, и то хорошо. Вот только противные комары, тяжесть за спиной хвоя и кривые ветки под ногами не давали спокойно идти вперёд. Как же я была счастлива, когда мы выбрались на некое подобие тропы. На ней едва виднелась голая земля, зато ветки были отогнуты в разные стороны и больше не мешали двигаться вперёд.
Я бы могла почти порадоваться, что дорога стала менее трудной, но тут Вилпунувен затянул какую-то странную нескладную песню. Про кого в ней только не пелось: про рыбу и рыбаков с сетями и какими-то запорами и мордами на реке, про лахтаков и нерп, про огнёвок и рысей, про медведей и росомах, и даже про горнаков и мышей. Поначалу было интересно слушать незамысловатые строчки без рифмы о живности Собольего острова и его повадках, но через час безголосое пение Вилпунувена стало утомлять. И не меня одну.
– Послушай, – прервал его Эспин, – извини, но ты бы мог больше не петь? Пожалуйста.
Вилпунувен только пожал плечами, но замолк. В полнейшей тишине мы прошли не больше десяти минут, как вдруг впереди зашевелились лапы хвойных кустов. Словно по команде, мы все остановились и замерли на месте. В кедраче был кто-то помимо нас. Вот только кто?
Вилпунувен медленно стянул рюкзак со спины и жестом скомандовал Эспину сделать то же самое. Я не понимала, что происходит, но когда впереди прогнулись ветки, а за ними показалась гора бурой шерсти, тоневольно попятилась назад.
От испуга я не сразу поняла, что вижу огромную медвежью морду. Круглые уши, массивная голова, чёрный нос. Маленькие злобные глаза уставились на нас, нижняя губа оттопырилась и нервно подрагивала.
Вилпунувен вцепился в рюкзак Эспина и стал медленно его поднимать.
– Поставь на голову, – напряжённо вполголоса сказал Вилпунувен.
К моему удивлению, Эспин не утратил дар речи и спросил:
– Зачем?
– Жить хочешь?
Вдвоём они смогли поднять объёмную поклажу и водрузить её Эспину на плечо, а потом и на самую макушку. Держа высокий рюкзак четырьмя руками, они не двигались и словно чего-то ждали.
Я смотрела на медведя, медведь смотрел на Эспина с Вилпунувеном, а в следующий миг зверь недовольно фыркнул, отвернулся и скрылся в кедраче.
Наверное, прошло минуты две, прежде чем все мы смогли прийти в себя. Эспин опустил вещи на землю, а Вилпунувен повесил на плечи свой рюкзак и беззаботно сказал ему:
– Большой, сильный зверь. Но глупый. Подслеповатый совсем, подумал, что палатка и я – это часть тебя, а раз ты выше, то и опаснее. Когда на речке рыбачишь, бывает, медведь подкрадётся неслышно, захочет рыбу отнять. А ты берёшь бат, поднимаешь его рядом с собой, и медведь убегает, боится.
– Он хотел нас съесть? – только теперь осознав весь ужас случившегося, спросила я.
– Съесть? Нет, это мы с ним случайно в кедраче столкнулись. Он и сам не ждал нас встретить. Тихо идём, вы молчаливые, не разговариваете совсем. А переговаривались бы, он бы нас издалека услышал и мимо прошёл. Это же звериная тропа, медведями протоптанная.