Наследница огненных льдов (СИ)

– Сутки напролёт? – поразилась я. – Да ещё так долго?
– Да нет, разрешает ему отец изредка отдохнуть. Да и полгода ещё не долго. Жених за невесту может и два года отрабатывать. Но Сулотынто вряд ли так долго тут пробудет. Нравится он отцу, он его ещё несильно ругает.
Два года терпеть оскорбления, носить хворост, готовить еду, выполнять женскую работу, чтобы заслужить руку красавицы и семьдесят оленей в придачу – да, это испытание только для сильных духом.
Пока я мысленно жалела Сулотынто, чум успел наполниться людьми, и настало время обеда. Каждому жена Яломатке разлила и подала миску кровяной суп с кусками мяса, а нам с Эспином с чего-то вдруг добавила ещё и куски лёгкого. От вида этого бордового варева тошнота начала подступать к горлу.
По правую руку от меня Микальган с аппетитом наворачивал суп, а по левую Эспин не спеша ложка за ложкой тоже ел угощения. Только меня не тянуло на гастрономические авантюры.
– Не обижай хозяев, ешь, – настойчиво, даже с угрозой шепнул мне Эспин.
Хорошо ему говорить, после вчерашнего кусочка сердца и медвежьей крови он морально готов испробовать этот кровяной суп. А вот я – нет.
– Что ты, тебе не нравится? – спросил Микальган.
– Прости, но я видела, как ты убил того оленя. Понимаешь? Ещё совсем недавно он был живой, а теперь в миске.
– Не переживай, – решил успокоить он меня, – олешек не мучился и не страдал – сразу умер. Мы всегда так режем, чтобы ему больно не было, и он легче в Верхний мир уходил. Кушай, вкусный суп получился.
Я ещё немного поколебалась и решила выловить ложкой кусочек мяса. Достав из рюкзака позади себя нож, я снова попыталась отрезать им кусок прямо у губ, на сей раз удачно. Оленина оказалась очень даже нежной, куда мягче той, что нам предложили в другом чумовище. Конечно, это же свежее мясо, а не высушенный, а затем сваренный кусок.
Только я морально настроилась на то, чтобы зачерпнуть ложкой варёную кровь, на глаза мне попалась маленькая девочка. Суп её не особо интересовал, ведь в руках у неё был небольшой блестящий шарик, который она постоянно обсасывала и тянула в рот. Не сразу до меня дошло, что это олений глаз. Какая мерзость… Уж лучше варёная кровь и лёгкие. А потом девочка надкусила оболочку глаза и стала высасывать его содержимое. Всё, сейчас мне точно станет дурно и кусок мяса попросится назад…
Не успела я подняться с места, чтобы выбежать из чума, как люди начали суетливо озираться и смотреть куда-то вниз, а девочка застыла, словно статуя, и уставилась в одну точку. Я смогла проследить за направлением её взгляда и увидела, как на столике стоит Брум и тянет к ней ручки:
– Где второй глаз? Я знаю, что он у тебя. Дай, дай!
После таких требовательных команд от никогда не видимого ею создания, девочка заверещала и кинулась к матери. А молодая женщина с не меньшим ужасом уставилась на Брума и тоже замерла, не зная, как реагировать на появление хухморчика. И тут по чуму пронёсся тревожный шепоток:
– Вот он, смотри…
– Меховой говорун…
– Меховой говорун вернулся…
Говорун? Вернулся? А ведь это говорили исключительно люди в летах. Что же это получается, Брума здесь знают, уже видели раньше? Неужели пятнадцать лет назад, когда он искал дорогу с затёртой льдами шхуны домой? Значит, на меховом ковре запечатлён именно Брум, а не какой-нибудь дух. Или хухморчика приняли за что-то сверхъестественное? Иначе, что это все так притихли?
– Меховой говорун, – наклонилась к Бруму хозяйка чума и доверительно произнесла, – как же давно ты нас покинул. За что на нас обиделся? Мы ведь тебя кормили самыми лучшими кусочками лёгких, самым лучшим мозгом в косточке. Что же тебе не понравилось? Мы всё сделаем, только возвращайся к нам.
А Брум чуть ли не окрысился на заискивающие речи жены Яломатке:
– Я не пойду опять в ваше рукодельное рабство. Не буду больше плести корзины из крапивы. Не буду шить шкуры костяными иглами и оленьими жилами!
– Но ведь у тебя такие маленькие ручки, ты ими делаешь такие аккуратные стежки и узелочки, что просто загляденье. Ну, сшей нам ещё одну шапку или ковёр, а я тебе за это ещё два оленьих глаза дам.
 
Поверить не могу: хозяйка готова забить оленя только ради его глаз, чтобы отдать их Бруму? Неужели он и вправду такой драгоценный швец?
– Нет, не продамся я за два глаза, – начал упираться Брум. – Вон, у меня есть своя бестолочь, она меня и сараной, и шишками, и грибами, и рыбьими глазами кормит и ничего в ответ не требует. Нет, она хоть и с придурью и всё рвётся к Ледяной звезде, но лучше я с ней останусь.
Ах ты мой белый пушистик! Хранит мне верность – так приятно. Так бы и защекотала, но оставим это на потом. Лишь бы сейчас семья Яломатке не обиделась на несговорчивого Брума, а заодно и на нас с Эспином.
А никто и не думал обижаться. Пока старшее поколение объясняло молодёжи, что за странное существо пожаловало в их чум вместе с гостями, Брум бесцеремонно подобрался к моей миске и начал тянуть из неё куски оленьего лёгкого.
– Сама не ешь, так другим дай, – причмокивая, говорил он, – какая вкуснятина. Вот чего мне не хватало все эти годы.
– Что же ты тогда сбежал, если тут вкусно кормят?
Брум опасливо оглянулся в сторону кочевников и убедился, что молодые люди внимательно разглядывают меховой ковёр с его изображением, а старшие параллельно рассказывают им о появлении мехового говоруна в стойбище пятнадцать лет назад. Всё, никто на Брума пока внимания не обращал, и потому он доверительно поведал мне:
– Слышала, как они меня называют? Я для этих оленеводов-охотников меховой говорун. А знаешь, что они делают с пушным зверем? Они бьют его в лесу всю зиму, а потом отдают часть сборщику пушнины в качестве налога. А с другой половины шьют всякие вещи и частично выменивают их в городе на припасы. Живут они промыслом. А я, значит, для них меховой говорун. Вот смотрю в их хитрющие глаза и вижу, как с меня хотят содрать шкуру.
– Знаешь, – высказала я свои сомнения, – мне кажется, с одного тебя даже варежка не получится.
– Что! – вознегодовал хухморчик? – Из меня получится самая лучшая варежка! Самая тёплая и мягкая. Такая варежка будет греть зимой и приятно холодить летом.
– Кто летом носит варежки? – доев свою порцию супа, апатично спросил Эспин.
– Не знаю, но из меня бы варежку точно носили. Я крайне ценный меховой говорун, ценнее всяких горнаков. Понял? А теперь даже не смей сомневаться в совершенстве моей шёрстки!
Пока Брум окончательно не разошёлся и не стал уверять нас, что императорская мантия из шкурок горнаков просто жалкая тряпка по сравнению с мантией из разноцветных хухморчиков, я скормила ему последний кусочек лёгкого, доела кусок оленины и отложила миску. Всё мой долг как гостьи выполнен – кровяной суп съеден без остатка. Ну почти, если не считать нескольких сгустков крови на дне, но Брум и их прибрал себе.
А потом начались уговоры: все женщины обступили столик, где стоял Брум, и начали его умолять помочь им с шитьём, хоть немножко, хотя бы на один вечер. А потом уговоры плавно перетекли на меня: теперь хозяйка и её дочери с племянницами просили, чтобы я уговорила хухморчика показать им своё швейное мастерство.
– Такой сложный рисунок надо на новом ковре расшить, – жаловалась хозяйка, – а девки ленятся и халтурят, не хотят аккуратно каждую загогулину прошивать. А меховой говорун умеет такие сложные узоры на раз делать. Попроси его нам помочь. А мы тебе за это в дорогу сушёной оленины дадим. И ножны на поясе. И бусы из камешков. Только уговори его нам помочь, а?
Я невольно глянула на Эспина и поняла, что его больше всего тревожит. Кусок оленины – он бы очень пригодился нам в дороге. Мы же минимизируем затраты сырья, как любит изъясняться Эспин. Значит, надо исхитриться и найти подход к хухморчику.
– Брум, – начала я издалека, – а хочешь, на каждом привале я буду ловить в речке или ручье рыбу? Ты же любишь рыбьи глаза? А у нас и крючки с леской есть, нам их ещё в Сульмаре подарили.