Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)

— Привет, Миро, — молвил я, присаживаясь на корточки рядом с коляской и протягивая руку.
Пожатие у бывшего офицера батальона спецназа «Рысь» Сил Самообороны Олтеницы, вопреки его плачевному виду, осталось все еще достаточно крепким. Я слышал, у инвалидов, передвигающихся на коляске, часто остаются сильные руки. Обняв его, я ощутил острый запах табака, дешевого алкоголя и несвежего белья.
— Паршивый у меня вид, да?
— Все не так уж плохо.
— Эй, только не надо тут твоей содружеской политкорректности, ладно?! — раздраженно нахмурился Миро.
— Ну ладно, выглядишь как дерьмо, — согласился я. — Но я все равно очень рад тебя видеть.
— Поехали отсюда, Дима. Нечего жариться под ультрафиолетом. Пойдем ко мне, выпьем за встречу…
— Конечно, идем. Только я не пью.
— Что, до сих пор?! Пора уже становиться, наконец, взрослым! Хм. Ладно, будь по-твоему. По крайней мере, поболтаем, и покажу тебе угол, где ты сможешь отдохнуть.
— Было бы здорово. Где ты сейчас обитаешь?
— У дяди Горана.
— У дяди? Он же, вроде бы, жил в Доробанцу. Был администратором ГЭС.
— «Администратором»! — засмеялся Миро. — Снова твоя чертова политкорректность! Сидел там вместе с сыновьями и племянниками, якобы охранял электростанцию и снимал дань с каждого киловатта — я бы скорей назвал это так. К сожалению для дяди, та лавочка давно закрылась.
— Нацисты взорвали дамбу, когда отступали. Но, я слышал, ее восстановили.
— Восстановили. Только вот наше большое семейство назад в Доробанцу приглашать не стали.
— Но ведь вы прожили там больше двадцати лет.
— Ага. Слишком долго для цыган. Но недостаточно долго, чтобы цыгане начали относиться к этому месту как к настоящему дому. Танки Ильина еще и на горизонте не показались, как мое уважаемое семейство спешно собрало манатки и было таково. Долго они не показывали туда нос и после, когда ГЭС не работала и там шли восстановительные работы. Но едва все окончательно успокоилось, табор был уже у ворот Доробанцу, и Горан поспешил напомнить, что он мол, тут, хозяин. Махал перед всеми договором, который с ним подписали двадцать лет назад. Грозился пожаловаться генералу Думитреску, которого он, мол, хорошо знает. Да только вот комендант ГЭС, назначенный Альянсом, сказал, что дядя может этим договором подтереться. «Реквизиция для военных нужд», сказал. Законы военного времени. А от себя добавил, что надо было цыганам защищать станцию и отстраивать ее, а не бегать всю войну от нацистов, поджав хвост.
Я задумчиво закусил губу. Сложно сказать, что в таком решении нет справедливости. Впрочем, уверен, что цыгане считают себя обиженными и угнетенными.
— Горан никогда им этого не простит, — подтвердил мою догадку Миро. — Он и раньше никакую власть не жаловал, а теперь совсем ненавидит. При нем даже говорить об Альянсе не советую.
— Я помню, вы с ним раньше не ладили.
На моей памяти Миро всегда стыдился своих цыганских корней. Помню, он страшно злился, когда я, тогда еще слишком маленький, чтобы понимать тонкости человеческой психологии, задавал ему вопросы о его настоящей семье. «Не было у меня никакой семьи! Она появилась в тот день, когда я встретил твоего отца!» — ответил он мне тогда. Многими годами позже его ответ был другим, но похожим: «Семья появилась у меня тогда, когда я вступил в Силы самообороны Олтеницы».
Похоже, годы изменили его мировоззрение.
— Мы и сейчас ругаемся каждый Божий день. Но куда еще ты мне велишь податься?! — Миро красноречиво похлопал худощавыми ладонями по поручням своей коляски. — У цыган не принято бросать кровных родственников на произвол судьбы. Даже у цыган есть принципы.
Я внимательно рассмотрел его коляску — старенькую и очень простенькую, не чета тем, что можно встретить в Сиднее, скажем, у того же Тима Бартона. Хорошо помню, как после первого своего года в «Вознесении», вопреки вежливым предостережениям Роберта, я перечислил на личный счет Мирослава пятую часть всех родительских сбережений. Этого пожертвования, конечно, и близко не хватило бы на искусственные роботизированные ноги — таких денег ни Миро, ни мне собрать было не суждено. Но суммы перевода должно быть как раз достаточно, чтобы купить приличную электрическую коляску.
 
— Я думал, тебе уже удалось решить вопрос с креслом, — произнес я.
— Эй, слушай, ты-то, небось, не сильно обеднел, брателло! — импульсивно и даже раздраженно огрызнулся Миро, посмотрев на меня с помесью злости и жгучего стыда.
— Нет, я не о том! — смутился я. — Мне не жаль тех денег! Но мне больно смотреть на то, что ты остался без такой необходимой тебе вещи.
— Не срослось с этим. Все равно бы денег на все не хватило… и других проблем хватает. Может быть, когда-нибудь. Слушай, не донимай меня этим, а?!
— Ладно, — неохотно кивнул я.
В первый миг во мне дернулось желание предложить Миро новую помощь. У меня имелись сбережения. Стипендии полицейской академии кое-как хватало на поддержание жизни, а нетронутая часть родительского состояния и денежный приз за золотую олимпийскую медаль лежали на депозитном счету, медленно обрастая процентами. Однако я пока сдержался: не из жадности, а скорее из сомнений, пойдет ли моя помощь ему на пользу. По лицу Мирослава я понимал, что он пьет, а быть может, и принимает наркотики.
— Что ж, тогда пойдем.
Олтеница изменилась за годы моего отсутствия. Однако эти изменения были заметны лишь глазу человека, хорошо знавшего город. На взгляд чужака его облик оставался прежним: такой себе Новый Бомбей в миниатюре в восточноевропейской вариации. Последние два десятка лет скромный провинциальный городишко, о котором мало кто слышал за пределами Валахии, не от хорошей жизни ставший региональным центром, был объектом варварской хаотичной застройки, которую никто даже не пытался контролировать. На нескольких ключевых улицах держали чистой проезжую часть — даже если для этого временами приходилось сметать палатки и торговые лотки бульдозером. Все, что происходило за пределами этих улиц, было отдано на откуп жителям. Самострой стоял на самострое, теснившись между другим самостроем и старым домом, построенным еще до Апокалипсиса — приблизительно так выглядело лицо самозваной румынской столицы.
Вторжение солдат Ильина навсегда оставило на городе свой след. Они не разрушали Олтеницу, как сделали это с Генераторным. Но они пронеслись по ней, словно мор, собирая свою дань. За 139 дней оккупации триста человек были казнены нацистами, и не менее трех тысяч пропали без вести — кого-то принудительно призвали пополнить ряды югославской армии, кого-то угнали в тыл в качестве чернорабочих, кто-то сбежал сам, а кто-то просто исчез, и никто никогда не узнает об их судьбе. Памяти жертв нацистских репрессий местная община хотела посвятить монумент. Однако вместо него власти Альянса возвели на центральной площади достаточно безобразное изваяние в честь солдат-освободителей. За свою недолгую жизнь памятник уже не раз поддавался вандализму. Далеко не все здесь были в восторге от Альянса.
— Чем ты занимаешься? — поинтересовался я, когда мы с Миро проходили мимо памятника, который охраняли двое солдат Альянса.
Как-то Мирослав рассказывал, что он работает на швейной фабрике — инвалид на коляске, мол, был там в таких же условиях, как и любой другой работник. Однако мне не верилось, что его карьера фабричного рабочего была долгой.
— Тебе правда нужно это знать, братишка?
— Иначе зачем бы я спрашивал?
— Знаешь, только мне не нужны твои нотации и поучения. Сейчас-то ты, может, и шкаф. Но я тебя, Дима, помню еще когда ты пешком под стол ходил, ясно?!
— И все-таки?
— Да вот здесь я и работаю! — кивнул он в сторону памятника.
— Как это — здесь?
— А вот так! — грустно усмехнулся он. — Много кто приходит сюда, смотрит на этот уродливый памятник. А как видят тут живого, несчастного и безногого ветерана — многие вспоминают о том, что, может быть, они бы здесь и не ходили, если бы не мы. Выражают благодарность.