Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)
— Всегда, — кивнул молчаливый румын, и неохотно пояснил: — Экономия.
— И что же, молодежь ночью не гуляет? Дискотеки, бары, все дела?
— Гуляет, — так же лаконично ответил водитель. — Надо знать места.
После беседы с Айзеком странно было оказаться в роли более разговорчивого собеседника, тем более что беседа велась на румынском. Болтливые таксисты — как-никак, всего лишь еще один стереотип. Да и не похож этот мрачный румын на таксиста.
— Сам не из Олтеницы?
— А тебе-то что? Я сам откуда-то не помню откуда, и жил много где. Может, и там доводилось живать пару лет.
— Давно в Инсбруке?
— Как демобилизовались с братом в 80-ом, так тут и перебиваемся. Здесь хоть что-то можно заработать.
— В какой части служил?
— А тебе-то что за дело?
— Много моих знакомых служили в войсках Альянса.
— А сам-то что? Укатил в Содружество?
Я поджал губы и не сразу нашелся с ответом. Хотелось ответить резкостью, несмотря на то, что еду в такси в чужом городе, где никого не знаю. Но обижаться на правду — не уважать себя.
— Типа того, — неохотно брякнул я.
— Не виню, — румын ухмыльнулся. — Сами бы свалили, если бы кто пустил. Не подсобишь, а, земляк?
— Не уверен, что меня самого обратно пустят.
— А чего ты сюда приперся-то?
— На могилы родных.
— Что тебе те могилы? Не денутся никуда. Главное — чтоб было где жить и что жрать.
— Если это главное — чем мы отличаемся от животных?
— Будь у тебя ребенок-инвалид, жена и бестолковый брат на шее — иначе бы заговорил, — фыркнул таксист. — А насчет животных ты зря. Мы намного хуже. Любая крыса благородней человека. У крыс нет ни концлагерей, ни противопехотных мин, ни ядерных боеголовок.
— С этим сложно спорить.
— Как собираешься в Олтеницу добраться?
— Туда же летает что-нибудь, — наугад брякнул я, хотя в Интернете, к своему удивлению, так и не смог найти информации о таких рейсах.
— Ничего. Слишком опасно для самолетов. В прошлом году нацисты сбили один из ПЗРК. Разве вы там в Содружестве ничего об этом не слышали? Сорок девять душ упокоились всего за минуту.
Вот все и объяснилось. Только вот спокойнее от этого как-то не стало.
— Нацисты все еще не перевелись?
— А как же. «Истинные славяне». Теперь ублюдки так себя называют. Эта зараза живучая.
— Как же теперь туда добраться?
— С пересадками. Садись на ближайший рейс на Тасар. Туда винтокрылы часто летают. А там попросись на военный вертолет. Армейские летуны там все сейчас извозом промышляют. Тысячу, больше не давай. По-английски не вздумай болтать, а то загнут сразу десятку.
— Спасибо за помощь.
— Тебя хоть в Олтенице кто-то встретит?
— Мой брат. Тоже ветеран. Служил в «Рыси».
— Ого. Спецназ. И что же он?
— Остался без ног.
— Дерьмо, — сплюнул в окно таксист, и повторил. — Знал бы ты, сколько у меня таких знакомых.
Таксисту я дал три сотни евро — полторы за поездку и столько же за советы.
Северный аэропорт Инсбрука по масштабам был не чета ганноверскому. Одноэтажный терминал на несколько сотен пассажиров, за окном которого светились огни одной рабочей ВПП для самолетов и ряд площадок для конвертопланов вертикального взлета.
В рассветный час народу тут было немного. Люди в основном дремали на сиденьях в зале ожидания, лишь немногие бродили по залу. Глядя на некоторые несчастные лица, я внезапно вспомнил свои мытарства в аэропорту Сент-Этьена и полузабытых нынче случайных знакомых — пожилого беженца Андерса Кристиансена и несчастную азиатку с грудным ребенком. Где они сейчас, интересно? Живы ли вообще? Странно, но с тех пор, как я вышел из карантина в аэропорту Мельбурна семь лет назад, я больше ни разу не пытался навести справки об их судьбе…
С помощью электронного интерфейса аэропорта я приобрел за семьсот девяносто евро билет в один конец на конвертоплан, отбывающий на авиабазу Тасар в 10:20 по местному времени. У меня было больше четырех часов, чтобы купить себе что-нибудь в пищевом автомате и, может быть, даже вздремнуть, хотя это вряд ли — некоторые персонажи в зале ожидания заставляли опасаться за сохранность багажа.
***
Я не видел Мирослава уже семь лет. Если, конечно, не считать нескольких сеансов видеосвязи. Впрочем, видео не могло дать полное представление о том, чем сейчас живет человек, который называл моего папу приемным отцом, а меня самого — названным братом. Я приблизительно знал, чего ожидать. Все-таки информация в наше время распространяется быстро, а Олтеница — это не пустоши, где нет Интернета. И все же первый взгляд на давнего знакомого оказался волнующим.
Миро, которого я заранее предупредил об ориентировочном времени прилета, ждал прямо на летном поле. Едва выбравшись из салона, я увидел фигуру в старенькой инвалидной коляске, бодро катящуюся к вертолетной площадке по асфальту летного поля. Фоном для этого силуэта служило хитросплетение рулежных дорожек, а позади — здание аэропорта.
В Олтенице, живущей по времени UTC+02:00, было уже почти пять часов вечера. Мне еще повезло, что, благодаря подсказке инсбрукского таксиста, я достаточно быстро смог сторговаться с военными вертолетчиками на авиабазе в Тасаре, и у них как раз был намечен сюда полет — иначе мог бы попасть в Румынию затемно, а то и на следующий день.
Здание аэропорта Олтеницы было наспех выстроено в первые годы после Темных времен, когда никто здесь не задумывался об эстетике. Бетонные бараки, над которыми маячила диспетчерская вышка, мало походили на высокотехнологичные аэровокзалы, к которым я привык. На территории аэродрома, конечно, не было растительности. Аэродром находился за пределами чахлого озонового купола Олтеницы, чтобы летательные аппараты не разрушили его. Попасть под защиту озоногенераторов можно было через один из подземных тоннелей, соединяющих аэропорт с городком, или на автобусе.
При взгляде на диспетчерскую вышку мое сердце кольнула ностальгия. А ведь я бывал здесь много десятков раз. Именно тут начиналось любое мое путешествие в первые пятнадцать лет моей жизни, цель которого, обычно, находилась в каком-нибудь новом и интересном для меня месте. Неказистый аэропорт, который мог показаться сараем даже после Ганновера, не говоря уже о Сиднее, навсегда сохранил в моих глазах необъяснимое очарование.
— Я надеюсь, вы не обобрали его как липку? — прищурившись, спросил Миро по-румынски у пилота вертолета, вышедшего на перекур. — Это почти-что мой брат.
— «Почти-что брат» прилетел почти-что бесплатно, — иронично отозвался пилот, презрительно покосившись на Миро. — А тебя кто вообще пропустил в полетную зону, юродивый?
— Эй, я вообще-то ветеран войны, у меня тут пожизненный пропуск везде! — отозвался Миро обиженно. — Раз не здешний и не знаешь — не позорься! Лучше куревом поделись, летун херов!
Пилот ухмыльнулся без излишнего почтения, мол, «знаем мы таких ветеранов», но все же не пожалел сигареты. Мирослав закуривать не стал, а заложил себе за ухо, спрятав за копнами длинных немытых волос. Приглядевшись к Миро поближе, я убедился, что и без того худощавый мужчина за эти годы совсем иссушился — на смуглом лице со впалыми щеками выступала каждая кость. И если раньше Мирослав выглядел жилистым и выносливым, излучал силу и здоровье, то теперь он был развалиной. Нездоровый желтоватый цвет белков глаз и черные круги под ними, шелушащаяся кожа, ранки вокруг губ, неопрятная черная щетина на лице, потасканный камуфлированный китель, брюки с пятнами и заплатками — совсем не похоже на того бравого мòлодца, которого я помню.
— Ну ни фига себе! — подъехав ко мне и подняв голову, так как я высился высоко над ним, воскликнул он по-русски. — Так я и знал, что ты вымахаешь на добрых два метра. Но не думал, что отрастишь такие широкие плечи. Так и таскаешь каждый день железо, братишка?
Голос у него был хрипловатый, прокуренный, и все же его звуки невольно заставили меня улыбнуться.