Заходер и все-все-все…
Дару обязано человечество стихотворением:
ПАМЯТИ МОЕГО ПСАЧто же это, собачий ты сын?Где хваленая верность твоя?Как посмел забежать ты —Один! —В отдаленные эти края?В те края,Где кончается след,В те края,Где зови, не зови —Ни ответа, ни отзвука нет,Никому,Даже нашей любви…Там,ОткудаДороги назадНе найти и собачьим чутьем, —Позабудешь ты намертво, брат,О хозяине старом своем…А хозяину — жизнь немила.Сердце, сволочь, болит и болит……Вот такие-то, рыжий, дела:Пес умолк,А хозяин скулит…Впрочем,Что же я?Он, как всегда, —Быстроногий,Бежит впереди.Боль в груди говорит:«Не беда,Ты догонишь его…Погоди…»Рина ЗеленаяВторой дамой (из старых знакомых Бориса), которая «признала» меня, была Рина Зеленая. Кстати, она была также и подругой Лели Алексеевой, нашей соседки. Они вместе снимались в кино.
Первый визит знаменитой Рины Зеленой запомнился тем, что она тоже, как и Нина Зозуля, не скрыла своей настороженности по отношению ко мне. Но если Нина почти мгновенно преодолела ее, то Рина Васильевна — не сразу.
Позднее, когда Рина Васильевна издала свою книгу воспоминаний «Разрозненные страницы», я нашла в ней строчки, где она описывает сходную ситуацию. Речь идет об одном актере, с которым она очень дружила.
«Я не была в курсе всех его жен. Я познакомилась с одной из них, очень красивой женщиной, и уже почти начала привыкать к ней <…> вдруг <…> кто-то из друзей сообщает мне, что — развод, что совершенно будет теперь другая жена. Ну, было много волнений, все как-то очень горячо принимали в этом участие. А я ему сказала, что в таких случаях надо все-таки думать о друзьях. Что он нам теперь предложит? Ну, тут я должна сказать, что он не промахнулся».
Было время созревания черной смородины, и я приготовила с нею сбитый крем. Рина Васильевна с Борисом гуляли по саду, поэтому я вынесла для них десерт на природу. Гостья взяла вазочку, взглянула на меня недоверчиво и, словно не веря в мою способность сделать настоящий крем, нервно начала сбивать его чайной ложкой. Но, попробовав мое блюдо, успокоилась, и, кажется, именно оно примирило ее с моим пребыванием здесь в качестве жены Заходера и послужило к дальнейшему сближению.
Да и что ей оставалось делать, если, еще не видя меня, заранее, узнав, что ее друг Заходер поменял жену, сделала выбор, пошутив: «при разделе имущества разводящихся супругов я отошла к Заходеру».
По мере знакомства с нашим дачно-деревенским бытом Рина Васильевна высказывала различные мнения, которые, несомненно, могут быть признаны афоризмами.
— Боренька, — говорила она, увидав очередной электрический прибор, против которого, как обычно, мой муж не смог устоять, — у вас есть все электрическое, не хватает только электрического стула…
Действительно, мысль об электрическом стуле тогда показалась абсурдной. Но прошло время, и Боря обзавелся чем-то вроде этого — правда, не стал мелочиться и купил сразу кресло: электрическое массажное кресло.
Другое наблюдение она высказывала неоднократно:
— Когда я думаю о счастье, то представляю себе жизнь Дара. Как бы я хотела быть собакой в доме Заходера.
Но ей нравилось быть и просто гостьей в нашем доме. Нравилось самой собирать ягоды, которые созревали в саду, каждая в свой срок. Тискать щенят, появляющихся довольно регулярно у нашей Катьки — подобрыша, имя которой притворно огорчало Рину, так как она сама была Катерина.
Незабываемый дуэт, исполненный Борисом и Риной, разнесся однажды из малинника чуть ли не на всю Комаровку, где мы все, в том числе и Валентин Берестов, поедали ягоду-малину:
Я продрала свои глазкиВ половине пятого,Мой миленок не продрал,А я люблю продратого!В этот же день, при Рине Васильевне, я позвала Борю к столу, зная, что он в саду, а он своим хорошо поставленным голосом откликнулся экспромтом:
Твой родной, любимый мужПринимает теплый душ.А Валентин Дмитриевич Берестов, увидав томик Пушкина, который лежал на журнале мод, заметил: «Здесь Пушкин в моде!»
Именно эти дни я запомнила, так как завела тетрадку, где стала записывать разные шутки и экспромты мужа и гостей.
Кажется, в 1980 году Рина Васильевна начала писать книгу воспоминаний и регулярно приезжала к нам с очередной главой, над которой работала. «Боренька» — так она называла его — добросовестно прочитывал каждый новый кусок и, несомненно, помогал ей.
Она написала хорошую книгу, и Борис предсказывал ей успех.
Однако самое любопытное произошло, когда книга вышла. Рина Васильевна привезла ее, подписала, но просила Бориса не отвлекаться, посмотреть потом, после ее отъезда. Тем не менее он бегло полистал, посмотрел фотографии, но не заметил сюрприза (да и не ожидал, так как знал — думал, что знает, — все содержание книги) — не заметил главу о себе.
Я бы хотела рассказать, что огорчило Бориса в этом открытии, но не могу вспомнить слова, помню лишь «образ огорчения».
Попробую порассуждать сама.
Рина Васильевна оказалась в сложном положении. С одной стороны, она понимала, что написать о нем должна — как-никак они друзья. С другой — что угодить ему будет трудно. Так или иначе будет обида.
Написала.
Должна ли она была показать ему этот текст заранее, до выхода книги? Не знаю.
В конце концов, написала о нем неплохо. Остроумно назвала «злейшим другом», пошутила, что с ним надо обращаться осторожно, так как он вспыльчив, но ей, к собственному удивлению, удалось ни разу не поссориться с ним.
Книга, написанная всеобщей любимицей Риной Зеленой, должна была вызвать интерес. Читая, так и чувствуешь ее интонации, присущий ей своеобразный юмор. Близким людям, сторонникам и единомышленникам своего «цеха» она посвятила яркие, живые страницы — видно, что писать о них ей было легко. А главку о Борисе Заходере она написала, я бы сказала, равнодушно, словно только для того, чтобы воспроизвести дарственную надпись на его книге: «Рине Зеленой от Мэри Поппинс, тоже волшебницы».
В день поднесения книги она, чувствуя, что совершает нечто выходящее за рамки дружеских отношений, поспешила исчезнуть до обнаружения «сюрприза».
Борис, не избалованный вниманием прессы (замалчивание, пренебрежение его авторством), предпочитал молчание тем куцым рецензиям и отзывам, что подчас проникали в печать. Словом, его подруга совершила поступок, достойный лишь той недружественной прессы, к которой он притерпелся, но с которой не дружил.