Первая белая книга "На пути в неизвестность" (СИ)
Молитва в храме.
Командир стражи с самого первого дня, как заступил на свой пост, понял, что без хитрости ему здесь долго не продержаться. Не самый сильный в бою и не самый быстрый и ловкий в исполнении поручений. Он не мог похвастаться даже харизмой или умением говорить красивые слова. Господь при его рождении отвернулся от его матери, когда создавал это мясистое не красивое лицо, в которое он не раз получал, то кулаком, то палкой. Весь окружающий мир был пронизан ненавистью и болью. Не должного уважения, ни состраданий, только одно глубокое отторжение всех окружающих его желания оказаться хоть для кого-то полезным. Так с самого детства он учился слушать, одного за другим, снова и снова. Нет не слушаться, а именно слушать, подмечая для себя слова сказанные тем или иным типом про другого. Так его знания об окружающих копились до тех пор чтобы однажды не выплеснулись через край. Он всего то сказал правду человеку о мыслях, рассказанных его другом тайно. Правду, которую услышал тайком, прячась за спиной, правду, теперь торчавшую рукоятью меча из груди говорившего. Он был удивлен, нет даже скорее поражён тому, как легко оказалось можно заставить любого человека пойти на убийство. Та вера и легкомыслие, с которым доверяли ему люди его еще больше раззадоривала. Вроде никому не нужный, тучный и лысеющий увалень, вызывающий одну только жалость, но чаще брезгливое отвращение, стал командиром стражи.
Нет это было совсем не легко, даже очень. Ему не пришлось практиковаться с мечом с утра до ночи или бегать и прыгать, изнуряя свое тело бесконечными тренировками. Ему же пришлось снова много слушать и иногда говорить нужные слова и фразы, что заставляли кровь кипеть, а разум прятаться в самые далекие уголки. Так за довольно небольшой срок службы в каких-то несколько лет, терпя подколки и издевательства других стражников он добился того что так давно хотел. За это время он смог многому научиться и попробовать. Четверо убили своих товарищей, двоих заточили в темницу за взятки, один повесился из-за ревности, ну а последний просто спился, проводя долгие беседы в его обществе по ночам. Теперь у коменданта просто не оставалось выбора, кого назначать новым командиром на восточных воротах.
Старые подколки и издевательства сменились страхом и ненавистью, боязнью лишиться жалования, за сумму которого отвечал именно он. Чувство победы и превосходства заполнило его, заставило почувствовать себя в безопасности и забыть об осторожности. Все этот комендант Трюдо и его грязные делишки с Сольвани, будь он не ладен. По началу он даже обрадовался, получив первый раз свою долю за мелкое дельце. Но после эти мелкие дельца только накапливались, как и долг Сольвани перед ним. Ведь все деньги до последней монеты стал забирать сам комендант, унижая его при подчинённых и обвиняя во взяточничестве. Злоба копилась вместе с долгами, она росла с каждой новой телегой которая проезжала в город, с каждой подколкой и улыбкой этого Франко, чья голова отлично бы смотрелась на острие копья.
Он снова стал осторожен, он слушал и молчал. Он наблюдал за головорезами Сольвани, даже нашел амбар, в который они свозили все свое добро. Он начал выжидать, чтобы в нужный только ему одному момент снова применить свою скрытую силу, рассказав все. Нападение на город перечеркнуло всю гениальность безупречного плана, в последнем шаге от его завершения.
Горы трупов, пожар, крики, боль и ужас. Грабежи и убийства, потом снова трупы, трупы и трупы. Да кому теперь было дело то того что комендант Трюдо не чист на руку, когда в Гротеске твориться настоящая война. Отчаяние начало медленно стягивать на его шее удавку, а желанная месть уходить с отрешенным лицом прочь, как вдруг такая неожиданная удача. Кто-то из пришлых стражников рассказал ему о том, как они ночью тушили амбар, вместо того чтобы помогать на восточных воротах. Тот самый амбар где Сольвани прятал все что они с комендантом свозили все эти недели. Поначалу командир было подумал, что это была расплата, случайность, но потом его осенило. Комендант, а не эти головорезы, был замешан в этом нападении куда больше чем казалось на первый взгляд. Теперь, стоя посреди пепелища, он представлял в предвкушении как будет рассказывать о своих догадках не переставая, твердить: «Если бы не Трюдо, мы могли бы спасти гораздо больше стражников погибших на восточных воротах!» Они бы поверили ему, они бы его услышали. Вот только кто они?
Погрузившись в свои мысли, он бесцельно блуждал по развалинам и не найдя там ничего интересного вернулся к рынку, не замечая ничего вокруг себя. Идея, цель появилась в его голове и чем больше он о ней думал, тем больше убеждался в том, что он еще отомстит коменданту.
Нищета, кругом была беспросветная нищета и грязь. Он вырос здесь, он впитал в себя все отвратительные запахи вокруг. Но он не стал вором или убийцей, нет — он стал стражником, командиром стражи, который получит от всех вокруг их накопившееся долги перед ним сполна.
Кто же мог наказать коменданта Трюдо, кого же он мог боятся кроме дворян и самого герцога, разве что только церковь, которой принадлежало все вокруг по ту сторону крепостной стены. Разве мог он, командир стражи восточных ворот, спавший во время нападения у себя дома рассказать кому-то из монахов о случившемся? Нет не мог или… Он остановился и замотав своей головой наконец-то решился. Нужно во что бы то не стало увидеть епископа Ульрика. Его церковь при нападении не пострадала, но многие монахи были убиты, как и рыцари церкви. Именно этих смертей можно было избежать если бы Трюдо направил людей на подмогу, а не занимался спасением своей добычи, сгоревшей в том пожаре. Его радости не было предела, он глянул на свои новые богатые сапоги и решив, что обязательно к ним купит дорогой кафтан, бросился бежать к церкви.
Тяжело дыша и чувствуя вкус крови на губах, он стоял в дверях большого храма, в дверях, что отделяли его от сладкой мести, время для которой он теперь выбирал сам. Ему уже не терпелось рассказать обо всем епископу, чтобы насладиться сначала удивлением на его лице, а уже потом гневом и приказами о взятии коменданта Трюдо под стражу.
За дверями оказалось очень шумно, людей было так много что невозможно было протиснутся через них в сам зал. Прихожане пели и читали молитвы, без конца крестясь и вскидывая свои руки над головой, прося господа о чем-то. Когда командиру стажи удалось тяжело сопя и ругаясь всё-таки протиснутся через толпу он увидел десяток монах возле алтаря, на котором, как ему показалось, подойдя по ближе, лежал сам епископ. Его круглое, покрытое морщинами лицо вытянулось, через тонкую кожу будто бы угрожающе, проступал контур черепа. От этого зрелища командира начало немного мутить, и он остановился на пол пути, стараясь отводит глаза в сторону от увиденной картины. Сомнения обуяли его разум, стоило ли вообще говорить о том, что он собирался сказать, человеку, пусть и наделенного такой огромной властью, когда он находился на смертельном одре. Он дождался пока молодой юноша, стоящий перед ним погорит с епископом и проводив его уход взглядом, снял с себя грязный плащ. Эмблема стражи на его груди безотказно подействовала и один из монахов поманил его рукой к алтарю.
— Ваше святейшество? — командир было попытался подойти к самому епископу, но монахи оттеснили его.
— Кто вы? И по какому деле? — монахи явно были настроены не дружелюбно.
— По личному, не отложному делу от коменданта Трюдо. Я командир… — ему не дали договорить, положив руку на грудь и снова остановив.
— От Трюдо? Пусть подойдет, — голос епископа был совсем слабым, но монахи его услышали и расступились перед командиром, давая ему возможность подойти к алтарю.
— Ваше святейшество… — снова заладил командир.
— Быстрее, ближе к делу. Вы что не видите, я разваливаюсь прямо на глазах?! — зло прошипел епископ.
— Я хотел бы донести до вашего сведения, что тех многочисленных жертв среди ваших монахов и рыцарей можно было избежать! — командир стражи тщательно подбирал слова.
