Последний снег

Хассан откинулся на спинку стула и буравил ее взглядом. Лив потянулась за трубкой Видара и пакетиком табака на подоконнике — ей нужно было чем-то занять руки.
— Йонни Вестберга вчера задержали.
— Я слышала.
— У нас серьезные основания подозревать его в убийстве твоего отца. Улики говорят против него.
Пальцы не удержали пакет, и табак просыпался в кофе. Перед глазами возник Йонни, шрам на шее, белеющий в темноте, чернота в глазах, когда он сказал, что это неправильно — встречаться украдкой, как подростки. Внезапное признание, что Видар грозился выкинуть его из дома, незадолго до убийства. Страх в голосе. Потом лицо Йонни сменилось телом Видара в морге. Такое невозможно было представить: Йонни убивает отца и закидывает безжизненное тело в колодец. Стало трудно дышать. Каждый вдох давался с трудом. Трубку она все еще сжимала в руке, забыв зажечь.
Взгляд Хассана был прикован к ее лицу, словно он искал в нем доказательства в пользу своей теории.
— Пока Вестберг все отрицает. Но он рассказал, что Видар его недолюбливал и что вы скрывали ваши отношения. Он говорит, что ты бегала к нему по ночам, когда Видар засыпал, и что вы таились, как подростки.
— Папе никто не нравился. Ему не нравятся чужие, — выдавила Лив.
— Йонни утверждает, что ты была у него в ночь, когда Видара убили.
Трубка в ее руках подрагивала в такт пульсу. Это правда. Она была у Йонни. Но только пару часов. Она никогда надолго не задерживалась, боялась, что Видар их застукает. Может, так и было? Может, он проследил за ней, а потом дождался, когда она уйдет? Перед глазами возникла картина: двое мужчин друг напротив друга в лунном свете. Лив похолодела.
— Я была там всего пару часов.
— Когда именно?
— Сразу после полуночи. Часа два, может, меньше. Я никогда долго не задерживалась.
— А почему ты раньше ничего не сказала?
— Не думала, что это важно.
Хассан странно посмотрел на нее, как будто впервые увидел.
— Можешь рассказать, как вы познакомились с Йонни?
— Осенью. Он пришел за ключами от дома вдовы Юханссон. Не знаю, когда это было, но первый снег уже выпал. Это я точно помню. Мы только поздоровались. Делами всегда занимался папа.
— А до этого вы не были знакомы? Через Интернет, например?
— Нет. Папа занимался делами. Предпочитал сдавать дом в аренду вместо продажи. Считал, что так безопаснее. Но я не знаю, как он нашел Йонни. Мне он только сказал, что наконец нашел желающего поселиться в доме вдовы. А вскоре после этого Йонни постучался к нам и попросил ключи. Раньше я его никогда не видела.
— И когда у вас начались сексуальные отношения?
— Вскоре после этого.
— Кто сделал первый шаг?
Она посмотрела на лес, качающийся под весенним ветерком.
— Однажды я была на пробежке и увидела его через окно. Он выглядел таким одиноким в этой развалюхе. Я спросила, не хочет ли он выпить кофе вместе. Так все и началось.
Лив говорила правду, но все равно ощущала себя лгуньей. В голове был туман. Она ничего не понимала. Йонни она на самом деле не знает. Все его попытки сблизиться она обрубала на корню. Это не могло его не злить. Конечно, по отношению к Лив он не прибегал к насилию, но в глазах явно читалось разочарование каждый раз, когда она убегала домой, несмотря на все просьбы остаться. При каждой разлуке его лицо мрачнело. Это ее вина. Ей следовало быть благоразумной. С раннего детства Видар предупреждал ее об опасностях, которые грозят за пределами дома, о хищниках, снующих в лесу и только и выжидающих удобного момента, чтобы напасть. Никому нельзя доверять, говорил Видар.
Хассан так и не притронулся к кофе.
— Я слышал, что ты унаследовала большую сумму от отца, — хмуро произнес он.
— Можно и так сказать.
— Вы с Йонни обсуждали деньги?
Она покачала головой. Волосы упали на лицо. Она никогда ни с кем не обсуждала деньги. Одна мысль об этом пугала ее. Деньги были злом, они разжигали рознь между людьми, лишали их разума. В ушах звучали предупреждения Видара, который, сколько она себя помнила, внушал ей, что деньги — это зло.
 
«Деньги толкают людей на убийство, — говорил отец. — Никому не рассказывай о нашем богатстве, ягодка моя. Если тебе дорога жизнь».
В окно видно было, как играют дети. Выглядела игра, как танец. Ваня в центре группки кружилась юлой, желтая юбка взметалась. Лиам не слышал смеха, но знал, что она смеется. Тем заразительным смехом, перед которым не устоит даже самый бессердечный злодей. Ради этого смеха стоило жить.
Куртку он оставил в машине, чтобы воспитатели увидели его рабочую униформу. Пусть знают, что он серьезно настроен привести свою жизнь в порядок. Больше не будет вопросов и озабоченных мин.
В кармане завибрировал мобильный. Наверное, мать хочет попросить его купить собачий корм. В своих собаках она души не чаяла. «Одного десятикилограммового мешка хватит, — обычно добавляла она, — а иначе придется кормить их лососем из холодильника».
Но это была не мать. Звонил Габриэль. Голос у него был запыхавшийся, как будто брат бежал.
— Лиам, ты должен приехать. Это трындец!
— Я не могу. Я в детском саду.
— Я в теплице. Приезжай. Срочно!
— Но что произошло?
Разговор прервался, до того как Габриэль успел ответить. Лиам стоял на дорожке перед садом и не знал, что ему делать. Он перезвонил брату, но тот не брал трубку.
Габриэлю не было свойственно просить о помощи. Обычно он отдавал приказы. А тут он просил. Лиаму стало тревожно. Ваня увидела его и подбежала к окну. Прижавшись лбом к стеклу, смотрела на него огромными глазами. Распушившаяся косичка лежала у нее на плече, щеки горели. Лиам убрал телефон в карман и, изобразив улыбку, пошел к саду. Ваня встретила его на крыльце и окинула серьезным взглядом, прежде чем позволила сжать себя в объятиях.
Пока Ваня надевала верхнюю одежду, их окружили воспитательницы. От нарочито любезных улыбок у Лиама все холодело внутри. Они интересовались, как его работа на заправке и ищет ли он новую квартиру. У самого молодого воспитателя по имени Маркус был двоюродный брат в Аббортрэске, собиравшийся продавать свой дом. Может, его это заинтересует?
Мобильный снова завибрировал в кармане. Габриэль послал две эсэмэски подряд: «Поспеши! Это важно!»
— За кормом поедем? — спросила Ваня.
— Нам нужно съездить проведать дядю Габриэля.
— Он принимал наркотики?
— Нет-нет, ему просто нужно поговорить.
Ваня молчала, пока он пристегивал ее к креслу. Ее нелегко было обмануть. Может, и раньше она только делала вид, что верит его лжи. Стиснув зубы, Лиам вел машину. Надо было наплевать на Габриэля. Пусть сам разбирается со своими проблемами. Но он не мог вот так просто повернуться к брату спиной. Пока не мог. Слишком многое их связывает. Теперь, когда он наконец вступил на правильный путь, его долг — присматривать за братом, чтобы тот не навредил ему, не разрушил все то, что он с таким трудом строил.
Весна расцветала за грязными окнами. Повсюду была вода. От луж во все стороны летели брызги. Дорожные указатели были залеплены грязью. Зачем он потащил Ваню с собой?
Ваня болтала ножками в желтых сапожках.
— Бабушка говорит, что Габриэль был очень умным до того, как подсел на наркотики. Даже умнее тебя.
— Вот как?
— А еще она говорит, что наркотики выжгли ему мозг. Как бенгальский огонь.
В кармане снова завибрировал мобильный, но Лиам не стал смотреть, кто звонит. Ему казалось, что с него тоже стекает грязная вода, попадает в рот, жжет глаза, душит.
— Думаешь, это больно, папа?
— Что больно?
— Когда тебе выжигают мозг?
Лиам опустил стекло и сплюнул.
— Конечно. Очень больно.
— Но зачем тогда люди принимают наркотики, если это больно?
— Иногда без них еще больнее.
Стопка бумаг шлепнулась на стол с глухим стуком. Письма от кредиторов. Письма из налоговой. Все в кофейных пятнах. Хассан, нахмурив лоб, провел пальцем по рядам цифр. Озабоченное выражение лица старило его. Лив перевела взгляд на лес за окном. Ей не хотелось видеть, не хотелось знать.