Последний снег

На улице холодало. Собака лежала под дверью спальни Видара. Когда старый дом сотрясало порывами ветра, она приподнимала голову и навострила уши. Ждала своего хозяина. Лив оставила дверь открытой, чтобы быть уверенной, что в комнате пусто.
Наверно, она задремала за кухонным столом, потому что не увидела, как он подошел. Только когда собака поднялась с пола и, набрав воздуху в худую грудь, зарычала, Лив очнулась и выглянула в окно. В темноте она разглядела мужскую фигуру. Кто-то крался вдоль дровяного сарая.
Рычание перешло в лай. Лив засуетилась. Спрятала лишнюю чашку, из которой пил Хассан, велела собаке замолчать и выскользнула в прихожую. Оперлась рукой о стену — ноги ее не слушались. Через окно в прихожей ничего не было видно, но она слышала, как кто-то поднялся на крыльцо. Продавленные ступеньки заскрипели под тяжестью гостя.
— Папа, это ты? — позвала шепотом.
Никто не ответил. Она вжалась в куртки, висевшие на стене. Сердце бешено билось в груди. Игра закончена. Видар вернулся и снова будет ими командовать. Она посмотрела на дробовик на стене и представила, как берет его и стреляет прямо в дверь. Мех на капюшоне зимней куртки щекотал лицо. Куртки пахли отцом — курительным табаком и немытым телом. Его слова звенели в ушах. Все оскорбления, которыми он сыпал, когда был в плохом настроении.
«Когда я умру, ты будешь богачкой, — говорил он. — Если, конечно, ты сама меня не прикончишь. В таком разе наследство тебе не достанется». Эти слова сопровождались хохотом. Видар считал, что это он так шутит.
Внезапный стук в дверь, и собака зашлась звонким лаем. Лив застыла за куртками и ждала. Видар не стал бы стучаться в свою собственную дверь — он бы ее выломал. Три осторожных стука, потом за ручку потянули, и дверь открылась, впуская холод в дом.
Это был не Видар. Из своего укрытия ей были видны тяжелые, все в глине, ботинки. Из мрака показалось мужское лицо. В нос ударил запах сигарет, смешанный с запахом, который опьянял сильнее алкоголя.
— Йонни? — прошептала она. — Что ты тут делаешь?
Лив? — вглядывался он в темноту. — Ты где?
Она медленно вышла из-за курток. Какое облегчение, что это Йонни.
— Ты до смерти меня напугал.
— Прости, я не хотел. Я только хотел узнать, как ты. Есть новости?
Лив потянулась к выключателю, и прихожую залило ярким светом. Собака принюхивалась к штанам Йонни. Лив посмотрела в сторону спальни Видара, словно желая убедиться, что отца действительно нет дома.
— Пойдем, — прошептала она. — Поднимемся ко мне.
Он позволил провести себя наверх мимо комнаты Симона в ее спальню. Они легли в постель, не касаясь друг друга. В темноте ей не видно было его лица, но она чувствовала исходившее от него тепло. Было непривычно видеть его в своей комнате, где она жила с самого детства. Йонни был частью дома покойной вдовы Юханссон, нигде больше Лив его не представляла. Глаза ее были прикованы к ручке двери. Все время казалось, что она дергается.
— Никто никогда не был в моей постели.
— Не злись, но мне сложно в это поверить.
— Папе не нравится, когда я привожу кого-то домой.
Он напрягся при упоминании Видара и обвел взглядом комнату.
— Как думаешь, где он?
— Не знаю. Мы обшарили всю деревню. Вместе с полицейской собакой. Но его нигде нет.
— Может, он уехал?
— Машина тут.
— Есть еще автобусы.
— Ты не знаешь папу.
Ей вспомнилось, как она стоит на шоссе 95, выставив большой палец вверх, в неподходящей одежде — у нее не было времени собраться. Иногда у нее были при себе деньги, но чаще нет. Она стояла, готовая спрятаться в придорожной канаве, стоило ей завидеть «вольво» Видара. Случалось, что его машина оказывалась первой из проезжающих: он обладал телепатической способностью чувствовать, когда она планирует сбежать.
В темноте раздался голос Йонни.
— Я должен тебе кое-что рассказать. Я не хотел говорить при всех в лесу, потому что это звучит не очень хорошо.
— Что?
— Видар заходил ко мне на днях. Он обвинял меня во всех смертных грехах. И под конец велел искать другой дом, потому что он не желает иметь со мной ничего общего.
 
Лив зажмурилась.
— С ним такое бывает. Навоображает всякого о людях. Не принимай близко к сердцу.
Мне так не показалось. У него очень тяжелый характер, у твоего отца. Должно быть, трудно с ним жить.
— Я, наверное, привыкла.
Йонни протянул руку за курткой. Лив испугалась, что он уходит, что все кончено, но потом услышала щелчок зажигалки. В темноте вспыхнул огонек сигареты.
— Можно у тебя кое-что спросить?
— Спрашивай.
— Почему ты до сих пор живешь с отцом?
Вот он — вопрос, которого она всегда боялась. Грудь сдавило раскаленными тисками.
— Так получилось. Я была очень молодой, когда родился Симон. Мне было нелегко растить его одной. Папа мне много помогал.
— Но почему до сих пор? Он же тебе житья не дает.
— Ты ничего о нас не знаешь.
— Я знаю, что ты сбегаешь по ночам из дому, как подросток, и что он подвозит тебя на работу, как школьницу. Это ненормально, Лив. И все болтают про тебя, Видара, мальчика. Стоит мне сказать, что я снимаю у вас дом, такое начинается…
— Людям нравится болтать.
— Знаешь, что про вас говорят?
Лив повернулась на бок, подтянула ноги к груди, уткнулась лицом в колени, сжалась в клубок. Йонни ерзал рядом на кровати.
— Знаешь, что про вас говорят? — повторил он.
Сердце так сильно билось в груди, что слышно было на всю комнату.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
— Что?
Она подняла голову и посмотрела на него в темноте.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
Йонни с подавленным видом поднялся и натянул куртку. Он не протестовал, не пытался остаться с ней. Просто вышел из дома с сигаретой в зубах и закрыл за собой дверь. Его шаги долго звучали у нее в ушах. Лив лежала в кровати, обхватив себя руками. Ей казалось, что она рассыпается на тысячу кусочков. Она заснула с ощущением безграничного одиночества.
  
НОЯБРЬ 2001 ГОДА
 
Одинокий Волк везет ее на машине мимо заиндевевших берез. Заснеженный лес словно светится. Теперь, куда бы ты ни пошел, за тобой остаются следы. У нее мерзнут руки, и он греет их в своих, сует себе под куртку, чтобы согреть теплом своего тела. Рядом с ним ей всегда тепло, и очень быстро она осознает, что любит его. Не как мужчину, а как брата. Испытывает к нему доверие. Впервые в жизни ей кажется, что она может кому-то доверять.
— У меня для тебя кое-что есть, — говорит девушка.
— Вот как?
Она ждет, пока они заедут на вершину холма. Он останавливает машину в том же месте, что и при первой их встрече. Теперь это их место. Белоснежный мир простирается в долине. Девушка достает сложенную бумагу из кармана и протягивает ему. Он долго смотрит в ее лицо, потом разворачивает бумагу. Затаив дыхание, она ждет.
Одинокий Волк, прищурившись, изучает неровные линии рисунка.
— Что это?
Нет нужды говорить, что это план отцовского дома, потому что он уже догадался. Губы у него подрагивают. Нагнувшись, девушка показывает на крестик.
— Там больше денег, чем стоила твоя земля, — говорит она.
Он бережно сворачивает бумагу и кладет в нагрудный карман.
— Что ты хочешь взамен? — спрашивает он.
— Ничего.
— Да ладно. Скажи, что тебе нужно.
— Я хочу, чтобы ты забрал меня оттуда.
Они разжигают костер, садятся рядом. Пьют из фляжки, что обычно пристегнута у него на ремне, и смотрят, как солнце плывет по небу, как капают капли с деревьев. Он скручивает косяк и медленно раскуривает. Вскоре лицо его разглаживается. Пальцы лежат на бороде. Между ними возникло напряжение, хотя раньше такого не было. В его глазах она читает любовь. Он тоже любит ее. Это любовь, которую невозможно передать словами.
Когда он высаживает ее на стоянке для отдыха, там уже стоит машина отца. Все трое выходят одновременно. На лице отца играет странная улыбка.