Малакай и я (ЛП)

— Как ты себя чувствуешь? — спросила принцесса Адаезе, садясь передо мной на колени и передавая деревянную чашку.
Я взял и выпил, о чем тут же пожалел.
— Мы знаем, это ужасно, — смеялась она надо мной, когда я закашлялся от мерзкой жидкости. Она подтолкнула ко мне чашку, заставляя допить. — Но это полезно для тела — будет долго жить. Ма пьет только его.
Не сдержавшись, я наклонился и прошептал:
— И как долго она живет?
Адаезе притворилась, что шепчет, но сделала это громко и смеясь:
— Так долго, чтобы услышать все, что ей нужно, дабы стать услышанной и больше не слушать.
Это означало, что я мог и не шептать, и из-за этого она и рассмеялась. Мне нравился ее смех. Ее лицо, ее...
Я все еще молчал, потому она нахмурилась и внимательно посмотрела на меня своими большими карими глазами.
— Откуда я тебя знаю... если я тебя не знаю? — спросила она.
Я не смог ответить, потому что снаружи хижины прозвучал боевой клич, который отвлек ее внимание.
— Я должна идти. Останься. Отдыхай. — Она быстро встала, забрала с собой травы, которые приготовила, и исчезла за подвешенной шкурой, служившей дверью. Адаезе двигалась так стремительно, что казалось, ей удалось уйти за то же время, за какое я успел моргнуть.
— Чтобы править в Бикжге, ты должен служить Бикжге, — Ма сказала это так тихо, что я удивился, как услышал ее сквозь рев других голосов. Она говорила это не мне, а как будто себе, кивая головой и не отрываясь от напитка. Она не смотрела на меня.
Допив отвратительную жидкость, я поднялся с пола и, хромая, направился к выходу. Ма не удерживала меня. Когда я отодвинул ширму, служившую дверью, меня ослепило солнце, рукой я прикрыл глаза, но уши слышали все.
— Румм... бак... румаа... бакокка... румм... — напевали воины, возвращаясь в деревню, многие на обратной стороне щитов несли своих братьев, которые не могли идти сами. Посреди всего действия отважно стояла принцесса Адаезе, а за ее спиной женщины выстроились стеной. В руках у них были чаши, и по приказу Адаезе женщины расходились в разные стороны, разделив травы.
Я смотрел, как все в деревне поспешили посмотреть на них — выходили из своих домов, из зарослей, приходили издалека.
— Румм... бак... румаа... бакокка... румм... — громко воспевали они.
Самый крупный из них — мужчина, покрытый ранами, кровью, песком — обратился к небу и закричал:
— ПОБЕДА!
Он поднял свой щит, и все возбужденно возвысили свои голоса:
— Нам не нужно уходить!
Он подбросил копье в руке и направил его в землю.
— Я, принц Банджоко из Ифе, никуда не уйду! Уйдут они! УЙДУТ ОНИ!
Земля сотрясалась от множества голосов. Подбрасывая свой щит, как он подбросил копье, он резко бросил его на землю. Его грудь вздымалась от ярости, надежды и, вероятно, с определенной целью. Принцесса Адаезе, единственная, кто оставался спокойным, передала ему кубок, но прежде принцесса перешла к следующему человеку, он взял ее руку и поднял вместе со своей.
Все в почтении склонили головы, и снова до меня донеслись слова Ма... Чтобы править в Бикжге, ты должен служить Бикжге.
— Адаезе... — я инстинктивно прошептал ее имя, и посреди шума ее глаза встретились с моими, как будто она отчетливо услышала меня... нет... она отчетливо слышала меня. Чем дольше она смотрела, тем сильнее я становился. Узы, пульс, боль, которые опутали мое сердце и связали с ее сердцем.
— Я знаю тебя.
***
Быстро моргая, я отвел глаза от щитов надо мной. Я снова взглянул на Эстер, и хоть и готовая заплакать, она серьезно смотрела на меня, дотронувшись рукой до головы. Вставая, она снова ступила босыми ногами на пол.
— Она была замужем за кем-то другим?
Я покачал головой.
— Если она выходит замуж, она становится королевой. В Бикжге мужчина и женщина, которых народ считал наиболее достойными, были принц и принцесса, и когда они женятся, становятся королем и королевой. Но Адаезе вскоре вспомнила меня, и с того дня... все стало рушиться.
 
— А вот и сопли.
Я не хотел удаляться глубоко в прошлое... не тогда, когда знал, что вскоре она убьет себя кинжалом.
— Ты сплошная заноза. Понимаешь это? — Она хлюпала носом.
Я поднял бровь, глядя на нее. Меня это скорее позабавило, нежели задело.
— Как это так?
— Я должна злиться на тебя, — сказала она, вставая прямо передо мной. — Ты солгал мне. Мне не удалось попрощаться с дедушкой. Ты не приехал на его похороны. Ты ни разу не позвонил, узнать в порядке ли я. Я единственная, кто пострадал, но почему я продолжаю волноваться о тебе? Почему я все время о тебе думаю?
— Потому, — прикоснулся я ладонью к ее щеке, — что так работает любовь, Эстер. Ты думаешь обо мне, а лишь затем о себе, как и я — сначала думаю о тебе, а лишь потом о себе.
Она засмеялась, а это худший ответ на признание. Смех затих, и ее улыбка поникла, когда она пристально посмотрела на меня.
— Теперь я знаю, что сплю! Ты не любишь меня. Ты любил одну и ту же женщину девятьсот девяносто девять раз...
— А теперь тысячный, — прошептал я, приложив обе ладони к ее лицу.
Она в изумлении не отводила взгляд.
— Ли-Мей...
— Не ее. Тебя. Тебя, Эстер Ноэль. Я сбежал в горы, а ты все равно меня нашла. Мне никогда не удавалось от тебя скрыться, — проговорил я в попытке не дать волю собственным слезам счастья и боли. — Я не могу. Не хочу. Тысячу раз ты была величайшей любовью моей жизни, и теперь я вспомнил, почему... потому что без тебя нет солнца. Меня поглотила тьма. Я не могу смеяться или дышать без тебя. Я живу благодаря тебе.
— Малакай... ты снова совершаешь ошибку...
— Хочешь доказательств?
Она молча осмотрела меня и затем кивнула.
Я откинул назад ее голову, взглянул на пухлые, слегка разведенные губы и наклонился в поцелуе. В тот момент, когда мои губы коснулись ее, я вспомнил, почему я каждый раз снова искал ее. Целовать ее... целовать ее — это то, что снова делает меня цельным. Согревает душу.
Она — солнце моей жизни.
Без нее моя душа мерзнет и умирает.
ЭСТЕР
Когда он поцеловал меня, земля словно ушла из-под ног. Я проваливалась, и он проваливался вместе со мной. Казалось, я почувствовала, как нас осветило солнце. Я осязала и снег, и дождь, и дуновение ветра. Я ощутила песок под ногами, затем траву, и не могла удержаться от того, чтобы крепче прижаться к нему.
Не могла сдержаться, чтобы не отвечать на его поцелуй, и с жаждой, не похожей ни на что другое в моей жизни, я сдалась этому поцелую и медленно разомкнула губы. Вокруг нас сменялись миры, и каждый раз это отдавало в сердце болью. Хотелось смеяться, плакать, петь, танцевать. Меня охватили эмоции, из-за чего стало больно дышать, думать, все ощущалось больнее. Боль... столько боли.
2-е Onwa Ite Na Ni (сентябрь) 1684 — леса Обофия, Игболенд, Нигерия
— Банджоко! НЕТ! НЕТ!
Когда я бежала его остановить, расстояние между мной и Обинной казалось мне шириной океана. Обинна обернулся на мой голос, и копье Банджоко пронзило его грудь.
— А-А-А-А! — прокричала я, и расстояние снова сжалось, но уже было поздно. Когда я добралась до него, он упал. — Оби! Оби!... А-а-а-а...
Он не мог говорить и лишь дотронулся до моего лица.
— Нет... нет... — Я держала его, качаясь взад и вперед.
— Ты не спасешь его. Возьми меня за руку. Они наступают!
— ПРОКЛИНАЮ ТЕБЯ! — кричала я, отбиваясь от его руки. И когда он двинулся схватить меня, я вытащила нож и прижала к горлу. — Ты не спасешь меня! Уходи! УХОДИ!
 
Банджоко все стоял, но когда увидел дым, поднимающийся из деревни, медленно попятился.
— Адаезе...
Несмотря на него, я прижалась к Обинне и снова стала раскачиваться взад и вперед.