Привет, Маруся! (СИ)

— Объясни, пожалуйста, почему ты ко мне приходишь?
— Потому что я твой друг.
— Ты приходишь, а люди считают, что ты мой муж, а не друг. А потом я им что скажу? Что ты меня с ребенком бросил?
Он, помолчав, ответил:
— Но я не собираюсь тебя бросать. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой. По-настоящему моей.
— Зачем тебе это? У меня будет ребенок от другого человека.
— Потому что я тебя люблю. И у меня столько любви, что хватит и на тебя, и на твоего ребенка. Тем более что… — Он замолчал. Я не торопила. Через минуту он продолжил: — Тем более что у меня никогда не будет своих детей.
— Почему ты так решил?
— Не я, доктора. Моя первая жена оставила меня не потому, что ей не нравилась моя загруженность работой, маленькие деньги. Вернее не только поэтому. У нас ничего не получалось с детьми. Как выяснилось после проведенного обследования, причина во мне. В детстве я переболел свинкой. Это и была моя тайна, которую, я думал, тебе разболтала Катька.
— Ничего этого не знала …
— Конечно, не знала: сестра тебе об этом не говорила. Я ведь хотел обо всем рассказать, когда приехал с приглашением на день рождения. А ты сама затеяла разговор и призналась, что замуж не хочешь. Почему-то была надежда, что ты меня любишь и согласишься стать моей женой. А ребенок, что ребенок? Не получилось бы, взяли из приюта — ведь чужих детей не бывает. Ты же сама об этом как-то сказала, помнишь: «Мне так жаль брошенных детей, усыновила бы и удочерила всех»?
— Помню.
— А тут все так хорошо сложилось: у тебя будет ребенок. Мне не важно, что он от другого человека, главное — твой. Если согласишься выйти за меня замуж, я вас обоих буду любить. Клянусь, ты никогда ни о чем не пожалеешь.
Я была поражена услышанным. Бедный Валера, как же мне его было жаль. И умен, и красив, и при хорошей должности. А вот в одном не повезло — и личная жизнь рассыпалась.
— Прости, Валера, я тебя очень люблю, но повторюсь: только как друга.
— Иного я и не ожидал. Ладно, можно мне хотя бы приходить к тебе? Ну, на правах друга?
— На правах друга — да.
На что я надеялась, спросите вы, когда отказывала такому замечательному человеку? На себя. И на помощь папы. Я понимала, что будет трудно, очень трудно, но жить с человеком, которого не люблю, не смогу все равно. Мне нужен был один — тот, единственный, до чертиков нужен. Но ровно на столько же я не хотела его видеть, понимая, что рано или поздно снова обманет, предаст. Поет он хорошо, а лжет еще лучше.
Первое время о Саше и Кутусове я не интересовалась: так спокойней жить. Ванька тоже не донимал расспросами: ждал указаний от «коуча». Но однажды декабрьским днем, пройдясь по соцсетям, я увидела на страничке Мошкиной свадебные фотографии. Вот Сашка стоит, тесно прижавшись к Стасу, вот он держит ее на руках, вот молодожены в компании гостей. Сашка везде улыбается, что называется, глаза светятся счастьем. Стас везде, кроме одной фотографии, угрюм. Почему-то у Мошкиной, хотя, наверное, уже Кутусовой, совсем незаметен живот. Это у нее конституция такая? Может, покрой платья скрывает интересное положение? Меня же разносило, кажется, не по дням, а по часам. Папа шутил, глядя на меня: «Ждем богатыря», но я уже знала, что будет богатырша.
У меня же вовсю шел период гнездования. Мы с Аней и отцом сделали в квартире небольшой косметический ремонт, приготовив мою комнату под детскую, Аня перешла в папину комнату, а папа перебрался в гостиную. Я что-то бесконечно приобретала для малыша: пеленки, распашонки, комбинезончики, колготки и носочки, шапочки — это стало какой-то потребностью. В хозяйственном магазине папа наотрез отказался покупать маленький розовый тазик.
— Дочь, зачем нам он?
— На всякий случай.
— Какой случай? Он нам совсем не нужен.
— Кууу-пи, я бууу-ду в нем носочки малыыы-шке замачивать, — разрыдалась я ни с того ни с чего.
— В пластиковом?
— Дааа.
— Может, лучше тот, зелененький? — засмеялся папа.
— Нееет.
— Вот Плюшкин, — шутили подруги. — У тебя уже шкаф забит детской одеждой, в кладовке — куча ненужных предметов. Остановись.
 
Глава 20
Я родила тридцатого марта на две недели раньше срока, сделав себе небывалый подарок к двадцатилетию. Через два дня после рождения дочки я, подойдя к окну, увидела господина, который был очень похож на актера, рекламировавшего шампунь от перхоти. Помню, августовским вечером на танцполе в ресторане его похотливые ручки нагло гуляли по моему телу. «К кому же он наведался?» — подумала я.
— А это Светкин муж из соседней палаты. Явился наконец из командировки, поганец, — сказала моя соседка. — Он занимается автозапчастями, постоянно в разъездах. Тяжеловато придется его жене — она из другой области, здесь никого из родственников нет. На мужа тоже, похоже, надежда маленькая.
— Да, — лаконично ответила я, думая о своем: «Мне тоже будет непросто». Поговорив с Марией Александровной, уже вышедшей на пенсию, я прислушалась к ее советам. Не нужно брать академический отпуск и пропускать год учебы. И ребенка доверять чужим людям тоже нельзя.
Мария Александровна предложила свой, идеальный выход.
— Я очень люблю детей, только родила их поздновато. Если б ты знала, как я соскучилась по малышам. Когда только у меня будут свои внуки? Не дождаться, — пожаловалась она. — Поэтому с радостью посижу с твоей дочкой. Если ты не против. Ведь ты нам нечужая, Стасенька.
Мы, конечно, согласились. Только за плату.
Выписывали нас со Светой из соседней палаты одновременно. Господин из ресторана, увидев меня, сразу посмотрел на свой ботинок и слегка потряс ногой. Помнит, поганец, историю с каблуком.
Конечно, хотелось, чтобы меня тоже, как и других, встречали с разноцветными гелиевыми шарами, цветами, чтобы напротив роддома обязательно висел огромный баннер со словами: «Спасибо за дочь, родная», а на асфальте возле дома огромными буквами было бы написано: «Люблю тебя, Стася». Но нет, ничего этого не случилось. Отец малышки далеко. У девочек были контрольные. Аньку не отпустил с работы деспот начальник. Поэтому встречал меня только папа, а позже в нашу квартиру постучались Мария Александровна и Валера, а одногруппники завалили толпой уже под вечер, Ваня Воропаев все уговаривал Валеру показать ребенка, ему очень хотелось увидеть, на кого похожа малышка. Вот ведь, кто чем наполнен, Воропаев — по уши преданностью другу. Но Голубев встал железобетонной стеной и сказал, что нечего тревожить Дашу, она спит.
— Дашу? — когда все ушли, спросила я.
— Конечно, другое имя ей просто не подойдет.
— Но мы хотели ее назвать Алиной.
— Но какая же она Алина… Ты сама посмотри. Она ведь Дашенька.
Подумав, я решила: «Ну, что ж, Дашенька, так Дашенька. Мой вечный Дар и только для меня. Главному педагогу Николаевки виднее». С этим именем моя малышка начала свое парадное шествие по жизни. Дарья Станиславовна Машкова. Станиславовна потому что я — Станислава. Одна: и за мать, и за отца. Папа неоднократно просил меня сообщить обо всем Кутусову, но я противилась. «Боюсь, Стаська, ты когда-нибудь пожалеешь о своем решении, — как-то сказал мне отец, — ребенок должен знать своего папу, а папа — ребенка». Мне надоели нравоучения, и я ответила: «Сколько сейчас современных женщин одни воспитывают ребенка, пусть прынцы, князья и прочая знать остаются там, где и должны быть — в фэнтези».
***
Наступил июнь — и молодежь, как говорится, потянулась в храмы, потому что вместе с летом пришла пора сдачи экзаменов. Я заходила в аудиторию одной из первых, чтобы уже через час быть свободной и бежать к своей Дашеньке. Вот и в этот раз по пропедевтике в педиатрии пригласили на заклание первого агнца — меня. Вопросы были так себе — непростые и несложные. Только один мне совершенно не понравился.
 
При ответе я постоянно посматривала на часы. Преподаватель, заметив это, поинтересовался, куда я спешу.
— К ребенку.