Измена. Право на семью (СИ)

— И сколько?
— На чупа-чупсы хватит.
Короткий смешок, и срываюсь на хохот. Ну, я заслужил быть избитым мальчишками. Это очень непрозрачный намек от Юры, что я сам тупой подросток. Очень унизительная угроза, и я отдаю должное уважение этому жестокому и беспринципному человеку. Он прекрасен в своей черной порочности, и я понимаю, что мой отец сделает выбор в его пользу. От таких друзей не отказываются, даже если встанет вопрос жизни и смерти сына-идиота.
— Успокоился? — скучающе интересуется Юра, когда я выдыхаю и замолкаю.
— Да.
— И что?
— Если я сейчас скажу, что выбрал Вику, то будет звучать, будто я испугался подростков и боюсь за свои бубенчики, — устало вздыхаю.
— Бубенчики — это серьезно, да, — подтверждает Юра. — Хочешь напугать мужика, скажи ему про его яйца. Даже лишиться головы не так страшно. Я вот, можно сказать, родился без них.
— Мне жаль, — зачем-то говорю я.
— Так я поэтому такой, Валер. Меня, по сути, ничем не напугать, — Юра чем-то аппетитно похрустывает. — Не зря в свое время евнухи были самыми опасными и жестокими интриганами. И вот вопрос ты все еще в моем круге? Я редко это говорю, но в тебе есть потенциал. Я могу поверить, что ты просто по дурости связался с левой бабой и без какого-то хитрого умысла. Я знаю, как ты работаешь и ни разу я не словил тебя на попытке сыграть против меня или твоего отца… Я не раз давал тебе лазейку, чтобы, грубо говоря, нагнуть меня. Ты понимаешь ценность общего дела.
Замолкает на несколько секунд и продолжает:
— Но с Викусей ты налажал, Валер. Хотя с вазочкой был хитрый ход.
— Да не было там хитрости.
— А что было?
— Я не знаю. Ей понравилась эта вазочка, я ее и притащил. Я должен был это сделать, и всё.
— Вот и подумай над тем, почему должен был, — Юра тяжело вздыхает, как уставший старый бегемот, и в телефоне раздаются гудки.
— Валер… — поскуливает Лада.
— Удачи тебе, — шагаю в прихожую, стягивая галстук.
Через несколько минут стою на крыльце и в ожидании взираю на “зубастика”. За ним на самокатах притаились такие же нескладные и угловатые подростки. Смотрят на меня дикими зверенышами.
— Так мне идти или подождать от вас решительных действий?
— Погнали пацаны, — “зубастик” разворачивает самокат и едет прочь. — У нас отбой.
  
Глава 38. Курлык-курлык
 
Два конверта.
“Для понтов” и “для личного архива”. Подписаны острым почерком дяди.
Сижу в беседке и недоумеваю. Рядом в коляске спит Соня. Открываю конверт для понтов и рассматриваю фотографии. Какие мы все на них красивые, отретушированные и гладкие. Вот точно можно сразу в рамочку и на стену, чтобы гости разглядывали нас и восхищались. Бе. Мне не нравится.
Беру второй конверт, и вот там я нахожу самое веселье.
Первая фотография: Соня с кривым бантиком на лбу рыдает, а на полу валяется брошенная погремушка. Рот разинут, щеки красные и с подбородка слюна стекает.
Улыбаюсь.
Вторая фотография: тетя Валерия у зеркала пристально разглядывает бородавку на челюсти у уха, хмурится и рот презрительно кривит. Она очень недовольна своим отражением. Закусываю губы, чтобы не рассмеяться.
Третья фотография: отец Валерия сидит в кресле, устало запрокинув голову. У него такое выражение лица, будто он не на семейной фотосессии, а в каком-то аду. И его очень утомили пытки и кипящее масло, поэтому он смирился со своей участью.
Четвертая фотография: мама Валерия присосалась к бокалу шампанского и с ненавистью смотрит в сторону. Подозреваю, что там за кадром притаился дядя. Я узнаю этот взгляд. Я сама так зыркаю на него.
Пятая фотография: мама моя. Стоит у окна, такая вся романтично-печальная, что хочется узнать, о чем она думает. И понятно, почему дядя выбрал именно эту фотографию: она тут красивая и отстраненная.
Шестой снимок: сам дядя. И фотографу удалось поймать его “все кругом идиоты, а я тут самый умный, и я что-то задумал”. Вроде расслабленный, а по глазам видно, что он тут за всеми следит, как воспитатель в детском саде.
 
Седьмая фотография: я собственной персоной и мой муженек, и мне не нравится то, что я вижу. Губы у меня поджаты, взгляд презрительный, и я вполоборота отвернулась от Валерия, у которого рожа такая же надменная, как у меня. Мы всем видом друг другу показываем, как недовольны стоять рядом.
Восьмая фотография: тот самый момент, когда Валерий решил притянуть к себе и наградит поцелуем в шею. В кресле перед нами кривится Соня, которая вот-вот зарыдает. Я вот ждала, что снимок получится красивым, как иллюстрация счастливой семейной жизни для глянцевого журнала, но нет. Мы с Валерием очень нелепые и неуклюжие. И не целует он меня нежно и игриво в шейку, а жрет. Я же полна удивления, возмущения и оторопи. Глаза — как блюдца, щеки и уши — пунцовые.
На следующем снимке мы смотрим друг на друга диким зверьем, а Соня в кресле швыряет погремушку на пол и открывает рот для крика. Вот какими видит дядя меня и Валерия, и я соглашусь с ним, что мы какие-то придурочные. Особенно я. Потому что я одариваю Валерия не только разъяренным взглядом, но и оскалом.
Нет, эти фотографии нельзя показывать другим людям. Они слишком живые, эмоциональные и откровенные в оголенных чувствах. Мы с Валерием здесь открытые на пике своей неприязни и гнева.
— О, — Мария выхватывает фотографию и с интересом ее разглядывает, — обалдеть. У человека явно талант.
— Мы такие, да?
— Ага, — Мария переводит на меня взор. — Особенно в последнюю неделю.
— Какая жуть, — вздыхаю я.
— Нет ничего хуже равнодушия, — Мария возвращается к разглядыванию фотографии.
— Это ты к чему?
— Равнодушный человек — пустой человек, — садится рядом и зловеще добавляет, — или мертвый.
Задумываюсь над словами Марии. Есть в них доля правды. Не нарастить броню я хотела, а умертвить душу.
— Я со своим бывшим мужем вообще никогда не скандалила, не кричала, не психовала, — возвращает фотографию. — Вышла замуж, потому что решила, что пора.
— А развелись, потому что изменял?
— Нет, — Мария покачивает коляску со спящей Соней. — Что с ним, что без него… Разницы никакой. Я сказала ему: давай разбежимся. Спокойно так, и он с тем же тоном мне ответил, что давай. Пошли, подали заявление и все. Он собирал вещи, а я вязала в это время носки. И, кажется, я… Да… Я не помню его лица.
— Как так? — удивленно охаю я.
— Не знаю, — пожимает плечами.
— Я бы лица Валерия не забыла. Вот лоботомию сделают и все равно узнаю его рожу недовольную, — в изумлении шепчу я.
— Да ладно, красивая такая рожа, — Мария тихо смеется. — И идеально вам подходит.
— Что?
— Да по вам видно, что вы муж и жена и что вы одна сатана, — Мария устало смотрит на меня. — И вас вижу старыми и недовольными брюзгами. Морщинистыми такими и вредными.
— Я разве вредная? — обиженно спрашиваю я.
— А кто на вазочку мужа развел? — поправляет одеялко на груди Сони.
— Да не разводила я его.
— Как скажете, — прячет улыбку и охает. — Блин. Забыла!
— Что? — я пугаюсь ее шепота.
— Там мужик какой-то пришел, — Мария встает и катит коляску из беседки. — Кириллом звать. А не тот ли Кирилл?
— Если тот, то какого черта он тут забыл? — с клокочущим возмущением встаю и перехожу на шепот, чтобы не разбудить Соню. — Это уже ни в какие ворота.
Складываю фотографии в конверт:
— Вот стервятник, а. Прилетел, гад. Курлык-курлык, блин.
— А это разве не голубь? — едва слышно спрашивает Мария.
— Я не знаю, какие звуки издают стервятники, — зло топаю мимо. — Поэтому пусть курлыкает.
  
Глава 39. Если целовать, то богиню
 
Кирилл — высокий и светловолосый мужчина, ион изменился с последней нашей встречи на свадьбе. Во-первых, он вставил новые зубы. Те самые голливудские, неестественно белые зубы, которые, кажется, при его загаре ослепляют при улыбке. Во-вторых, он точно подправил нос. Он был у него немного смещен влево, а теперь ровненький такой и идеальный. А еще он подкачался.