Измена. Право на семью (СИ)

Я хочу домой к Соне. Во всем этом безумии только она островок счастья и любви, и меня невероятно злит, что на нее и ее внимание сейчас покушается Валерий. Да, он отец, и он имеет право нянчить ее, но ему не верю, что он внезапно воспылал великой любовью к дочери.
Пусть листочек с адресом порван, но мне хватило лишь мельком на него взглянуть, чтоб он въелся в мой мозг гноящейся раной. Я не должна так унижаться… Я должна вернуться домой к Соне, а не искать встречи с любовницей Валерия. Зачем мне это? Чтобы докатиться до самого дна?
— Мне надо в другой адрес, — говорю я едва слышно, медленно выдохнув.
— Без проблем, — водитель чешет щеку.
Нет, я хочу этой встречи. Любовница Валерия стала частью и моей жизни. Она заняла место в моей голове, и я никак не могу избавиться от навязчивых мыслей о ней. Я желаю вскрыть себе череп, вытащить мозги и промыть под проточной водой, чтобы смыть с него слизь и гниль тихого отчаяния. Мне зябко, пальцы дрожат и чтобы унять это холодную возбужденность, я сжимаю кулаки.
И да, мое болезненное любопытство к любовнице Валерия наталкивает меня на нехорошие мысли. Во мне нет холодного равнодушия, которое должно было быть моей броней. Я пребывала в вынужденном анабиозе все это время. Я давила в себе все эмоции и чувства, а они ушли в темные уголки моего сердца и там тлели под презрением, что я холила и лелеяла все это время.
Я была влюблена в Валерия. Меня окатывает холодной дрожью и к горлу подкатывает ком слез. Я просто этого не осознала, потому что я не проживала в юности того опыта, который учит девочек распознавать симпатию и чувства к мальчикам.
Я потеряла отца и приобрела деспотичного дядю, который отобрал у меня мать. Мое бунтарство жестко и безжалостно давили, а после отдали Валерию, и именно после его высокомерной ухмылки на первом нашем знакомстве меня тряхнуло и кинуло в истерику. Учащенное сердцебиение, сбитое дыхание, жар в теле мой мозг воспринял, как угрозу для жизни, а это было нечто иное.
Вот это прозрение! И все это время я ждала от него тепла и нежности. И всеми этими попытками спрятаться в комнате, молчанием за столом, стойким игнором в его сторону я кричала о том, что хочу любви. Я запирала дверь своей спальни, когда возвращалась после наших “актов любви”, и не могла уснуть не потому, что мне было стыдно и гадко. Нет, я ждала его шагов и стука в дверь.
И сейчас я злюсь и паникую, потому что боюсь. Боюсь, что его интерес к Соне — лишь мимолетное эгоистичное желание сыграть еще одну роль, а я могу обмануться ею. У меня ведь что-то кольнуло в сердце, когда он держал нашу дочь на руках. Все наладится с милой и сладкоголосой Ладой, и папуля махнет хвостом и опять забудет, что он “отец года”.
И “новыми блузками” от дяди я возмутилась по причине того, что не интересуют меня другие мужчины даже для того, чтобы отвлечься. И не дадут они мне любви, потому что жду я ее от Валерия, а он увлечен другой женщиной. Поэтому я хочу посмотреть на Ладу. Я должна знать, кого он балует и купает в своей мужской заботе, в которой нуждаюсь я. Я тут жена и я тут мать его ребенка.
— Что, предстоит сложная встреча? — спрашивает таксист.
— Простите?
Такси стоит, мотор заглушен, а отражение глаз таксиста в зеркале заднего вида немного обеспокоенные.
— Мы уже пять минут, как приехали. Вот я и спрашиваю, встреча сложная?
— Можно и так сказать, — вздыхаю я, и волна дрожи бежит от кистей рук до шеи и ныряет в сердце.
— Тогда дави противника невозмутимостью, — водитель оглядывается и улыбается, отчего вокруг глаз собираются дружелюбные морщинки. — Собери волю в кулак, морда кирпичом и смотри на всех, как на противную плесень. Я всегда так делаю.
— Я просто не знаю, чего ждать от встречи.
Я лукавлю. Меня настигнет разочарование в себе. Я уже презираю себя, но раз решилась задать дяде вопрос о любовнице Валерия, то я дойду до самого конца. Утоплю сама себя в унижении и глумлении, захлебнусь стыдом и позором, чтобы уничтожить в сердце слабые и тонкие ростки извращенной влюбленности и привязанности к мужу, который был в силах наш брак повести по пути доверия и любви.
 
— А не жди ничего хорошего, — усмехается. — Никогда не жди ничего хорошего.
— Я так живу последние годы, — убираю локон за ухо и хмурюсь, — и вокруг вижу только врагов. Это выматывает.
— Хм… — таксист поглаживает подбородок. — есть над чем подумать.
Вежливо прощаюсь и покидаю уютный салон такси, в котором пахнет кожей и немного древесными опилками. Несколько секунд щурюсь на стайку птиц и облака. Интересно, моя мама испытывала то же самое, когда решилась пойти и убедиться в том, что мой отец ей изменяет?
Делаю глубокий вдох, приподнимаю подбородок и шагаю к крыльцу, не поддаваясь желанию трусливо сбежать. Я приняла решение прыгнуть в пропасть и разбиться. Надо содрать бинт с засохшей раны с корочкой и выпустить гной.
  
Глава 26. Держись, Викусь
 
Я успеваю проскользнуть в дверь, из которой выходит зевающий подросток с огромными наушниками на голове. Как удачно, а то я кода от кодового замка не знаю. Было бы совсем унизительно стоять на крыльце. В закутке перед просторным холлом с диванчиками и пальмочками за стойкой сидит грузная женщина в строгом костюме. Пиджак вот-вот разойдется на ее груди, у монитора компьютера развалился рыжий кот.
— Я вас тут раньше не видела, — говорит женщина и подозрительно щурится. — К кому?
Ее кот тоже щурится и зевает.
— Я в гости, — неуверенно отвечаю я.
Отличный вариант будет, если сейчас консьержка вызовет охрану. Моя решительность иссякает с каждой секундой.
— К кому? — вопросительно приподнимает бровь.
Если скажу, то, вероятно, консьержка доложится Валерию, что к его милой Ладе заглядывала какая-то испуганная и странная девица с дико горящими глазами, а я еще не уверена, хочу ли, чтобы мой визит был раскрыт.
— Или вы потерялись?
— Да, я по жизни потерялась, — тихо отвечаю я.
Консьержка медленно и недоуменно моргает. Беру себя в руки и говорю:
— Я в восьмую квартиру на третьем этаже.
И очень хочу расплакаться. Вот бы обнять эту большую суровую тетку и пожаловаться ей на то, что я такая одинокая, а потом потискать в уголочке пушистого рыжего кота. Господи, мне так не хватает простого человеческого тепла, что я готова кинуться на незнакомку и потребовать от нее утешения.
— Он там? — едва слышно спрашиваю я.
Несколько секунд молчания, и консьержка хмурится:
— Жена, что ли?
Я киваю и медленно выдыхаю. Мне холодно.
— Иди домой, милая, — скрещивает руки на груди, а в глазах вспыхивает острое сочувствие, будто она сама однажды столкнулась с изменой мужа. — Оно тебе это надо?
— Надо, — слабо улыбаюсь и сглатываю ком слез. — Она ведь сама хотела, чтобы я о ней узнала и на нее посмотрела.
Шагаю по мрамору к лифтовой зоне, будто к эшафоту. Как же так случилось, что я сама себя обманула лживым равнодушием к Валерию? Лада стала искрой, от которой вспыхнули почти потушенная душа, и теперь я вознамерилась сжечь себя изнутри дотла.
Я не замечаю, как вхожу в лифт, как нажимаю кнопку третьего этажа и как оказываюсь у двери под номером восемь. Накатывает слабость и уходит в ноги. Нарастает сердцебиение, и поднимаю руку к звонку. Мой палец почти касается бронзовой кнопки, но тут щелкает замок. И этот звук — оглушительный выстрел.
Дверь распахивается, и коридор с мраморными стенами и высокими потолками размывается. Весь мир размывается, и только Валерий в нем четкий. Сердцебиение отзывается в голове гулкими ударами.
Стоит на пороге и молчит. И у меня, словно пелена с глаз сошла, и я его вижу таким, какой он есть на самом деле. Высокий, красивый и очень мрачный. Нет, я знала, что он привлекательный молодой мужчина, однако это знание было отстраненным, словно к экспонату в музее, а теперь с откровением моей девичьей влюбленности я обескуражена болью, что проникает в сердце острыми иглами черной ревности.