Янтарные глаза

Нет, его мысли она читать не может. Через такое не сможет пробраться ни один телепат.
Она вдруг осознала, как грандиозно, невероятно, чудовищно Лус обманул ее там, на Ӧссе. Намного успешнее, чем она считала возможным. Даже больше, чем можно было считать разумным.
Очередной удар сердца — очередное осознание.
Он умрет. 
Ее лицо исказилось. «Рё Аккӱтликс, он умрет! Он, Лус!» Она сжала кулаки. Ее охватила ненависть и к самой себе — за то, что ее глаза невольно наполнялись слезами. «Ты что, совсем дура? — ругала она себя.— Какая тебе разница, Камёлёмӧэрнӱ? Тебе — кто знает о нем все?! Этот парень — мерзкий расчетливый ублюдок. Козел. Подонок. Паразит! Он совершенно хладнокровно тебя подставил. Он мертв для тебя уже давно!» Его гибель могла греть ей душу — приятное удовлетворение, достойное воплощение жажды мести, тлеющей в ней после смерти Вёикирасӱ. «Вот ты и дождался, Лус. Все возвращается — так тебе и надо! Это наказание за все твои грехи! Но она не испытывала никакой радости. Когда речь шла о Лусе, в ней не хватало мстительности.
И вдруг еще одно ощущение из протонации, красная вспышка. Она окружила ее со всех сторон. Камёлё почти могла потрогать ее.
Она тщетно подавляла ужас, тщетно пыталась преодолеть эту мысль своевременным проявлением торжества воли и разума. Болото чувств затягивало ее, словно и не было этих четырех лет. Она видела и то, какой будет его смерть. Что ждет Луса в ближайшие месяцы, которые ему остались, и с чем он уже столкнулся в предыдущие.
«Рё Аккӱтликс, как можно смотреть на это сейчас, после полуночи, когда тишина в пустых домах такая громкая? Здесь, где в каждом углу его лицо?» Эхо голосов кричало на нее из протонации. Ужасная боль — отвратительная, ноющая, раздирающая, ничем не приукрашенная — заглушала любые тонкие эмоции. Она была везде — в стенах, в полу, в каждом углу. Льнула к Камёлё как струящаяся, переливающаяся вуаль, сопровождаемая потоком — тьмы. У нее свело челюсть, когда со всех сторон набросились следы часов, которые Лукас Хильдебрандт провел здесь, стоя на коленях на ковре, вцепившись зубами в подушку. Отчаянное усилие не закричать во весь голос — но тут тело не поддается контролю. В спальне это чувствовалось больше всего. Следы ногтей, впивающихся в простыни. Оглушающее отчаяние. Щедрая порция слез. Изможденность и темная безнадежность, разъедающая человеческую волю как ржавчина. Камёлё пробиралась сквозь волны его страдания — решительно, судорожно поддерживая безразличие и упорно подавляя сочувствие. Она почти чувствовала, как его руки умоляюще хватают ее, как он безмолвно просит ее о помощи.
Но Лукас был упорным. Каждый раз он снова поднимался. Она ясно видела в протонации, множество раз, как он сидит на диване в гостиной и пытается очнуться от шока. Он допускал пару минут жалости к себе, но в конце концов язвительность брала верх. Откуда-то он добывал новую дозу решимости, с ухмылкой отправлялся на кухню и, в зависимости от времени суток, лечил свои потрепанные нервы кофе или коньяком.
Камёлё покачала головой. «Ну уж нет, Лус. Думаешь, что ты на дне, и гордишься собой, что так хорошо держишься. Но ты ошибаешься. Это не храбрость. Это ­надменность. Ты можешь выдержать любое страдание, зная, что взамен потешишь чувство собственной исключительности. Как сладок этот вкус! Как упоителен. На самом деле тебе повезло. 
Могло быть гораздо хуже. 
И будет». 
Она вздохнула. Лукас Хильдебрандт вел себя невероятно безответственно. Он пускал все на самотек. Ничего не предпринимал. Приступы случались с незавидной регулярностью: несколько десятков минут нечеловеческой боли, сменяющиеся несколькими днями мнимого покоя. Боль длилась все дольше. Интервалы сокращались. Он вел точные записи. Но не делал на их основе никаких выводов.
Камёлё вырвалась. Из его мыслей, из его судьбы. И захлопнула двери своего разума — хоть бы это осталось снаружи! С нее хватит — больше никакого желания что-либо искать, во всяком случае, пока не опомнится. Если вообще когда-то опомнится! «Иди к черту, Лус! Я ненавижу тебя и за это, слышишь? Ты все испортил! Меня тошнит от того, что у тебя в голове!» В полубессознательном состоянии, все еще пребывая в шоке, она смотрела на корабельный знак на стене сада. Тьма. Какая ирония судьбы!
 
Или хладнокровно произнесенное желание?!. 
Она невольно подняла глаза к небу…к Тем, что бдят во Вселенной, к выжидающим Кораблям…
Что в тот момент спасло ей жизнь.
 * * *
Она увидела, как край крыши пересекла тень. Бахрома черного пончо мелькнула у края водосточной трубы. Хорошо рассчитанный прыжок, ни секунды впустую — но Камёлё не нужно было и секунды. Она отшатнулась в сторону.
Нападавший — ӧссеанин — рассчитывал, что ударит ее пинком сверху и мгновенно прикончит. Перемена плана, возможно, застала его врасплох, но не настолько, чтобы потерять равновесие. Он гибко приземлился на ноги на деревянный настил патио заднего двора Луса. И вновь был начеку.
Камёлё взмахнула ладонью. Глееваринский удар, порыв энергии — отвлечение внимания. И тут же второй — в живот. Может, выдавать себя не стоило, но теперь ей казалось более важным остаться в живых. Уже по позе нападавшего она поняла, что он задаст ей жару.
Мужчина расставил пальцы и вытянул ладони. Посыпались искры.
Глееварин?! 
Камёлё переплела пальцы — дуга силы, петля — самое мощное, что она могла сделать. Мужчина захрипел, когда убийственная хватка сжала его горло, но тут же вскинул голову, взмахнул руками и вырвался. В движении он неожиданно выставил ногу, и каблук его герданской туфли угодил Камёлё прямо в грудь. Камёлё потеряла равновесие. Но, падая, инстинктивно накинула новую петлю. Схватила ею глееварина за лодыжку и, прежде чем он успел выпрямиться, потянула его за собой на землю.
Глееварину не удалось изменить траекторию падения — без доли изящества он рухнул прямо на спину, и от удара у него на мгновение перехватило дыхание. Тем временем Камёлё воспользовалась левитацией. Ее ладони промелькнули в воздухе над головой и, оттолкнувшись от гладкого дерева настила патио, направили ее вверх. Тело взлетело в воздух и перевернулось в быстром сальто. Левитация на мгновение задержала ее в воздухе — сбивающий с толку прерванный прыжок, чтобы ноги успели принять нужное положение и при падении вонзить каблуки прямо под ребра противника. Но он понял это и в последнюю долю секунды скользнул в сторону. Камёлё оттолкнулась ногами в туфлях от патио и вновь оказалась в воздухе.
Ей пора убегать. Если и устраивать бой, то точно не перед домом, в котором в любой момент может проснуться Лус и выйти посмотреть, что значат все эти вспышки и звуки. В тот же момент она рассчитала свой следующий прыжок так, чтобы перебраться к соседям. Под ногами мелькнул забор сбоку от патио Луса.
И вот она снова падала. Лучше не стало — на ближайшей террасе было совсем не так пусто, как у Луса. Под ноги ей попал пластиковый стул. Горшки падали, ветки туи хлестнули ее по спине, металлическая рама теплицы преградила путь к отступлению — сложно представить место для боя хуже, чем заставленный сад! Камёлё взлетела с помощью левитации и ухитрилась не разбить стекло: ускользнула гладким пируэтом, прежде чем ее преследователь приземлился на то же место. Но он тоже не терял бдительности со стеклом — в своих мягких туфлях он был как босой. Перед глазами Камёлё его ноги балансировали по краю теплицы. Руки глееварина взметнулись для удара.
Камёлё увернулась очередным сальто назад — но в этот раз сделала кувырок не так быстро, и юбка коктейльного платья накрыла ей лицо. Черная ткань закрыла обзор и на мгновение лишила возможности двигаться. Волна энергии, ударившая ее в тот же момент, отбросила к дальней боковой стене.
Она ударилась животом и упала на землю на вытянутые руки. Под руками оказались холодные мясистые стебли каких-то луковиц. Камёлё скользнула по стене и упала на колени. Взмахнула руками и оторвала юбку, чтобы ­освободиться. Глееваринский удар высушил липкую грязь, приставшую к ее пальцам, и окончательно испортил лучшее платье. Тем временем глееварин оказался рядом.