Янтарные глаза

Она молниеносно ополоснулась и надела коктейльное платье и туфли. На лицо нанесла блестки, чтобы совсем не походить на ту девушку в штанах, которая несколько минут назад бегала от зӱрёгала по крышам. Глееварин, конечно, узнаёт людей не по внешности, но нельзя пренебрегать основным правилом безопасности. Нельзя пренебрегать ничем. И в ближайшие дни ей придется потрудиться, чтобы оставаться незаметной.
Ей казалось, что та ужасная вещь, которую она уловила среди мыслей лардӧкавӧара в мимолетном мгновении слияния, звенит в ее голове как колокол.
  
Глава шестая
 
 Чужая территория
 
Пинки ненавидела телефонные звонки. Ей претило вот так, без предупреждения, ворваться своим голосом и лицом на дисплее к кому-нибудь на работу или домой. Как вообще можно начинать с кем-то разговор, не зная, что на том конце провода происходит и какое царит настроение? Ее пугало, что она может потревожить в неподходящий момент: за обедом, во время встречи или полового акта, посреди прекрасного фильма или во время ссоры. Тот, кого она побеспокоит, будет злиться по праву. Она знала, что подобные опасения глупы и что она, скорее всего, единственная в целом Всемирном союзе, у кого такие проблемы с чужой приватностью, но это ничего не меняло. Для нее каждый звонок представлял собой полчаса мучительной подготовки, а затем, едва раздавался сигнал, наступало худшее — те несколько мгновений, пока человек на том конце не начнет говорить. Это было хуже, чем прыжок в неизвестность на новой плазменной трассе, карты которой у нее нет.
Прежде чем позвонить Лукасу, она собиралась с силами целое утро, и после всего этого он ответил лишь, что сейчас на встрече и даже не знает, до которого часа придется остаться на работе, «пока, всего хорошего». Скорее всего, он предполагал, что если Пинки хочет сказать что-то важное, то просто перезвонит вечером — но два звонка в один день были выше ее сил. Первоначальная уверенность — то есть встретиться с ним и сказать о том письме независимо от того, подходящее сейчас время или нет,— быстро ее покидала.
Было девять часов вечера. Она как раз решила, что уже все равно поздно, да и утренней попыткой она сделала достаточно для своей совести, как вдруг пикнул ее нетлог. Это совсем другое дело. С принятием звонков у Пинки проблем не было. Она была готова сделать что угодно для кого угодно в любое время дня и ночи.
Она взяла трубку в комнате. На большом дисплее на стене появилось лицо Лукаса.
— Так что ты хотела, Пинкертинка? Тебе что-то нужно? — Он, очевидно, тоже думал, что друзья звонят ему, только когда им что-то от него нужно.
Прямо сейчас он ехал домой — Пинки видела мигающие огни за окнами такси. Заметила она и то, чего на маленьком дисплее нетлога в виде браслета точно не было бы видно: Лукас выглядел невероятно усталым. Это лишило ее остатков храбрости.
— Ничего важного,— поспешно убедила она его.— Просто хотела спросить, что ты там делаешь, ну и…
Она закусила губу.
— Понял. Ты просто хотела поболтать,— произнес он совершенно нейтральным тоном.
Пинки быстро кивнула, счастливая, что он поверил, но тут же заметила его ухмылку, и ее уверенность пропала.
— Знаешь что? Совершенно случайно у меня есть время сегодня вечером, но сложно сказать, сколько его будет потом,— легко продолжал он, пока она не начала что-либо объяснять.— Как насчет зайти куда-нибудь выпить?
Это было заманчиво само по себе, но именно страх заставил ее тут же кивнуть в ответ — страх, что если она упустит эту возможность, то следующую уже так просто не получит. У Лукаса куча работы — это ясно. Это дело с Советом и колонистами во всех новостях. А что, если он в конце концов улетит на Д-альфу? Эта мысль была ужасна — тем более что прямо противоположная мысль о том, что страшная ноша в виде письма наконец может исчезнуть из ее коробки с фотографиями, была так притягательна!
— Раз ты предлагаешь,— выдала она.
— Прекрасно. Заеду за тобой. Я знаю один замечательный ресторан…
— Лукас,— пискнула Пинки.
 
Воспоминание, преследующее ее весь день, не отставало.
Он воспринял это как сомнение.
— Ну, не заставляй себя уговаривать, Пинки! — перебил он ее с улыбкой.— Когда еще при твоем аскетичном образе жизни ты выпьешь хорошего вина? Одевайся и пойдем!
— Нет, я… Я только… — выдавила она.
Она не хотела вина. В ее мыслях был другой вкус, давний, из воспоминаний. Неописуемый аромат. Даже столько лет спустя она чувствовала его во рту.
— А ничего, если мы…
Он выжидающе смотрел на нее. Пинки поняла, что причин для смущения на самом деле нет.
— Было бы странно именно с тобой идти в винный ресторан,— сказала она.— Это пустая трата времени. Не пойти ли нам лучше в ӧссенскую чайную?
Казалось, его это удивило.
— Ты бы хотела туда пойти?
— Хотя бы посмотреть. Я никогда в жизни не была в таких местах.
Лукас недоуменно покачал головой.
— Это женское любопытство! — Казалось, что он хорошенько задумался, но в итоге пожал плечами.— Как хочешь. Для меня будет честью помочь своей даме расширить горизонты… хотя потом мы, возможно, с радостью забежим в тот винный ресторан.
— Неужели их чай так тебе не нравится?
Лукас посмотрел на нее, будто не верил собственным ушам. И рассмеялся. Это был искренний смех, никакой иронии — такого она не слышала от него уже многие годы.
— Ну ты даешь, Пинки!
— Что в этом смешного?
— Хватит издеваться! — Он не переставал смеяться.— Чай! Не нравится! Мне!
Он потряс головой.
— Хотя, с другой стороны, хорошо, что ты в таком приподнятом настроении.— Смех еще звенел в каждом его слове.— Это будет интересный вечерок.
В этот момент Пинки поняла, что случилось какое-то принципиальное недопонимание. Она не знала чего-то, что должна была знать, и это была настолько базовая информация, что Лукасу даже в голову не пришло, что она ею может не владеть. «Неужели ӧссенская чайная — это что-то совсем иное, чем просто… чайная?» Но раньше чем она решилась на маневры отступления, Лукас просто сказал:
— Ну, давай, через полчасика я у тебя,— и прервал связь.
Она вздохнула. Интересный вечерок?! Пинки казалась себе тем странным человеком, который отправился на кладбище в надежде найти там клад.
* * *  
Такая женщина, как Пинки — соответствующего нрава и соответствующего возраста,— способна одеться для вечера в течение нескольких минут. Правда, в свои шестнадцать она тоже простаивала у зеркала, чтобы оправдать шутки о женщинах и восполнить какую-то таинственную биологическую необходимость, однако в те годы она все решила раз и навсегда и с тех пор ей не приходится тратить время на это. Пинкертина Вард выяснила, что сливово-синий — это именно ее цвет, потому в шкафу было единственное универсальное праздничное сливово-синее платье проверенного временем фасона, единственные туфли проверенной модели и единственная губная помада проверенного оттенка. Иногда она их заменяла новыми, но других вариантов не рассматривала. Десять минут до приезда Лукаса она провела перед совсем другим шкафом.
Пинки открыла дверцы, взяла из коробки с фотографиями письмо отца Лукаса и бросила в сумочку. Затем снова вытащила. А потом сунула обратно. Сейчас у Судьбы был отличный шанс себя проявить, так как только от нее зависело, в какой фазе метаний позвонит Лукас. Дело не в том, что Пинки вообще не хотела передавать письмо. Была еще одна маленькая проблемка.
Сейчас, в тридцать три года, она бы точно ничего подобного не сделала. Но тогда ей было шестнадцать, и она была безумно, безнадежно — и совершенно бессмысленно — влюблена в Лукаса Хильдебрандта. Загадка, которую он из себя представлял, не давала ей покоя. Как и загадка, которой был маленький прямоугольник мицелиальной бумаги. Что ему может написать отец?!
Она открыла письмо.
Пинки думала, что найдет в конверте микрод с голографической записью. Или даже еще один лист бумаги с письмом, написанным от руки или напечатанным. Конверт не был подписан, потому она решила, что вместо разорванного может просто положить в новый и никто не заметит. Конечно, она не подозревала, каким образом пишут письма ӧссеане, и это было роковой ошибкой. В таких обстоятельствах она была обязана об этом знать.