Янтарные глаза

— Это не ответ. Почему ты не сделал укол с самого начала?
Лукас усмехнулся и покачал головой. Он вжался в диван, и его руки метнулись к вискам, надавили на них так, будто хотели проломить череп, а потом снова сползли на колени. Со смесью усталости и смирения он уставился в потолок.
— Если я начну делать их регулярно, то уже не смогу без них обойтись.— Его голос звучал пусто и плоско, вконец изможденный.— Это смесь алкалоидов, Рой, она вызывает сильную зависимость. Ничего сильнее уже нет.
Такая прямая констатация факта потрясла Стэф­форда.
— Неужели в наше время не существует средств…
— Конечно же, существуют,— выдавил из себя Лукас.— Я могу лечь в хоспис… меня подключат к электродам и… следующие три месяца… буду смотреть порнофильмы.
Если б не скривившееся лицо, Стэффорд был бы готов поклясться, что Лукас смеется.
— Но я все же не отдам свои кровно заработанные деньги разработчикам виртуала.
То есть он выбрал это. Стэффорд смотрел, как тело Лукаса мечется, будто пытается убежать само от себя.
— Могу ли я как-то тебе помочь?
— Ты мне помогаешь больше всех… не выгоняя меня отсюда. Это очень великодушно, Рой. Не будь у меня этой работы… все было бы куда хуже.
Стэффорду показалось, что вразрез с этими словами он увидел в глазах Лукаса проблеск насмешки. Он оцепенел: разве мог Лукас догадаться, что в нем как раз зарождалось решение отказать ему в дальнейшей работе в Совете? «Отказать» — какое лицемерие так это называть! Своим замечанием Лукас усложнил дело, если не помешал ему.
Зазвонил телефон. Лукас начал подниматься, но его шеф уже стоял у стола.
— Стэффорд,— рявкнул он в трубку.
Несколько мгновений он слушал голос в телефоне с напряженным лицом.
— Госпожа Хильдебрандт, у вашего брата…
Он не закончил. Брат госпожи Хильдебрандт в ту же секунду подскочил с дивана и в три нетвердых шага очутился у стола. Трясущейся рукой он потянулся за трубкой и вырвал ее из руки Стэффорда.
— София? — Легкий тон его голоса резко контрастировал с белым как мел лицом.— Прости, прямо сейчас у меня… кое-какая работа. Что? Нет, что ты. Я позвоню.
Его рука тряслась так, что он не мог положить трубку обратно. Стэффорд аккуратно взял ее и положил за него. Затем подставил стул, и Лукас тяжело на него упал.
— Почему ты ей не расскажешь об этом?
— А зачем? — пробормотал Лукас.
Он схватился за край стола. Его потные ладони оставляли на стекле мокрые отметины.
— Она ведь в конце концов узнает.
— В конце концов… — начал Лукас.
«В конце концов — значит, после твоей смерти,— подумал Стэффорд.— Прозвучало бестактно, да?»
— …я, конечно, не скрою, что мертв,— договорил Лукас.— Но выносить это бессилие для нее было бы хуже.
«А для тебя?» — вновь подумал Стэффорд. Излишний вопрос.
— Ты кому-нибудь еще говорил, Лукас? Кроме меня?
— Своей… бывшей девушке.— Лукас снова усмехнулся.— Если хочешь потерять женщину, достаточно сказать, что она скоро обнаружит в постели твой труп.
«Как она могла так поступить, как могла бросить его в такое время, паршивая бесчувственная сука».— Стэффорд хотел высказать свое возмущение, но слова застряли в горле. Он так часто думал о том, как хотел бы иметь такого сына, как Лукас. Хотел бы он и теперь, с такой болезнью? Он вдруг почти физически чувствовал рядом с собой смерть: смотрел на стул, на котором сидел Лукас,— и на секунду он показался пустым. По спине пробегали ледяные мурашки от страха. Боже, какой ужас смотреть, как он вот так умирает…
Конечно, если б это был его сын.
Еще повезло — что нет.
А стул, естественно, пустым не останется. Придет кто-нибудь другой, кто освоится на этом месте, будто оно принадлежало ему все время. Кто-то. Оптодиски и скрепки в столе разложит по-своему. Может, даже лучше. Это будет энергичная, обаятельная женщина, как, например, Фиона Фергюссон. Смерть будет от нее совсем далеко. Со стеклянной поверхности стола она сотрет отпечатки пальцев Лукаса и положит под нее стерео­фото из отпуска с парнем; она должна это сделать, ведь как она сможет тут жить со следами такого конца? И все будет предано забвению. Пропотевшая рубашка Лукаса закончит дни на пыльной полке какого-нибудь базара или в пластиковом пакете Армии спасения, откуда ее с удовольствием выхватит бедняк, у которого не будет другой возможности в жизни носить такую элегантную одежду. И ничего не узнает. Как это вообще возможно, что в каждую ее нить не впишутся навеки эти ужасные секунды, одна за одной? А его замшевый портфель, видимо, получит в наследство сестра. Может, подарит его какому-нибудь любовнику, как и портсигар.
 
Стэффорд посмотрел в окно.
Забвение.
Вдруг его отвлек от раздумий писк компьютера. Он очнулся и тут же понял, что Лукас уже некоторое время лежит развалившись на столе. Его глаза были закрыты, голова лежала на руке, а другая рука свободно свисала с края стола. И не двигалась. На его лице разлилось пустое чувство облегчения, но совсем не блаженства. Он не шевелился, будто уже…
Но прежде чем Стэффорд успел испугаться, Лукас со всхлипом вдохнул и потихоньку поднял голову. Потянулся к клавиатуре и принял пару сообщений — среди них были и те, которые писал Стэффорд. Потом взял со стола листок, на котором были нацарапаны какие-то часовые данные, и посмотрел на дисплей на стене.
— Ровно сто двадцать пять минут. Как я и говорил,— забормотал он и оглянулся в поисках портфеля.
Хотя и не следовало, Стэффорд подошел и собрал с пола рассыпанные вещи.
— Ты не должен, Рой,— произнес Лукас, но портфель взял и открыл ежедневник на странице, заполненной записями о времени.
— Ты записываешь, сколько это длится?
— Мне нужны данные для экстраполяции, чтобы знать, когда это случится в следующий раз и как долго продлится,— бормотал Лукас.— Я не могу полагаться лишь на память. Странно, как боль искажает восприятие времени.
Его голос был так наполнен усталостью, что его трудно было понимать.
— Было бы слишком просто… лгать себе.
Пока он писал, Стэффорд аккуратно отодвинул диван — это было несложно, он стоял на колесиках,— и достал шприцы Лукаса. Тем временем Лукас закрыл ежедневник. Он сидел апатично, сгорбившись, будто теперь, когда все закончилось, его полностью покинули силы. Стэффорд подал ему упаковку, но Лукас ее даже не коснулся. На его лице промелькнуло выражение такого отвращения и брезгливости, будто ему дали мертвую крысу.
— Лукас...— Стэффорд откашлялся.
Он хотел сказать что-нибудь обнадеживающее, что-нибудь, что бы дало ему новые силы, но в голову приходили только клише. Он раздумывал, может ли позволить себе хотя бы коснуться его плеча в знак утешения.
— Не будем об этом, Рой,— сказал Лукас раньше, чем Рой Стэффорд успел что-либо придумать.
Он на секунду замялся, но потом все-таки коснулся упаковки и накрыл ее ладонью.
— Если сможешь, забудь то, что ты видел.
Забвение.
— Никогда,— выдохнул Стэффорд.— Я никогда не забуду о твоей победе.
Он сам удивился, что вообще это сказал,— уже многие годы не бывало такого, чтобы он говорил искренне. Только теперь он понял, что говорит это не ему, а своим собственным сомнениям, которые крутились в голове несколько минут назад. Невообразимой глупости, а также своей собственной смерти. Наконец он понял, что думал на самом деле: «Я никогда не забуду тебя».
Лукас встряхнул головой.
— Победа здесь ничего не значит,— тихо сказал он.— Считаются только поражения.
Он сжал упаковку шприцов в ладони и пальцем коснулся одной из пустых ячеек в пластике.
— Прежде чем использовать этот, я выдержал пять часов. Страшное время, Рой! Но все бесполезно.
Его голос был сухим, полным усталости и выплескивал целый океан безмерной горечи.
— Я все равно проиграл. И проиграю снова. В конце концов использую их все.
Он порылся в портфеле, но не нашел того, что искал. На его лице неожиданно промелькнула тревога. Лукас положил портфель на колени и начал торопливо разбирать его содержимое. Стэффорд понял, что он ищет черный портсигар, который остался забытым на полу.