Пилюля (СИ)

– СХА в октябре получили. Три штуки из Киева пришло. Сказка, а не самолёт. С трехсотметровки взлетает, садится на любой огород. По сравнению с моей прошлой "Щукой Ще-2" этот шустрый как дельфин.
Катя, слушавшая с открытым ртом, спрашивает знатного пилота:
– А Вы и дельфинов видели?
– А как же. Афалины прямо к берегу подходят. Когда мой корешь с тонущей шаланды к берегу за помощью плыл, дельфины от него катрана отгоняли…
– Людей то с шаланды спасли? – спрашивает, поправляя шлем, Мстислав.
– А как же. Погранцы на катере… – тут рация в кабине зашипела и Попандопуло скукожевшись полез в самолёт.
Инструктор, расставив всех по весу, погнал вперёд Катю, как самую лёгкую. Я шел следом и подсадил в самолёт девушку, приподняв её в дверь за упругую попочку.
Уже в самолёте Катя просит инструктора поменяться со мной местами:
– Не хочу прыгать последней.
– Ладно, только не последней, а крайней, – говорит усатый дядька, и мы меняемся местами.
Самолёт, запрыгав, побежал по полю, развернулся и поддав газку рванул в небо… Взлетели, сидим спиной к кабине, лицом к двери, нервно лыбимся. Выпускающий ещё раз проверил что нужно перед выходом. Команда "встать". Над дверью загорается лампочка. Попандопуло орёт:
– Команде покинуть корабль…
Усатый открывает дверь. "Первый пошёл"…
Прыгает Катя. Самолёт ощутимо дёргается… Что-то пошло не так…
Выпускающий, выглянув в дверь, кричит: "Зацеп". И ещё раз орёт в сторону кабины…Обороты падают, переходим в планирование. Усатый берёт строповый канат, обмотав вокруг меня, завязывает несколькими узлами, вкладывает мне в руку стропорез. Выполняю дальше его команды:
– Продень руку в петлю, чтобы нож не улетел. Я буду травить канат до хвоста. Перережешь стропы, что зацепились. Скажешь ей, что если не раскроется основной, пусть выбрасывает запасной как учили. Секунд пятнадцать у неё будет. Сам обрежешь канат и дернешь кольцо. С ножом поосторожнее. Всё ясно? Не подведи, паря.
Как в замедленной съёмке кручусь в воздушной струе. Кричу, Кате, что ей нужно сделать, Слышу, что-то пропищала в ответ. Режу стропы, последняя лопается о первого прикосновения. Режу канат. Болтает как на водяной горке. Не порезаться бы. Оторвался. Лечу. Двести один, двести два, двести три… Кольцо. Купол хлопнув, раскрывается. Вижу как внизу приземляется Катя на запасном. И тут меня обжигает мысль:
А если Короткову доложат?… А если Генералу?
Внизу аэродромное начальство, отчехвостив на всякий случай пилота и выпускающего, убеждается, что всё кончилось хорошо, идёт докладывать наверх о случившимся. Сидим всей кучей в курилке. Мне и Кате набулькали водки. Выпил, как воду. Степа с инструктором не пьют – им ещё на доклад к начальству идти.
– У меня похожий случай был, – говорит Усатый и заряжает минут на десять… [45]
Провожать в общагу прибежала Пилюлька. Как оказалось, они с Колобком, купили мне шариковую ручку. Большая редкость по тем временам. Я брать не хотел пока Васечка не прошипел:
– Ты, чё?… Она как про Катю узнала, так за подарком и побежала. Говорит "ничего нельзя откладывать".
Перед выходом зашёл к Стёпе. Он показал какой Кате подарок приготовил. В небольшом стеклённом ящике-витрине лежал шлем в котором Катя прыгала. Стёпа же набрался не по-детски и на дорожку мне спел "Ніч яка місячна" [46].
Стою вот теперь перед депутатской комнатой вокзала. Подписываю нескончаемой группе болельщиков предусмотрительно купленные мной почтовые карточки. Оказывается среди прибывающих и убывающих полно поклонников хоккея. Девушки суют мне в руку бумажки с телефоном и адресом. Я стойко всё переношу, вспоминая английский фильм про королевскую семейку, где в похожей ситуации королева шипела домочадцам: "Улыбаемся и машем!". Одноклубники поначалу посмеялись над моим показным благодушием, а потом выходили по одному и парами – тоже подписывали. Вот паренёк, получив открытку с подписями Боброва, Виноградова и Жарова, подлетел к женщине сторожащей вещи, обнял её и с жаром прокричал:
 
– Мамочка, спасибо, что разрешила. Друзья завтра лопнут от зависти. Мамочка, я тебя люблю!
Виноградов перед вагоном распределяет игроков по купе. Мне ехать с Бобровым, Шуваловым и Виноградовым.
А кто бы сомневался.
– Всё, я больше не пью. – говорю я, откусывая пирожок с капустой.
– Это ты мне говоришь? – доставая новую бутылку спрашивает Виноградов.
– Всё прекрасно, но уже пора спать, – произношу, пытаясь забраться на верхнее место.
Товарищи усаживают меня назад на место и Шувалов говорит, держа тару за ручку подстаканника:
– Ты, что? Думал мы не узнаем как ты стропы резал? Давай по глоточку! За Юрку десантника!
18 февраля 1950 года.
Дальнейшее помню фрагментарно. Бобров спорил с Шуваловым кто больше Ленинграду забьёт… Я включил в спор и голевые пасы. Шувалов хлопал меня по спине и повторял: " Теперь я точно выиграю". Помню, как встали обнявшись в кружок посреди купе, и я им тихонечко пел "Под крылом самолёта…"
Башка разламывается. Виноградов бодрый как огурчик, вешает полотенце и говорит мне:
– Бери зубной порошок и умываться. Быстро! Через час прибываем…
Пока привёл себя в порядок, попил чай с друзьями вылавливающими новые подробности ночных безобразий – поезд вполз под дебаркадер Московского вокзала.
Ну, здравствуй, родной город!
Грузимся в автобус. Едем по Невскому. Я вспоминаю как объяснял иногородним чем отличаются ленинградцы – " Наш алкоголик может выиграть чемпионат мира по вежливости, если ему добавят на бутылку", "Наш интеллигент не скажет прямо – "Ты – дерьмо". Он произнесёт: "Непотопляемый Вы человечище"".
Невский проспект в эпоху моей молодости назывался Бродом или Бродвеем. Помню заходили в кондитерскую "Север" попить кофейку или в кафе-мороженное "Лягушатник",прозванное в шестидесятые так из-за больших зелёных диванов, и имевшее богатую историю. Здесь в старые времена бывали Чехов и Достоевский. Чемпион мира Алёхин в молодости играл здесь в шахматы на деньги. А ещё "Лягушатник" звали "бабьим баром" из-за того, что здесь подавали шампанское.
Помню, как ходили с ребятами в храм Спас-на-Крови читать на потрескавшемся фасаде надписи и просьбы типа "Господи, помоги мне сдать зачёт по научному коммунизму". На Петроградской стороне стоит Петропавловская крепость, но стрелять из пушки в полдень начнут позднее.
Подъезжаем. Гостиница "Англетер" которую многие советские люди помнят как место смерти Сергея Есенина сейчас называется "Ленинградская". Здесь нам предстоит прожить сутки. Коротков объявляет, что через час собираемся на обед в "Астории", потом отдых. Завтра утром прокатимся на стадион, покатаемся часок и назад в гостиницу до матча.
У меня на этот день большие планы: университет – изобретение томографа, игрок сборной СССР и будущий капитан "Зенита" левый крайний Саша Иванов, клад в Гостинном дворе.
Ха, почти как у барона Мюнхгаузена…
Забросив вещи в четырёхместный номер, быстренько добрался до Гостинного двора. В 1965 году тут нашли клад из золотых слитков. Мой одноклассник работавший прорабом в ГлавЛенинградСтрое водил меня на экскурсию в помещение бывшего Ювелирного Дома Морозова. Больше ста килограмм червонного золота было замуровано под полом. Найдя помещение, ещё раз уточнил у сотрудника здесь ли был Ювелирный Дом. Получив положительный ответ, заспешил на обед в "Асторию". Начальство злить не надо.
 
Повернув на улицу Гоголя, заметил, как элегантная дама выходя на тротуар поскользнулась, и упала бы не подхвати я её за талию. Когда испуг прошёл, красивая женщина попросила меня представиться и протянула две контрамарки на балет "Раймонда".