Подвалы твоего сердца (СИ)

Я не знаю, от чего именно я испытываю такой дискомфорт: от того, что Элафия страдает, или из-за того, что причиной тому я.
Клянусь, глаза её матери полезли на лоб, когда я спросил о том, какие цветы любит Элафия. Однако ответ все-таки получил. Это пионы.
Может быть, супруга все-таки сменит гнев на милость, получив от меня небольшой знак внимания и видимого раскаяния…»
«25 апреля 1791
Элафия отвергает все подарки, которые я ей посылаю. Никогда еще я не был зол настолько сильно. Она по-прежнему не спускается к обеду и избегает наших встреч. И это делает моя супруга в моем доме! Если весь магический Лондон об этом узнает, Малфоев поднимут на смех…
Мать заговорила со мной первый раз за все эти дни, посоветовав извиниться. Я рассвирепел и, пожалуй, слишком резко ответил ей, потому что считал извинения перед супругой ниже собственного достоинства.
Сердце до сих пор разламывает такая тоска, будто я потерял все в своей жизни. Кажется, дементоры куда милостивее, чем Элафия, заставляющая меня проходить через подобные муки.
Неужели чертов Роузер так ей дорог?
Пытался узнать о чарах из древних записей, но из нового обнаружил лишь то, что они вызывают те или иные физические, но не эмоциональные ощущения. Какая-то нелепость!»
«27 апреля 1791
Еще ни одна женщина не смела так мучить меня. Боль была невыносимой. Я проклинал все, что видел на пути, в ярости срывал картины и жег их прямо в комнатах, бил вазы и фамильный хрусталь, но гнев на себя и раздирающая сердце боль не прекращались ни на минуту. Я не видел Элафии уже неделю.
Чары повлекли меня к её спальне, и я стоял перед дверью час или два, уговаривая супругу открыть мне. Только когда я пригрозил ей разрушить стену ко всем драклам, Элафия сняла барьер и впустила меня внутрь. В комнате было почти темно. Супруга уже переоделась ко сну и смотрела на меня так, будто я ворвался к ней совершенно незаконно.
На столе лежала стопка писем. Прежде, чем Элафия успела кинуться к ним, я привлек пергаменты магией и пробежался глазами по строчкам. Роузер признавался моей жене в вечной преданности и любви.
Я смутно помню, что делал потом. Кажется, я испепелил письма, а прах направил в протянутую руку Элафии, и она разрыдалась. О, Мерлин, кто бы знал, что она так красива в слезах! Я едва понимал, что делаю, когда привлек её к себе и принялся шептать какую-то чушь, руками блуждая по её спине и зарываясь в шелковистые локоны.
Никто не знает, куда бы меня завело моё безумие, если бы Элафия не оттолкнула меня, использовав магию. Клянусь, если бы не это, вряд ли супруге удалось избежать чего-то куда более интересного, чем слащавые строчки Роузера.
Вскоре я пришел в себя. Близость к той, с кем я был связан, успокоила сердце и клокочущие эмоции. Постепенно я пришел в себя, и принялся — кто бы мог подумать — извиняться. Элафия слушала молча, приняв гордое выражение лица, хотя совсем не подозревала, насколько мне приятно видеть её такой. Ответив, что обязательно подумает над моими словами, супруга выставила меня из своей комнаты, будто какого-то юнца или даже домового эльфа.
Я подавлен, унижен и разозлен, но сердце мое в порядке, а от того, что молчание Элафии наконец-то прервано, я ощущаю слабое удовлетворение».
Малфой устало потер переносицу и откинул дневник прочь. Что-то неприятное теснилось в его сердце, и юноша догадывался, что это связано с Грейнджер. Кажется, он действительно перегнул палку, заставив её сказать тупому гордому Уизли такие подходящие, как казалось Драко, фразы. Да, Гермиона Грейнджер была разбита, но слизеринец не чувствовал удовлетворения. Казалось, будто этим он сделал её сильнее и обозленнее. Ненависть не превратилась в страх, а лишь возросла. Волшебница не пришла на занятия. Вероятно, по причине всеобщего осуждения. Драко не ожидал такой реакции общественности. Все были на стороне Уизли, хотя обычно позиция «хрупкой» женщины находилась в приоритете. Но Грейнджер, скорее всего, была сделана из железа. Гриффиндор обозлился на свою героиню, и этому поспособствовали видимые всем страдания Уизли.
 
На следующий день в главном зале он изображал чуть ли не полуобморочное состояние, с охотой принимая заботу и сочувствия хлопочущей около него Лаванды. Выглядело жалко, но все искренне сопереживали бедному брошенному герою. Малфой объяснял это тем, что не все любили Грейнджер за превосходство над остальными. И стоило ей оступиться, как тут же тайные ненавистники нашли почву для порицания и решили наконец-то разгуляться. Это было подло и совершенно по-слизерински, но Драко почему-то не уважал их. Гомон вокруг Уизли настолько выводил из себя, что Малфой счел возможным снова попрактиковаться в невербальной магии.
Уходя из зала, он с удовольствием услышал визг девчонок, обнаруживших в своей еде мерзких червяков. Почти невинная шалость заставила слизеринца чувствовать себя куда лучше. Он, воодушевившись, направился в комнату, чтобы прочитать пришедшие недавно письма от колдомедиков, магов, лекарей и других персон, на чью помощь в излечении матери рассчитывал.
«… меня поразила ужасная болезнь, и, мистер Малфой, я искренне сожалею, что не смогу взять на себя огромную честь излечения миссис Малфой…»
«… чума водяного проклятья обрушилась на поселение в Сибири. Я непременно должен там присутствовать, поэтому вынужден отказать в просьбе присутствовать в Малфой-мэноре…»
«Мне очень жаль, мистер Малфой, но уже год, как я не практикую»
Около десяти распечатанных писем валялось на полу. Драко метался в гневе около получаса, но потом понял, что это бессмысленно.
Все боялись связываться с Малфоями, и, тем более, с проклятьем, которое недоброжелатели наслали на Нарциссу. Волшебники, ранее лебезящие перед его отцом, сейчас воротили нос и прикрывались слащавой вежливостью, распинаясь в извинениях. Кажется, Драко видел письма, почти похожие по своему содержанию. Складывалось ощущение, что все лекари до одного сговорились, придумав до смехотворного похожие оправдания.
Чтобы не забивать себе голову, слизеринец взялся за дневник Септимуса в попытке отвлечься. Вышло паршиво. Прадед не сообщал решительно никакой полезной информации, которая позволила бы Малфою найти выход из ситуации с чарами. К тому времени, как Драко прочитал последние на сегодня строчки, в сердце начало копошиться неприятное ощущение. Благодаря дневнику юноша знал, что всему причиной Грейнджер, проливающая слезы из-за ссоры со своим нелепым ухажером, и от этого Малфой злился ещё больше. Все на свете в эту секунду было против него, и слизеринец желал заснуть и проснуться только тогда, когда все его проблемы окажутся решенными.
Чуть позже Драко приказал себе собраться и перестать злиться, потому что от этого было только хуже. Юноша, подумав несколько минут, решил снять напряжение, практикуясь в полете. Скорость могла выбить из его головы лишние мысли хотя бы на время. Наскоро собравшись, Драко покинул комнаты и направился к полю. Уже почти добравшись до места назначения, слизеринец резко остановился у выхода, потому что вспомнил нечто неприятное. Сегодня поле занимал Гриффиндор, так что о полете можно было забыть. Волна раздражения, смешиваясь с остальными негативными эмоциями, ударила в голову. Прикрыв глаза, Малфой шумно втянул воздух и сжал метлу в ладони настолько сильно, что, казалось, она могла просто треснуть и раскрошиться.
Сзади послышались быстрые шаги, и Драко дернулся, тут же скрываясь за колонной. Не хватало еще попасться на глаза какому-нибудь гриффиндорскому загонщику, чтобы он обязательно поведал своей команде о том, что Малфой приплелся не в свое время, словно идиот. Однако это был далеко не член команды.
 
Гермиона нервно оглядывалась по сторонам, то и дело закусывая губы и порывисто вздыхая. Девушка явно чувствовала себя не в своей тарелке. Едва различимые припухлости вокруг глаз свидетельствовали о том, что ночь гриффиндорка провела в слезах. Малфой и в этот момент умудрился обвинить Грейнджер во всех несчастьях. Стало легче, однако Драко недоумевал, зачем волшебнице нужно было на поле. Насколько он знал, бездарный Уизли все еще входил в состав команды, а столкновение с ним повлекло бы очередной конфликт и неприятные эмоции.