Подвалы твоего сердца (СИ)

Я опередил кузена, который хотел остановить бессмысленные действия Элафии, орошающей белые бутоны своей кровью, и схватил её за запястье, поднимая на ноги. Она здорово разозлила меня, представ перед гостем в таком неприглядном положении. Ни одна миссис Малфой ещё не ползла на коленях ради каких-то нелепых роз, и я не собирался позволять своей супруге становиться первооткрывательницей.
Оставив Роузера на попечение домовых эльфов, я повел супругу в её комнату с намерением запереть там до скончания веков. Она, кажется, вырывалась и что-то возмущенно лепетала, однако я не обращал внимания. Пустота, сосущая мою душу с самого утра, отступала, оставляя лишь какое-то болезненное возбуждение сознания. Кожа на запястье Элафии оказалась куда более приятной, чем у той мисс, к которой я наведывался с утра. Да, та девушка была всего лишь нелепым подобием женственности. Ей было далеко до миссис Малфой, лишь звание которой украшало любую в сто крат!
“Если захотите еще раз встать на колени, дорогая, только скажите мне, и я предоставлю вам такую возможность в куда более полезном деле!” — вот что я сказал Элафии, залечив её раны… Нет! Это говорил тот непонятный радостный гнев, злорадство, алкоголь, но не я! Оставив супругу в одиночестве, я все-таки запер дверь заклинанием. И даже боюсь у себя спросить, зачем.
Совсем недавно, выпроводив недовольного кузена, я приказал домовику разузнать, как там миссис Малфой. Он сообщил, что госпожа плачет.
Мерзкий Роузер»
Драко вскинул брови, откладывая дневник в сторону. Да, наблюдать за действием чар было забавно, однако не тому, кто был от них зависим. Еще из первой записи слизеринец понял, что его прадеду было откровенно наплевать на то, где находится и чем занимается его супруга. Через несколько дней после наложения чар Септимус начал чувствовать «пустоту», но при прикосновении к Элафии ощущения исчезли. Драко надеялся, что на первых стадиях достаточно было простого присутствия рядом.
Итак, следующей метаморфозой стала возникшая внезапно ревность. Пусть прадед и писал, что не понимает сути своего гнева, это было лицемерной ложью. Уверенный в своем превосходстве и неотразимости, Септимус не знал даже названия этого чувства. Может быть, до этого момента он никогда и не ощущал подобного.
Слизеринец, мерно постукивая пальцами по обложке, задумчиво переводил взгляд с одной картины, висевшей в комнате, на другую, хотя даже не заострял внимания на изображенном. Все его мысли витали вокруг действия чар. Сравнивая свои ощущения с теми, что были изложены на бумаге, Драко понимал, что, вероятно, не так сильно подвержен их действию — спасибо крови Грейнджер и тому, что она не его (слава Мерлину!) жена.
Тяга к её телу еще пока не чувствовалась в полной мере, хотя Малфой припоминал, что нагло пялился на гриффиндорку там, в своей комнате, а потом в библиотеке, когда она спала. Но ничего преступного в этом не было, так что Драко позволил себе немного успокоиться. Юноша уверился в том, что все совсем не так, как у его предков. Он найдет способ снять чары или просто выдержать их влияние. Просто ради себя и, как ни странно, Грейнджер. Драко не хотелось, чтобы она считала его Пожирателем до мозга костей, которому до головной боли необходимо причинять другим несчастья.
***
Пообещав себе больше никогда в жизни не сталкиваться с Малфоем, Гермиона упустила одну очень важную деталь: спасение Магического Мира.
Слизеринец так и не появился на занятиях. Конечно, Гермиона была этому невероятно рада, но потом вспомнила о собственном поручении и чуть не застонала от обречения. Это был как раз тот случай, когда что-то не хотелось делать до тошноты и головокружения. Снова идти к Малфою и уговаривать его, словно ребенка, девушка не собиралась. Она хотела оставить для себя хоть каплю и так разбитой гордости.
Кольцо ехидно сверкало, когда гриффиндорка переводила на него тревожный взгляд. Гермионе казалось, что все пялятся на безымянный палец её левой руки, потому прятала кисть под мантией даже на занятиях. Возможно, эти действия слегка отдавали паранойей, но лишняя осторожность еще никому не мешала, как считала сама носительница древней реликвии Малфоев.
 
— Ты плохо выглядишь, — послышалось справа. За обеденный стол Гриффиндора опустилась Джинни, не понятно по какой причине не севшая рядом с Гарри, как всегда. Юноши опаздывали.
— Ужасно сплю, — с неловкой улыбкой отозвалась Гермиона, неуютно озираясь на стол Слизерина. Драко не было. Что ж, так даже лучше.
— Может, мадам Помфри выпишет тебе какое-нибудь снотворное зелье? — с искренней заботой предложила девушка, но Гермиона покачала головой.
— Пожалуй, лучше яду, — криво усмехнувшись, старшекурсница снова покосилась на место, где обычно восседал Малфой.
— Что-то случилось? — кажется, шутка Гермионы оказалась весьма неудачной, потому что Джинни испугалась. Отпускать колкости на тему смерти после войны было просто преступлением.
— Ничего такого, с чем я не могла бы справиться сама, — с натянутой улыбкой произнесла девушка, ковыряясь вилкой в пасте. — Не переживай. И не пытайся помочь мне через Гарри.
— Это все из-за Рона?
— Джинни…
Вопрос оглушил Гермиону. Она старалась не думать про это после того дня в Малфой-мэноре, когда мерзкий Пожиратель подсмотрел её сон. Малфой увидел то, чего видеть никогда не должен был. Тема её отношений с Роном была запретной даже для близких друзей, так что уж говорить о слизеринце! Но, с другой стороны, дело было совершенно не в том, что юноша увидел неудачную попытку Рона сблизиться.
Волшебница ужасалась: она посмела обвинить врага в том, что он не помог. Как будто между ними было нечто большее, чем ненависть. И, к своему удивлению, в глазах и словах Малфоя она узрела раскаяние. Он действительно жалел о том, что произошло, и от этого становилось только больнее. Лучше бы он просто посмеялся и выразил надежду повторить пытку, но не смотрел на неё такими виноватыми глазами, оправдываясь двумя фразами.
Да, когда Беллатриса пытала её, Малфоя не было рядом. Он ничего не мог сделать, даже если хотел. Тёмный Лорд мог убить его семью. Определенно, Гермиона поступила бы так же. Ко всему прочему, она видела, как колеблется слизеринец, выполняя приказы отца и тетки. Однако он ничего, совсем ничего не сделал — ни хорошего, ни плохого; и от этого становилось еще больнее. Чтобы считать его закоренелым злодеем, Гермионе требовались увесистые доказательства, а их пока не было. Драко не олицетворял концентрированное зло, но и не являлся сосредоточием добра, а его склонность в одну из сторон являлась загадкой. Загадкой страшной и интригующей, поэтому Гермиона старалась больше не смотреть в глаза Малфоя лишь потому, что боялась увидеть окончательный выбор.
Они вернулись в школу вечером того же дня, но не перекинулись ни одним словом. Даже вынужденное касание для трансгрессирования было сродни пытке для обоих. С удивлением Гермиона заметила, как успокаивает её внутренние переживания касание прохладной ладони Малфоя. От этого тошнило, но тело и сознание упрямо расслаблялись. Неприятные эмоции, раздирающие Гермиону, вернулись только к ночи, снова нашептывая о том, что о сне она может и не мечтать. И волшебница так и не заснула. Действие чар, поощряющее любое сближение связанных, иссякло, возвращая девушке чувство вины, одиночества, раскаяния, стыда и еще много чего. Ночь оказалась невыносимо длинной.
И теперь, находясь в теплом обеденном зале Хогвартса, Гермиона чувствовала, как неконтролируемо на неё накатывает чувство усталости. Веки просто опускались, будто кто-то тянул их вниз, но впереди было еще занятие по зельеварению. О пропуске не могло быть и речи, хотя в последнее время Гермиона понимала, что занятия проходят для неё впустую — всю программу она всегда знала на несколько месяцев вперед.
 
— Привет! — громкий голос резко вывел волшебницу из раздумий. За стол перед ней тяжело плюхнулись Гарри и Рон. Оба они казались уставшими, но раззадоренными.