Подвалы твоего сердца (СИ)

Драко захлопнул толстый кожаный дневник, неоднозначно усмехаясь. Записи его прадеда оказались куда более интересными, чем сухие выдержки из книг об истории рода. Из аккуратных строчек, выведенных Септимусом Малфоем, можно было почерпнуть куда больше информации о борьбе с заклятьем, потому что именно он и его супруга были теми, кто выдержал против чар больше всего — два месяца.
Два месяца, но не весь срок. Малфой с досадой фыркнул. Ему стоило прилагать больше усилий к поиску обратного заклятья, однако ни моральных сил, ни особого желания у юноши не было. Можно было бы скинуть эту работу на Грейнджер, но Драко был уверен, что если он отдаст семейную реликвию в руки нечистокровной волшебницы, Септимус перевернется в гробу, а потом будет грозно орать на всех с портрета в Малфой-мэноре. Этого хотелось меньше всего.
— Драко, — в гостиную Слизерина вошел Забини и, заметив Малфоя, кивнул. — Вчера тебя не было.
— Уезжал по делам, — коротко ответил блондин.
— С Грейнджер? — усмехнувшись, Блейз опустился на кресло рядом. — Я увидел вас, когда проходил мимо главного входа, — опережая вопрос, пояснил юноша.
— Меня не выпускают без сопровождения, — безразлично пожал плечами Драко. Вряд ли он стал бы рассказывать это кому-то кроме Забини. Свой статус Малфой пытался скрывать, потому что не хотел давать почву для злорадства завистливых однокурсников.
— Мне жаль, — честно и тихо сказал Блейз, прекращая улыбаться и серьезно смотря в глаза Драко. — Правда.
— Не нужно, — процедил Малфой сквозь зубы, впиваясь пальцами в обложку дневника. — Не забывай, кто я такой.
— Брось, Драко, — собеседник покачал головой. — Я все понимаю. Если будет нужна помощь — только скажи.
— Подлизываешься? Не боишься, что слизеринцы будут косо на тебя смотреть? — Малфой усмехнулся, поднимаясь с кресла.
— Они просто жалкие трусы, — все с той же проницательной серьезностью заметил Забини. — Сплетничают за твоей спиной, но стоит тебе появиться в непосредственной близости, их гадкие языки отсыхают, — юноша скривился и усмехнулся.
Драко должен был признать, что Блейз здорово поднял ему настроение своими ироничными фразами. Оба слизеринца немного помолчали, ощущая себя вполне комфортно в компании друг друга.
— Не собираешься ходить на занятия? Ты истинный волшебник, Драко, раз умудряешься оставаться старостой.
— Мне все равно, — повел плечами юноша. — Если они так хотят, пусть снимают меня с поста. Это уже не имеет значения. Вряд ли кому-то в Азкабане будет интересно слушать от моего отца кичливые рассказы о том, что его сын — староста обожаемого всеми чистокровными Слизерина.
— Это твое дело, но все-таки подумай еще, — покачал Блейз головой. — В конце концов, дела с твоей репутацией куда лучше, чем ты думаешь.
— Я знаю, как обстоят дела с моей репутацией! — снова огрызнулся Драко, на периферии понимая, что ругается, возможно, с единственным другом. — Не нужно думать, что я незрячий глупец!
— Какой вспыльчивый! — терпеливо ответил Блейз и мягко улыбнулся, будто разговаривал с ребенком. — Не хочешь потренироваться на поле завтра? Скоро Кубок Школы, будут соревноваться все факультеты. Если начнешь заниматься сейчас, капитан обязательно примет тебя обратно в команду. Он уже весь исплевался, наблюдая за новичками. Все время говорит, что Слизерин может одержать победу только с прежним ловцом.
Блейз слишком хорошо выучил нарциссизм Драко за все эти годы, поэтому точно знал, на что давить, чтобы вернуть друга к жизни. Квиддич являлся одной из тех сфер, в которой Малфой был по-настоящему хорош, и потому произнесенная лесть была вполне оправдана.
— Я подумаю, — неуверенно ответил Драко, хотя слова Блейза произвели сильное впечатление. Уже слишком давно никто не говорил о нем, как о ком-то важном и нужном.
Кивнув головой вместо прощания, Малфой направился в свою комнату. Хотелось отдохнуть от собственных мыслей, но юноша знал, что смена места его бессмысленного времяпрепровождения не выгонит тяжелые раздумья из головы. А вот игра в квиддич вполне могла бы дать результаты. Нужно было только прийти в форму после длительного перерыва.
 
Упав на свою кровать, Драко еще несколько минут обессиленно пялился в потолок, раздумывая о том, стоит ли снова выходить на поле. Будет ли рада ему команда? …А какая, к черту, разница? Как будто он играл ради них! Пусть засунут свои желания подальше — он будет делать то, что захочет, и никакие косые взгляды не сведут его с пути!
Впервые Драко почувствовал, что оковы, в которых он находился так долго, понемногу разжимаются. Кто-то словно расслабил холодные пальцы на его шее, и дышать стало куда свободнее. Еще немного полежав с закрытыми глазами, слизеринец решил, что стоит продолжить изучать дневник Септимуса Малфоя. Хоть какая-то деятельность, даже самая бессмысленная, была необходима.
«20 апреля 1791
Хочу избавиться от своих мыслей, поэтому оставляю их здесь.
Сегодня утром я проснулся с четким ощущением тянущей пустоты внутри. Совершил конную прогулку, заехал к знакомой одинокой леди, просадил в хорошем баре целое состояние, упиваясь дорогим алкоголем, однако мерзкое чувство не исчезло. Та самая леди, о которой я упомянул, невероятно хороша личиком, однако сегодня (не знаю, что было тому причиной) выглядела такой серой и скучной, что я чуть ли не зевал, когда её тяжелые неуклюжие руки обвивали моё тело. Ушел от неё, даже не получив того, за чем приходил. Кажется, на этом наши встречи окончены.
Вернулся в поместье в слегка нетрезвом состоянии и тут же столкнулся с Элафией. Миссис Малфой искала вазу для роз в её руках. Яркий румянец на щеках свидетельствовал о том, что этот веник она получила от мужчины. Как глупо! И зачем искать вазу самой, если есть домовики? Я спросил её об этом и, не получив внятного ответа, сравнил с прислугой. Элафия ничего не ответила, только отпустила колкое замечание относительно моего состояния и прошла мимо, словно я был случайным посетителем особняка.
Сегодня она надела платье из темно-синего шелка, который очень плотно обхватывал её бедра и высоко вздымающуюся грудь. Любой мог заметить её ярко выделяющиеся округлости и изгибы, даже когда она просто шла. Уж как, вероятно, был рад ничтожество Роузер! Я нашел его в библиотеке — взволнованного, словно мальчишку. Когда я зашел, он с такой надеждой повернулся ко входу, что, право слово, я почувствовал себя виноватым в том, что не являюсь Элафией. Он что-то бессвязно бормотал, пока мы вместе дожидались мою супругу. Я тайно злорадствовал нарушению их уединения.
Когда же Элафия все-таки появилась, держа в руках потрясающую фамильную вазу, лицо её изменилось почти так же, как и у Роузера, когда он меня узрел. Я хотел было расхохотаться, но это могло показаться неприличным, и поэтому я только поинтересовался, не мешаю ли им. Получив вежливый, но сквозивший недовольством ответ, я принялся наблюдать.
Оба краснели и бледнели, переглядываясь друг с другом, и меня выводил из себя совершенно неэлегантный вид моей супруги. Обычно хладнокровная и сдержанная, она вдруг стала подобна шестнадцатилетней девчонке, влюбившейся по уши. Нет же! Я думал, Элафия куда разумней. Пустота, преследовавшая меня в течение всего дня, переросла в ярость, истоки которой я не осознаю до сих пор, мечась в гневе куда более понятном. Гневе на себя.
Злость никогда не становится хорошим спутником в поступках, а уж вместе с алкоголем она вовсе распускает руки над волей и совестью. Небольшого щелчка пальцев хватило, чтобы ваза, стоящая на столике между нашими креслами, вдруг накренилась в сторону доходяги Роузера и низвергла на него свое содержимое. Да, хрупкий фарфор разбился, но какое удовольствие я получил от неловкого вздоха Элафии и мокрого костюма кузена! Сорняки рассыпались по полу, но вздорная миссис Малфой вдруг опустилась на колени и принялась собирать их своими тонкими дрожащими руками. Острые шипы кололи её пальчики, однако она не обращала внимания. В её взгляде было столько ужаса, будто на полу раскинулись осколки её жизни, а не жалкие цветы, подаренные Роузером!