Посмотри, наш сад погибает

Если это была любовь, о которой пели сказители, то она была уродливее смерти.
– Нам лучше вернуться. Я устала. – Велга первой стала спускаться по холму к дороге.
Она не оборачивалась и не ждала князя, неслась по густой, сочной траве так быстро, как не стоило ходить знатной господице, и, только оказавшись почти у дороги, вспомнила о князе, о том, с каким трудом он ходил.
Тяжело дыша, раскрасневшись, не выпуская Белку из рук, Матеуш спешил следом. Ветер донёс до ушей смешок со смотровой башни. Велга оглянулась, но никого не заметила, слишком далеко стояла.
Она была ничем не лучше. Быть может, даже хуже этого труса, прятавшегося в тени.
Идти обратно к князю было тяжело лишь поначалу, но каждый следующий шаг давался легче.
– Разреши помочь тебе, – она протянула руку, чувствуя, как ветер трепал выбившиеся из косы пряди.
Матеуш, смотревший себе под ноги, поднял на неё удивлённый взгляд.
– Я…
– Пожалуйста, дай мне руку.
Они возвращались к поместью не спеша. Матеуш рассказывал о своих котах, а Велга о Мишке. Они не говорили ни о свадьбе, ни о королеве, ни о будущем. Только о том, что могло вызвать улыбку: о еде, песнях, нарядах.
– Мне нравится жемчуг на вышивке, – она провела пальцами по рукавам платья, покрутилась, чтобы он смог на неё полюбоваться. – Спасибо за подарок.
– Не за что…
Недалеко от ворот они задержались. Велге не хотелось прощаться, потому что она сомневалась, что когда-нибудь ещё увидит Матеуша. И неожиданно для себя она поняла, что желала этого.
– Как-то всё неправильно, – пробормотала Велга.
Его лицо мгновенно переменилось. Стёрлась улыбка, между бровями залегла морщина.
– Если ты передумала…
– Ты не прислал мне сватов, – она улыбнулась нарочно игриво, и Матеуш неуверенно улыбнулся в ответ. – Как же мы без сватов? И подарков. Только… Матеуш, – она сделала испуганное лицо, а он, подыгрывая, изо всех сил неумело изобразил волнение. – Я же не смогу выйти за тебя замуж.
– Почему?
– У меня всё приданое сгорело.
Он захохотал, и лицо его вдруг перестало быть лицом про́клятого князя. Он был мальчишкой немногим старше неё. Мальчишкой, родившимся в один с ней день.
– Насчёт письма, – напомнила Велга.
– Да, конечно…
Ворота открыли, и они прошли внутрь. На другом конце двора раздались детские голоса. Велга заметила толпу мальчиков и девочек лет десяти. Они были одеты одинаково, держались кучкой и шли недружным строем от кухни к бане.
– У Воронов жили дети, – мрачно произнёс Матеуш. – Думаю, они похищали их в деревнях, чтобы воспитать новых убийц.
– Что ты будешь с ними делать? Найдёшь их родителей?
– Хотелось бы, но эти дети… их учили страшным вещам. Они опасны, и я не знаю, на что они способны. Не натворят ли они непоправимых бед?
Велга не смогла оторвать глаз от Воронят, пока они не скрылись в бане. Когда-то одним из них был Войчех. Маленький мальчик, такой же, как эти, превращённый в чудовище.
– Не будем терять время, – попросила Велга.
Каждая задержка, каждое сомнение могло стоить Кастусю жизни.
Матеуш проводил её в княжеские покои, посадил за стол, заваленный письмами. Холоп принёс Велге чистую бересту и писало.
Она развернула свёрток, занесла писало, но начать послание так и не смогла. Взгляд её зацепился за печать с родовым знаком Белозерских: озеро и рыбы. Она подняла взгляд на Матеуша.
– Позволь…
– Да, конечно, – обнимая Белку и неловко переминаясь с ноги на ногу, он поспешил к двери. – Тебе принесут ворона.
* * *
Пяски
Земля сыпалась на мешковину и точно шептала:
– Спи, Штяста, спи, Штяста…
Глазницы черепа, висевшего на яблоне, горели холодным зеленоватым светом. Он крутился по сторонам, выхватывая из темноты то сгоревшую избу, то уничтоженный двор, то могильную яму под самой яблоней, но Белому Ворону и не нужен был свет. Он и без него мог разглядеть завёрнутое в мешковину тело сестры.
Слегка запыхавшись, он засыпал вырытую им же могилу. Галку хоронили возле дома, под старой высохшей яблоней, на ветвях которой крутился череп. Никогда прежде Белый не видел, чтобы тот светился, но Матушка, впитавшая в себя силу Галки, стала сильнее, и её заклятия тоже стали могущественнее. Она будто даже помолодела и двигалась легче, быстрее, почти как двадцать лет назад. Так случалось с ней всегда, когда Белый приносил посмертки, но после матушка обычно вновь слабела. Но не на этот раз.
 
Белый закапывал могилу, и размеренные повторяющиеся движения мешали думать. Но чем меньше было видно мешковину под землёй, тем навязчивее становились мысли.
– Посмертки сестры другие? – не выдержав, спросил он и оглянулся на матушку.
Она стояла у яблони рядом с черепом, больше не опираясь на клюку. Сложив руки на животе, она довольно ухмылялась и наблюдала за сыном со странным прищуром.
– Нет.
– Просто ты, – он прерывисто дышал, – выглядишь лучше. Здоровее, – он хотел улыбнуться, но губы от непривычки скривились в какой-то усмешке.
– Хм…
Лопата легко загребала землю. Та была чёрная, влажная, насыщенная дождями и весенним половодьем. Она пахла прелой прошлогодней листвой, сыростью и холодом. Белый закапывал быстро, и постепенно от глаз скрывались очертания тела и выпирающие корни яблони. Дерево росло слишком близко.
– Почему здесь?
– Што?
– Почему не под маками рядом с Вороной? Я всегда считал, нас всех похоронят рядом.
– Хм… это ни к фему.
Замерев с лопатой в руках, Белый посмотрел на матушку:
– Почему?
– Она там помефается. Ворона долфна быть одна, чтобы лучфе питаться.
– Что?
– Хм…
Прежде Белый обходил могилу сестры стороной. Если ему и приходилось её видеть, то всегда издалека, когда распускались красные маки и мигали ему от опушки, пока он шёл по дороге к убежищу Воронов. Он раньше не задумывался об этом…
– Маки же… ты их посадила, чтобы она не отомстила?
– Хах, как эта глупая дефсонка мофет отомстить? – в зелёном свете, что лился из глазниц черепа, беззубая улыбка матушки показалась чёрной дырой. – Вороны давно нет. Её дуфа в Пустофи.
– Тогда… зачем?
– Чтобы никуда сила не уфла. Я её коплю для госпофи. Капля по капле. А в Галке силы больфе нет. Фсё во мне, – она вздохнула горько, тяжело, и только на мгновение Белый поверил, что матушка грустила по Галке. – Столько уфло мимо госпофи…
– А зачем она госпоже?
– Так я фсё, что вы приносите, ей отдаю. И маки посадила, чтобы никуда не ушло, чтобы фсё в ней оставалось, накапливалось. Капля по капле, – повторила она, шамкая губами.
– Тело – земле, – пробормотал Белый, втыкая лопату в землю. Он ухватился за черенок, опираясь на него. – Душу – зиме.
– Аха-ха, верно, – закивала матушка. – Фсё госпофе. Фсё ей.
– Ты… отдаёшь посмертки Вороне… но…
– Не Вороне. А её телу. Она копит ф себе, копит…
– Зачем это всё?
Череп провернулся вокруг себя, шаря пылающими глазницами по сторонам, точно выискивая что-то. Бледный зелёный свет вырвал из темноты деревья на соседнем берегу и серебряную реку и снова нацелился на Белого. Он прищурился. Глаза резало от яркого свечения.
– Ты отдаёшь посмертки госпоже через тело Вороны?
– Я отдаю их госпофе ф теле Вороны. Она набирается сил, ждёт… ей много надо. Больше, чем есть.
– Зачем? Я не понимаю. Она богиня, у неё нет тела. Ты же знаешь, Морена является мне, говорит со мной. Я слышал её и там, у могилы…
– Ты не понимаефь, мальфивка. Она богиня, а богине нуфна сила. И вы, Воронята, дарите госпофе силу, когда приносите ей новые фертвы. Но она больфего фелает. Плоти. Фсем нуфно тело, дафе богам. Бес плоти они исчесают, тают. Как лёд по весне.
– Так, получается, мы дарим ей жизнь…
– А она – тебе. Бес неё, Белый Ворон, ты бы умер.
Невольно он обернулся к перелеску, за которым скрывались маковые поля. Ночью деревья казались сплошной чёрной стеной. Но вдруг череп Ладушки повернулся в ту же сторону, освещая опушку.