Мария Кровавая
Он воззвал к ее представлению о собственной судьбе, к тому предназначению, которое Мария хотела выполнить, решаясь на побег, вместо того чтобы следовать примеру матери и стать пассивной мученицей.
«Если вы уступите сейчас, — говорил ей Шапюи, — то всего лишь спасете свою жизнь, которая нужна даже не вам, а Англии. Поймите, вы — надежда страны. Подлинную веру здесь можете восстановить только вы одна. Но для этого нужно подписать небольшой документ, который на самом деле уже не имеет никакого значения. Особенно перед теми великими деяниями, какие предстоит совершить вам в будущем».
Разумеется, Шапюи фантазировал. В те времена мало кто верил, что у Марии есть какие-то шансы взойти на английский престол. Во-первых, она женщина, во-вторых, ее права наследования совершенно не определены, а в-третьих, у Джейн могут родиться дети. И хотя Мария осознавала это так же ясно, как и все остальные, ее все равно не оставляла уверенность, что если ей до сих пор удалось выжить, то это не случайно. Значит, предстоит выполнить какую-то важную миссию, которую Шапюи теперь для нее прояснил и дал ей понять, что для выполнения этой миссии необходимо использовать все возможные средства. То есть спасаться.
Уговоры посла подействовали. Мария подписала «Заявление», не читая. Вместе с письменным протестом. Впоследствии это позволило ей заявить, что она не знала о содержании подписываемого документа, а, положившись на Божью волю, сосредоточилась только на протесте.
ЧАСТЬ 3
«НЕСЧАСТНЕЙШАЯ ИЗ БЛАГОРОДНЫХ ДАМ В ХРИСТИАНСКОМ МИРЕ»
ГЛАВА 17
Плачь, Уолсингем! — печали не превозмочь.
День твой теперь обратился в вечную ночь.
Ныне дела святые — злыми слывут,
Благословенье — кощунством ныне зовут.
Грех добродетелью стал, а ложью — закон,
Солнце — пожаром, адом — пресветлый рай.
Верно, взошел Сатана на Господен трон
О Уолсингем, прощай, навеки прощай!
Вскоре после того как Марии исполнилось двадцать лет, в Англии начали разорять монастыри, то есть грабить монастырские здания и изгонять монахов и монахинь. Изъяв все ценное, принимались разрушать и стены. В старых аббатствах они оказались такими крепкими, что их приходилось взрывать с помощью пороха.
Теперь абсолютно всеми монастырскими зданиями распоряжались королевские чиновники, потому что собственность монахов стала собственностью короля, которая была передана в ведение созданного «управления по пополнению королевской казны». При этом не было пропущено ничего ценного. Скрытые в тайниках и склепах сокровища, а также золотые сосуды, убранство алтарей и канделябры уложили в сундуки и отвезли в королевскую казну. Пожертвованные верующими драгоценности, что украшали погребения и раки святых, были сорваны и конфискованы. Королевские чиновники учли каждый орнамент, каждую чашу, кувшин и даже деревянный поднос. Все было тщательно упаковано в ящики и отправлено в Лондон. Остальное: обстановку, драпировки, а также коров, овец, свиней, зерно и другое продовольствие, что хранилось в амбарах, — продали. Урожай был вначале собран, а затем распродан под присмотром королевских уполномоченных. Надворные постройки освободили от инвентаря, прессов, плугов и сеноворошилок. С крыш ободрали даже свинец, чтобы переплавить для последующей продажи, а с колоколен сбросили и уволокли все колокола. Некоторым из них было больше трехсот лет, и каждому колоколу монахи в свое время с любовью дали собственное имя.
В июле 1536 года результаты этих разрушительных действий были уже очевидны. Сельские пейзажи зияли уродливыми ранами монастырских руин. Еще более удручающими на этом фоне выглядели человеческие трагедии, вызванные губительной политикой короля. «Грустно видеть легионы несчастных монахов и монахинь, изгнанных из своих монастырей и бредущих по дорогам в поисках пропитания», — писал современник. У многих из этих людей с детства, кроме кельи, не было другого дома. Их лишили главного занятия, и они теперь «не знали, как жить». Уничтожение монастырей вызвало в стране также и тяжелые социальные изменения. Монастыри имели большое значение не только с религиозной, но и с экономической точки зрения: они сдавали в аренду крестьянам тысячи акров земли, давали им работу, а также покупали изделия местных ремесленников. Исчезновение монастырей привело к радикальным изменениям в сельской жизни, и даже те, кто ненавидел церковь, с тревогой признавались, что селян ждут тяжелые времена.
А начали с того, что стали закрывать только небольшие обители с доходом меньше двухсот фунтов в год, где проживали до двенадцати монахов. Были даже предприняты некоторые усилия, чтобы изгнанные монахи и монахини нашли убежище в других монастырях. Некоторые из них (очень немногие) стали мирянами. Для полного разрушения монастырского уклада потребовалось несколько лет, однако к чему все это приведет, было ясно с самого начала. Недолго уже оставалось ждать того времени, когда король, захватив большие монастыри, положит конец монастырской традиции, которую начал в раннем средневековье Беда Достопочтенный [31]. В 1537 году свой монастырь королю сдал настоятель первого крупного аббатства монашеского ордена цистерцианцев [32] в Фернисе, а вскоре его примеру последовали и другие цистерцианские и бенедиктинские монастыри.
Можно полагать, что в первые годы из монастырей были выброшены около десяти тысяч монахов и монахинь. Однако дело было не только в этом. Разорение монастырей самым пагубным образом отразилось на населении в целом. Насильственный захват аббатств был неизбежным следствием насаждения в Англии нового религиозного порядка. Разумеется, к радикальной реформе веры, существенно более значимой, чем разрушение монастырей, привел разрыв отношений английского короля с римским папой. Но влияние папы на жизнь общества было практически неощутимым, в то время как монастыри в течение многих веков являлись неотъемлемой частью английского ландшафта. В те времена в Англии насчитывалось чуть менее шестисот монастырей, по крайней мере один на десять приходов, и поэтому бóльшая часть как городского, так и сельского населения ежедневно слышала звон монастырских колоколов и обозревала монастырские поля. Поколению, рожденному в тридцатые годы XVI века, суждено было вырасти среди монастырских руин.
Конечно, следует учесть и тот факт, что начиная со средневековья миряне не переставали обвинять монахов во всех смертных грехах: монахи корыстны, распутны и равнодушны, а монахини к тому еще и любительницы роскоши. Вот освященную временем традицию поносить монахов люди Генриха VIII и использовали для обеспечения себе моральной поддержки и обоснования репрессий. В 1536 году в результате расследования почти во всех йоркширских монастырях королевские чиновники обнаружили более чем достаточно свидетельств духовного распада. Особенно сексуальных прегрешений. Десятки монахов признались, что нарушали обет целомудрия. Один монах жил в инцесте со своей сестрой, другой, который был настоятелем этого монастыря, оказывается, имел семь любовниц. Совсем не редкостью были беременные монахини, а у одной, из Картмелла, оказалось шестеро детей. Ну и конечно же, во всех монастырях без исключения был распространен гомосексуализм. Почти в каждом монастыре, помимо «приверженных содомии», имело место совращение молоденьких послушников — мальчиков в возрасте от тринадцати лет и младше. Монахи совершали также и «обычные» преступления, такие, как воровство и разбой, а в Понтефракте трое монахов сговорились убить настоятеля.
Королевские чиновники все эти факты тщательно фиксировали. Не обошли они вниманием также и суеверия, насаждаемые монахами среди селян. У каждого монастыря были свои реликвии, в основном гробницы святых. Протестантские учения, наводнившие Англию в последнее время, их напрочь отвергали. Монахини из Уоллингвелла почитали сокровищем гребень Святого Эдуарда, а монахи Шелфорда хранили свечу Марии, которую она несла на Сретение. В Ардене крестьянки молились образу Святой Бригитты, чтобы та помогла отыскать потерявшихся коров и вылечить больных детей. В каждом приходе беременные женщины посылали в местный монастырь за поясом Святого Франциска (или Святого Фомы, Святого Петра, Святого Бернарда или Девы Марии), который надевали на живот, чтобы облегчить роды. Если болело горло, то следовало коснуться апостольника Святого Этельреда. Эффективным средством были также след, оставленный ногой Саймона де Монфора, и шляпа Томаса де Ланкастера. Говорят, что в Риптоне колокол Святого Гутлака мог облегчить головную боль, в то время как в обители Святого Эдмундса в Бери с этой же целью верующие прикладывали к голове череп Святого Петронелла. Помимо всего прочего, эмиссары короля получили несметное количество свидетельств того, что многих обитателей монастырей заставляли жить монашеской жизнью против воли. Повсюду они находили людей, которые «жаждали избавиться от монашеских одеяний». В Лэнгли они отметили, что «освобождения искали почти все».